Когда в библиотеку вошла Лайза, донья Беатрис удобно возлежала в одном из глубоких кресел. На ней было платье ее любимого черного цвета — любимого, впрочем, большинством испанских высокопоставленных женщин, как успела заметить Лайза, пробыв в Испании так недолго, — и выглядела она весьма элегантно. Запах ее французских духов заглушал аромат многочисленных красных роз, стоящих в комнате.

— И вы с легким сердцем оставили вашу подопечную одну? — лениво осведомилась она, как только Лайза в простеньком платье из туманно-голубого жоржета появилась в лучах света слегка покачивающихся люстр.

Лайзу ошеломила дерзость, почти наглость вопроса, но уже готовый ответ задержался на ее языке. Она все еще чувствовала себя усталой после долгого дня, проведенного у постели Жиа, и даже ванна не восстановила ее душевного спокойствия. Кроме того, она просто была очень голодна.

Доктор Фернандес быстро пришел ей на помощь. Он взял графин, налил в бокал хереса, вложил его в руку Лайзы и усадил ее в кресло. Не реагируя на слова доньи Беатрис, он, не улыбаясь, но очень вежливо обратился к Лайзе:

— Вам не следовало сидеть возле Жиа голодной. Это несправедливо по отношению к себе и не принесет пользы больной!

Лайза услышала свой запинающийся лепет:

— Нет, я полагаю, нет…

Донья Беатрис немедленно вмешалась:

— Подозреваю, Хулио, мисс Уоринг не очень опытна в искусстве ухода за детьми! Она слишком молода! От мисс Гримторп, как бы противна та ни была, в некотором смысле было больше пользы. Она специально обучена уходу за детьми и, разумеется, абсолютно надежна!

Вывод был настолько очевиден, что даже доктор Фернандес нахмурился:

— В ваше обучение входил уход за больными, мисс Уоринг?

Лайза честно призналась, что обучалась очень недолго, но достаточно активно. Ей так необходимо было начать зарабатывать деньги, что она не осмелилась слишком долго заниматься подготовкой, считая, что инстинкт подскажет ей, как обращаться с детьми. И доказала, что инстинкт ее не подвел. Но она не сказала этого донье Беатрис. Она просто объяснила причины краткости своего обучения и видела, как при ее словах на лице доньи Беатрис понемногу появляется удовлетворение.

— С твоей стороны, Хулио, было по меньшей мере опрометчиво нанять мисс Уоринг! — заметила она. — Этим и можно объяснить утреннее несчастное происшествие. Мисс Уоринг не вполне ответственна — нет, скажем, недостаточно ответственна для такой работы. Если бы ты вовремя не появился, с Жиа могло бы произойти все, что угодно!

— Не думаю, — холодно, отрывисто возразил доктор Фернандес с хмурым выражением лица. — Я не считал, что Жиа угрожает реальная опасность, да она и сама призналась, что съела целую коробку конфет, которую ты прислала ей несколько дней назад. Это очень великодушно с твоей стороны, но Жиа — страшная сладкоежка, а дети не особенно воздержанны, когда дело доходит до того, что доставляет им удовольствие.

На лице доньи Беатрис появилась досада, и она собиралась что-то сказать, но Фернандес продолжал быстро говорить, отрезая ей всякий путь к обороне.

— Я просил сеньору Кортину поторопиться с обедом, потому что мисс Уоринг практически весь день ничего не ела, и, по-моему, я слышу некоторое движение в столовой, — учтиво произнес он. — Может, пойдем до гонга, чтобы не разбудить Жиа, если она спит?

Во время обеда, бесспорно одного из произведений искусства сеньоры Кортины, Лайза была счастлива, что эти двое, казалось, помирились. Ее удивило, что доктор, хоть и несколько грубовато, защитил ее, и ей не хотелось бы вбивать клин между ним и его дамой, которая потрясающе подходила ему. Но донья Беатрис не могла терпеть, когда кто-то нарушал ее планы. Поэтому она едва скрывала свою антипатию к молодой англичанке, и эта антипатия возросла бы во сто крат, если бы девушка стала причиной натянутых отношений между нею и смуглым решительным доктором. А антипатия может быть опасной.

Обед шел своим чередом, одно блюдо сменялось другим, и каждого охватило благодушие. Доктор с доньей Беатрис говорили о чем-то не интересующем Лайзу, и та довольствовалась тем, что могла спокойно есть.

У нее почти не было аппетита, но она, стараясь не привлекать к себе внимания, воздавала должное разнообразным ароматным закускам, стоящим перед ней. Когда наконец подали кофе, она удостоилась единственного знака внимания от хозяина.

— И правильно, — спокойно произнес он, когда она отказалась от ликера. — Не пытайтесь в будущем морить себя голодом!

Когда они перешли на большую застекленную веранду с видом на внутренний дворик, донья Беатрис, казалось, несколько смягчилась и даже задала ей несколько вопросов о ее жизни в Англии.

— Если вы любите путешествия, — сказала она, — и проявите себя с хорошей стороны, работая здесь, — тут она многозначительно замолчала, чтобы дать Лайзе осмыслить ее слова, — я почти уверена, что смогу помочь вам найти другую работу, которая еще более укрепит ваше положение, когда Жиа настанет время идти в школу. У меня широкий круг друзей, которые очень много путешествуют, а молодым семьям всегда требуется помощь. Здесь необходимость в ваших услугах скоро отпадет, и было бы хорошо, если бы я начала наводить справки, чтобы подыскать вам следующее место работы.

— Вы очень любезны, — ответила Лайза, неподвижная и бледная, как моль, в полумраке широкой веранды, хотя свет восходящей луны придавал ее мягким золотым волосам особую прелесть.

— А тебе не кажется, что рановато говорить о новой работе для мисс Уоринг? — спросил доктор Фернандес, пристально глядя на кончик только что зажженной сигареты.

— Жиа еще не пошла в школу, и пока она окончательно не поправится, у меня нет на этот счет никаких планов.

Донья Беатрис взметнула брови:

— Но, как я поняла, они уже есть! Мы же все обговорили!

Лайза встала.

— Вы не возражаете, если я пойду к себе? — спросила она. — И я хочу убедиться, что с Жиа все в абсолютном порядке!

Доктор небрежно кивнул:

— Вы увидите, что она крепко спит, а утром будет такой же, как обычно. Но вы, вероятно, устали, и, разумеется, мы не возражаем.

Это была вежливо-небрежная отставка, и Лайза остро почувствовала свое одиночество и изолированность. Поднимаясь к себе по лестнице, она ругала себя. Ее хозяин был с нею деликатен и безразличен, но это так естественно! Гувернантка, в конце концов, всего лишь гувернантка, а у него есть донья Беатрис, с которой он, несомненно, хотел остаться наедине.

Но никто не мог бы поклясться, что ему хотелось остаться наедине с доньей Беатрис. Как ни великолепна была испанка, его обворожительная соотечественница, как ни казалась экзотичной в своем черном платье, как ни привлекательны были ее блестящие темные глаза, в их отношениях зарождалось легкое, плохо скрываемое раздражение. Иногда он бросал на нее взгляды, полные такого неприкрытого негодования, что это наводило на грустные размышления.

Лайза начала быстро сопоставлять факты. Ее, конечно, совершенно не касались их отношения, но все равно ей было интересно выяснить, что же происходит в действительности.

Странная отчужденность, а иногда почти монашеская отдаленность доктора, как будто женщины для него по-настоящему и не существуют, — что это? Похоже, что красавец Хулио Фернандес не испытывал необходимости в женщинах или за этим что-то скрывалось? А может быть, ему и нечего скрывать.

На следующее утро доктор с доньей Беатрис уехали на его большой белой машине и не возвращались до ланча. Жиа, как он и предсказывал, вполне пришла в себя, но Лайза решила не рисковать, и они провели утро спокойно и уединенно в тени заросшего сада, вблизи от моря.

Как раз перед ланчем появился Питер Гамильтон-Трейси, что совершенно не обрадовало Лайзу. Он объяснил, что хотел удостовериться, не расстреляли ли ее за вчерашнее происшествие, и выразил мнение, что было поднято много шума из ничего.

— Если вам почему-либо потребуется моя поддержка, обращайтесь ко мне в любое время, — предложил он, глядя на нее так, словно находил это самым приятным занятием. — Лично я считаю, присматривать за чужими детьми — самая неблагодарная работа. Это относится и к отпрыскам моего брата. Я думаю, работа у них для вас была ужасной, тем более что и моя невестка — не самый легкий человек.