Как разнесся слух по Петрополю,

Слух прискорбнейший россиянину,

Что во матушку Москву каменну

Взошли варвары иноземныи.

То усл’ыхавши, отставной сержант

Подозвал к себе сына милого,

Отдавал ему свой булатный меч

И, обняв его, говорил тогда:

«Вот, любезный сын, сабля острая,

Неприятелей разил коей я,

Бывал часто с ней на сражениях,

Умирать хотел за отечество

И за батюшку царя белого.

Но тогда перестал служить,

Как при Требио калено’ ядро

Оторвало мне руку правую.

Вот тебе еще копье меткое,

С коим часто я в поле ратовал.

Оседлай, мой друг, коня доброго,

Поезжай разить силы вражески

Под знаменами Витгенштеина,

Вождя славного войска русского.

Не пускай врага разорити Русь

Иль пусти его чрез труп ты свой»

7 сентября 1812

От вод холмистых средиземных

Дождливый ветер полетел,

Помчался в дол, и тучи темны

На небо синее навел.

Столетние дубы ломает и гнет

И гонит с треском по озеру лед.

На Альпах снег звездчатый, тая,

По ребрам гор гремя летит,

Река, пределы расширяя,

Как море по лугу бежит.

Высокие волны с громадами льда

Одна за другою несутся шумя.

На каменных столбах широкий

Чрез быстру реку мост лежит,

И на средине — одинокий

Дом бедного пловца стоит.

Живет он с детями и с верной женой,

Страшится, пловец, быть так близко с волной.

Волна волну предупреждая

Кругом уж хижины шумит,

И, руки кверху поднимая,

Семья, рыдая, вдаль глядит:

О небо! ужели назначено нам

Быть лютою жертвой свирепым волнам.

Ревели волны, завывали,

И по обоим берегам

Столбы и своды отрывали

И с шумом ластились к стенам,

Волны заглушая и бурь грозных вой,

Рыдает пловец и с детьми, и с женой

1812 или 1813

Дщерь хладна льда! Богиня разрушенья,

Тебя, россиян мать, на лире воспою,

Зима! к тебе летит мое воображенье

Желаю изразить волшебну красоту.

Когда, последуя холодному Борею,

Опустошаешь ты зеленые луга,

Ложатся на весь мир, десницею твоею

Повсюду сеются пушистые снега.

Дотронешься к водам — и воды каменеют

И быстрый ручеек, окован, не журчит;

Дотронешься к лесам — и дерева пустеют,

Но з’ефир между них, но бурный ветр свистит.

Не любишь песен ты, не знаешь хоровода,

Унылый соловей вдали отсель поет.

В унынии, цепях печалится природа,

И солнце красное тебя страшится греть.

Не любишь ты народ, с которым обитаешь,

Лиешь в него любовь и грудь его крепишь,

Блюдешь как нежный чад, от бури укрываешь

И храбрость на боях в душе его живишь.

Недавно с запада, как тучи громоносны,

Стремилися враги россиян поразить,

Шагнули в их предел — гремят перуны грозны,

И зарево Москвы багровое горит.

Воззрела мрачно ты — метели зашумели

И бури на врагов коварных понеслись.

Ступила на луга — и мразы полетели,

И, как от ветра прах, враги от нас взвились.

О, муза, возвести хотя на слабой лире

Ее все прелести, которы видим мы,

Когда, одеянна во ледяной порфире,

Вселенную тягчит алмазными цепьми.

Еще лиется дождь, и листья пожелтелы

С дерев развесистых шумя на стол летят,

Стоят в безмолвии дождем омыты селы,

И в роще хоры птиц, в гнезд’ах сидя, молчат.

Вдруг снежны облака над полем понесутся,

И снег луга и лес звездч’атый обелит,

И мразы мудрые от дремоты проснутся,

И ратовать Борей на землю полетит.

Все будто оживет, и вранов стая с криком

Чернеющим крылом покроет небеса,

И с воем серый волк, со взором мрачным, диком,

Помчится по холмам с добычею в леса.

1812 или 1813

Настанет час ужасной брани,

И заструится кровь рекой,

Когда порок среди стенаний

Восторжествует над землей.

Брат кровью брата обагрится,

Исчезнет с дружеством любовь,

И жизни огнь в отце затмился

Рукой неистовых сынов.

Вослед, метелями повита,

Зима с бореями придет

Из мрачных пропастей Коцита

И на вселенную падет.

Три лета не увидит смертный

В полях ни роз, ни васильков,

И тихий ветерок вечерний

Не будет колебать кустов.

Чудовища с цепей сорвутся

И полетят на мир толпой.

Моря драконом потрясутся,

Земля покроется водой.

Дуб твердый и ветвисты ивы

Со треском на луга падут.

Утесы мшисты, горделивы

Друг друга в океан сотрут.

Свои разрушит Ф’енрис цепи

И до небес разверзнет пасть,

И вой поднимется свирепый,

И огнь посыпется из глаз.

Светильник дня животворящий,

Который обтекает свет,

Во всем величии горящий,

В его ужасный зев падет.

1812 или 1813

П. О лира милая, воспой мне, ах, воспой!

Иль оду, иль ронд’о, иль маленький сонет!

Э. . . . . . . нет.

П. Почто несчастного не слушаешь, почто?

Ужель не воспоешь ты, лира, никогда?

Э. . . . . . . да.

П. Так я ин рассержусь и лиру изломаю.

И ты не тужишь?

Э. . . . . . . шутишь.

27 февраля 1813 Лицей

Прохожий «здесь не стой! беги скорей, уйди,

И то на цыпочках и не шелох никак.

Подьячий тут лежит — его не разбуди!

А то замучает тебя! «понеже так».

27 февраля 1813

Мрак распростерся везде. — И я под крылами Морфея,

Скукой вчера отягчен, усыпился и грезил:

Будто б муза ко мне на облаке алом слетела,

И благодать воцарилась в бедной хате пиита.

С благоговеньем взирал на прелестны богинины взоры,

Руку простер я возжечь фимиам, но рука онемела,

Как от волшебной главы злой Медузы, сын пропасти лютой.

«Феб! — я воскликнул, — почто я последней лишаюся силы?

Что отвергаешь мои тебе приносимые жертвы?

Или назначил мне рок вовеки не быть твоим сыном?»

— «Нет! — мне сказала тогда богиня с пламенным взором, -

Ты преступаешь закон — и в неге Морфею предался.

Спишь — и твоя на стене пребывает в безмолвии лира!

Спишь — и фантазии луч остается тобой не обделан!

Встань, отряси от очей последню дремоту, и лирой

Перевози ты тот день, который увидел рожденье,

Славой ув’енчался век еще молодого пиита.

Да воспоется тобою Вильгельма счастливая участь!»

Я встрепенулся, восстал и на лире гремящей Вильгельму

Песнь вопил: «О любимец пресветлого Феба, ты счастлив!»

Музы лелеют тебя и лирою слух твой пленяют!

Ты не рожден быть со мною на степени равной Фортуны -