— Констанции исполняется семнадцать? — спросила она.

— Да. — Он улыбнулся в ветровое стекло, глядя вперед на дорогу, обрамленную домами с плоскими крышами и белыми стенами, так похожими на дома арабов, что нужна была веселая путаница садов, замысловатые кованые ворота и неизбежные каскады цветов над ними, чтобы понять, что эти здания расположены на испанской земле. — К сожалению, она очень быстро растет, но отмахнуться от этого нельзя. И такое важное событие, как семнадцатилетие, нужно отпраздновать по-особому.

— Конечно. — Эйприл вспомнила свое собственное семнадцатилетие. Здоровье отца в то время уже было неважным, так что ее день рождения прошел незаметно. Но она была совершенно согласна, что семнадцать лет — это очень важная дата. — Значит, вы планируете устроить торжественный ужин?

— Не просто ужин. Ужин мы, конечно, тоже устроим, но мне хочется придумать что-нибудь необычное. Констанция всегда хотела этого, а я только подшучивал над ней.

Не отрывая взгляд от окна, Эйприл сказала:

— В таком случае мы должны все тщательно спланировать.

— Я был бы очень вам благодарен, если бы вы что-нибудь придумали. Как английские девушки отмечают день рождения?

— Они приглашают своих близких друзей на вечеринку. Угощение, музыка, танцы…

Дон Карлос нахмурился:

— Вряд ли это понравится Констанции. Все должно происходить с гораздо большим размахом.

— Тогда лучше всего устроить что-то вроде бала, на котором она будет королевой. Если это, конечно, не противоречит испанским представлениям о приличиях.

— Противоречит, но я уже объяснял вам, что преследую две цели этим приемом. Я хочу отметить нашу помолвку и одновременно отпраздновать вхождение Констанции во взрослую жизнь. Так как в нашей стране семнадцать лет — это тот возраст, когда уже можно вступать в брак.

— Почему же не сосредоточиться только на дне рождения Констанции? — предложила Эйприл.

Он внимательно посмотрел на нее:

— Почему?

— Потому, что день рождения Констанции — гораздо более важное событие. Наша помолвка какая-то не очень настоящая, по крайней мере, мне так всегда казалось.

— Понятно, — пробормотал дон Карлос, и если бы Эйприл смотрела на него в этот момент, то опечаленное выражение его лица могло ее озадачить.

Но они уже въезжали во двор, где их ждала Констанция собственной персоной. Они с доньей Игнасией собрались на чай к кому-то из многочисленных друзей семьи, и их уже поджидала машина с шофером.

Донья Игнасия приветствовала своего брата и его невесту ледяной улыбкой и тут же залезла в машину, но Констанция подождала, пока дон Карлос не подойдет к ней, чтобы перемолвиться с ним несколькими словами.

— Вам понравился ленч? Я рада, — сказала она и нежно улыбнулась ему. В своем девичьем муслиновом платье, украшенном вышитыми красными цветочками, она была обезоруживающе прелестна. Эйприл не могла не признать, что Констанция переживает сейчас пору своего расцвета. Испанские девушки довольно быстро утрачивают свою красоту, и в двадцать лет многие из них уже кажутся увядшими.

Дон Карлос помог Констанции залезть в машину с такой нежностью, как будто перед ним была дрезденская статуэтка.

— Вам также желаю хорошо провести время, — сказал он и, проводив машину взглядом, повернулся к Эйприл с таким видом, словно совершенно забыл о ее присутствии.

Констанция не предпринимала ни малейших попыток завести дружбу с Эйприл. Она была неизменно вежлива и, следуя совету своего опекуна, иногда говорила с Эйприл по-английски, расспрашивая об Англии и о тамошнем образе жизни. Ее чрезвычайно интересовали английская одежда и обувь Эйприл, ее прическа — которую она однажды попыталась скопировать, хотя волосы получились слишком взъерошенными, чтобы их можно было назвать привлекательными, — и ее макияж. Донья Игнасия разрешала Констанции пользоваться только губной помадой, но, так как ее кожа от природы была прекрасного сливочного оттенка, а ее ресницам совершенно не требовались никакие дополнительные средства, этого оказывалось вполне достаточно.

Тем не менее, в ее глазах вспыхивал слабый огонек зависти каждый раз, когда она смотрела на мягкие волосы Эйприл, свободно падающие на шею, или наблюдала, как она накладывает на веки тени, подчеркивающие глубину и блеск ее глаз. Ресницы у Эйприл были светло-каштановыми, и ей приходилось их немного затемнять, но в целом ее макияж был таким сдержанным, что даже донья Игнасия не имела возражений.

В ее гардеробе было несколько прелестных льняных платьев очень простого покроя, и Констанция выразила желание также обзавестись льняными платьями. На брюки отныне было наложено табу, и Эйприл убрала свои брюки подальше, стараясь никогда больше о них не упоминать.

— Почему бы нам не отправиться вместе за покупками? — однажды предложила она. — У тебя много очаровательных платьев, но, думаю, я могла бы помочь тебе выбрать свитера и кардиганы, — сказала она, заметив, как восхищается Констанция ее свитером, купленным еще в Англии. — Мы, англичане, не равнодушны к таким вещам. Это ведь шотландский трикотаж!

Ее слова, казалось, озадачили Констанцию, которая слышала о Шотландии, но никогда там не бывала. Но она всего лишь пожала плечами и довольно нелюбезно ответила:

— Спасибо, но донья Игнасия помогает мне выбирать почти всю мою одежду, и, когда мне нужно что-нибудь особенное, она мне заказывает. Конечно, все покупки мы делаем в Мадриде, так как Севилья слишком провинциальная, чтобы там можно было найти что-нибудь приличное. Платье, которое я надену на свой день рождения, будет заказано в Париже.

Это прозвучало, как окончательный триумф.

— Очень мило, — заметила Эйприл, изо всех сил стараясь не выглядеть обиженной. — Не многие молодые девушки твоего возраста могут позволить себе платья из Парижа. Ты счастливая!

— Да, это так, — самодовольно согласилась Констанция. — Карлос такой хороший,

такой добрый, он ни в чем не может мне отказать. И никогда не мог!

— Тогда ты действительно счастливая, — еще раз заметила Эйприл, — что имеешь такого щедрого опекуна.

Констанция косо взглянула на нее из-под густых ресниц, покачиваясь в гамаке, привязанном в прохладном уголке патио, рядом с густой изгородью из гибискуса. Она каталась на своей свирепой андалузской лошадке перед завтраком и поэтому все еще была в короткой алой юбочке и лакированных ботинках. Цветастый шейный платок обрамлял ее изящную шейку, волосы были взлохмачены, как всегда в это время суток.

— Возможно, тебе трудно понять, почему Карлос так щедр со мной. Почему он никогда не может сказать «нет», если я хорошенько попрошу его. — Ее бездонные глаза улыбались. — Он любил мою маму!

Эйприл вздрогнула.

— Ее портрет висит у него дома в Мадриде, в кабинете. Ты увидишь его, когда мы туда поедем.

Эйприл ничего не ответила.

— Она была необыкновенно красива, поэтому портрет продолжает там висеть. Не думаю, что ты сможешь заставить Карлоса его убрать.

— У меня нет ни малейшего намерения, заставлять дона Карлоса убирать портрет, — сказала Эйприл таким бесцветным голосом, что Констанция пристально посмотрела на нее:

— Нет? Но большинство женщин стали бы ревновать. Испанская женщина должна быть ревнивой! — Ее глаза приобрели презрительное выражение. — Но ты ведь англичанка, а Родриго говорил, что англичане — холодный народ! Я бы никогда не позволила, чтобы в доме моего мужа висел портрет другой женщины. Я бы сорвала его собственными руками!

Она выглядела такой агрессивной, как будто действительно была в состоянии сделать нечто подобное и при этом получить мстительное удовольствие от содеянного. Затем выражение ее лица вновь стало самодовольным, и на губах расцвела улыбка прирожденной кокетки.

— Но я так же красива, как и моя мать. Дон Карлос понимает, как я красива… Ты тоже так думаешь, Эйприл?

Донья Игнасия прошелестела по полу гостиной в одном из своих длинных шелковых платьев и, выйдя в патио, заставила Констанцию немедленно подняться к себе и переодеться. Констанция вышла с торжествующим видом, вероятно понимая, что ее стрела попала в цель.