Вдруг впереди раздался шум, перекрывший общий гул, и покупатели схлынули назад, образуя круг вокруг прилавка с полосатым, желто-зеленым навесом.

— Сыр украли! Держите его! — кричала пожилая торговка, размахивая мясистыми руками в воздухе. — Держите ворюгу! — Она попыталась сама выбраться из тесной палатки, но толстые бока здорово ей мешали; женщина едва не опрокинула лежавшие рядком сырные головки.

Долговязый парень лет двадцати смешно вращал длинными худыми руками в воздухе. Шерстяная кофта вора раздулась на животе, указывая, где припрятано присвоенное. Увидев, что все пути к побегу перекрыты, он грязно выругался и затем неожиданно для всех свистнул.

За его спиной, растолкав возбужденных зрителей, появилось еще двое. Один взмахнул огромным тесаком, явно украденным с мясниковой лавки; второй вооружился длинным топором.

Толпа испуганно замерла. Затем кто-то громко ойкнул, и круг, сжимавший воров, распался: люди резво бросились обратно.

Те, кто торговал возле ворот рынка, спешили, чтобы припрятать все самое ценное; те, кто пришел за покупками, благоразумно решили заглянуть в другой раз. Некоторые под шумок исхитрялись стянуть пару зеленых яблок или буханку хлеба.

Где-то, в одной из маленьких палаток, невзрачный продавец с жиденькой бороденкой нажал толстую красную кнопку, и дежурный рикут принял сигнал.

Мать еле вытащила Риста из начавшейся давки, сдвинув его за себя, прижав к вонючей горе рыбы. Мальчик, вытирая набегающие от запаха слезы, все же высунулся из-за материнского платья, и, не отрываясь, глядел на разворачивающееся действие.

Долговязый, нервно оглядываясь, наклонился:

— Слышь, тетка, гони сюда санги!

Пожилая женщина, посерев лицом, слегка присела от страха.

— Быстрее! — поторопил её второй, с тесаком.

Черный, с синим отливом, манжет, мелькнул возле его шеи: два легких касания, и парень тихо прилег на прогнивший местами тротуар.

Взметнувшееся с топором запястье другого вора рикут поймал и дернул на себя так, что незадачливый грабитель взвыл и выронил домашнее оружие.

Не отпуская его, рикут небрежно швырнул дубинку-атрек в сторону третьего.

Удар, который способен выдержать разве что страж, пришелся точно в грудину долговязого. Хрюкнув, тот закричал, хватая ртом воздух.

— А тот дяденька в белой рубахе, кто он? — спросил Рист у матери, когда они уже почти вернулись домой. Недавняя схватка никак не выходила у него из головы: появившийся из-под земли спаситель торговки так плотно засел в воображении, что мальчик согласился бы провести на душном рынке весь день, только бы еще раз посмотреть на него.

Мать недовольно ответила:

— Это рикут. — Уловив досаду в её голосе, Рист счел за лучшее больше ничего не спрашивать.

Вечером, сидя за ужином и поглощая похлебку из куриной ноги и ненавистной брюквы, Рист объявил:

— Когда я вырасту, я буду рикутом!

Отец, работавший на заводе грузчиком, по выходным сшибавшийся на спор в драках с поддатыми друзьями, ненавидевший, по его собственному выражению, кровопийц-антаров и их прихлебателей, выпучил глаза и ударил кулаком по столу:

— Запорю!

На это его сын пригнулся к глиняной миске с плавающими, криво нарезанными кусками, и тихо, но упрямо повторил:

— А я все равно буду!

… Лежа на неудобной, узкой кровати, с промятым матрасом, Рист трогал холодными пальцами горевшие от сильных ударов ягодицы и вжимался лицом в подушку, размазывая по лицу неумолимо набегавшие слезы.

Родители ругались на кухне. Мать плакала и что-то негромко говорила отцу. Тот ненавистным басом кричал на нее:

— Ну и щенка вырастила! Удавлю обоих!

Не в силах слышать шум и женские вскрики, Рист отвернулся к стене, заткнул ладонями уши, свернулся калачиком и злым голосом прошептал:

— А я все равно буду!

За завтраком Рист ерзал на деревянном табурете — наставленные отцовским ремнем синяки отдавали болью, стоило ему усесться получше. Мать, хлопотавшая по хозяйству, не выдержала, обернулась:

— Ну чего тебе не сидится спокойно?

На её правой скуле багровела длинная, распухшая полоса. Левая щека была будто чуть больше правой. Женщина перехватила взгляд сына, вздохнула, подошла к нему. Присев рядом, прижала к себе и принялась гладить золотистые непослушные пряди. Рист высвободился, посмотрел ей в глаза:

— Мама, за что он тебя так?

— Сынок, ну что ты, что ты, кушай, — мать торопливо пододвинула тарелку с яблочными оладьями. — Пройдет все, ерунда это.

Мальчик засунул в рот оладью, рванул зубами. Кусок не лез в горло. Давясь подступающими рыданиями, он тихо прошептал:

— Мама, давай уйдем куда-нибудь!

— Куда ж мы уйдем, сынок? — женщина быстро отвернулась. — Некуда нам идти. У тебя ведь братья еще есть, как же я одна-то всех прокормлю. Кушай, остынет ведь. — Она поцеловала его в макушку, поднялась, не глядя. Надо было спешить — приготовить все до прихода мужа.

Остаток завтрака прошел в полной тишине. Рист положил недоеденную оладью на край тарелки и выскользнул из-за стола.

— Ты куда? — донеслось ему вслед.

— Я погуляю немножко! — крикнул мальчик в ответ.

— Хорошо, только далеко не убегай!

— Ладно, — пробурчал Рист, но мать, занятая стиркой, его уже не слышала.

Около часа он бесцельно шатался по улицам. Высоко поднявшееся к тому времени солнце начало сильно припекать, и мальчишка остановился, соображая, где можно попить воды.

Вокруг почти никого не было; мимо прошел дряхлый старик с толстой палкой в руке, да пробежала девочка лет десяти-двенадцати, тряся копной льняных кудрей. Рист уже решил, куда отправиться, как вдруг из переулка, недалеко впереди, вышел человек, одетый в белую рубаху с темным воротником.

Сердце бешено застучало. Непослушные ноги двинулись, и он сам не понял, как отправился следом за рикутом.

Длинные тротуары сменялись каменными мостовыми, перекрестки — прямыми улочками, двухэтажные дома — бараками и наоборот. Рист не заметил, как оказался на противоположном конце города; он шел, думая только о том, как не выпустить из вида фигуру со свернутым плащом под мышкой и очнулся, когда перед ним выросло серое небольшое здание с крышей, обитой листами железа. Узкая дверь хлопнула, и мальчик остался один.

Он оглянулся вокруг: его окружали высокие кусты сирени. Проход со двора выводил на широкую, мощеную дорогу. Рист никогда раньше здесь не бывал.

Еще четверть часа он простоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что делать, пока дверь не распахнулась, и из нее не показался человек, которого Рист преследовал.

— Эй, ты! — крикнул рикут. — Иди сюда! Да тебе ж говорю, бестолковая голова, кому ж еще!

Мальчик несмело подошел ближе.

— Долго стоять там собираешься? Заходи!

Темный коридор встретил его запахами старой бумаги, чернил и табака. Стеклянная дверь сбоку распахнулась.

— Вот, погляди, я тебе про него толковал, — показал провожатый дежурному. — Увязался за мной через весь город, представляешь?

Дежурный цепко оглядел парнишку.

— Ты чей будешь, парень? Потерялся, что ли?

— Я ничей, — насупился Рист. — Я не терялся, мне сюда надо было.

Рикут расхохотался.

— Сюда, говоришь, надо было? А зачем?

— Я хочу стать таким, как вы, — проговорил мальчишка и исподлобья посмотрел вверх. Дежурный возвышался над ним на добрый метр.

Теперь уже загоготали оба мужчины. Отсмеявшись, провожатый сказал, утирая выступившие слезы:

— Это ты рановато заглянул. Мы к себе берем только с десяти, не раньше, парень, так что извини.

Обида взяла Риста. Он столько прошел, а эти двое смеются, и даже взять его к себе не хотят.

— Мне почти семь, — уверенно прозвучал детский голос. — И я никуда отсюда не уйду.

Рикуты переглянулись. Дежурный враз потерял всякий интерес к маленькому гостю и вяло сказал:

— Посиди, значит, сейчас придет наш старший, и решит, что с тобой делать. Имей ввиду, что возиться с тобой мне некогда, так что сиди тихо, как мышь.