Мистер Гемлин с усмешкой поглядел на нее.

— И ты, конечно, все ему выложила: как сбежала на сцену из родительского дома, где была так счастлива в детстве, как всегда потом в этом раскаивалась, как хотела вернуться, но двери были навек закрыты! Как ты мечтала бросить все это, но злые дяди и тети…

— Неправда! — взорвалась она. — Ты сам знаешь, что это не так! Я рассказала ему все: кто я, чем занималась, что думала делать дальше. Я показала ему мужчин, которые перешептывались и ухмылялись, глядя на нас, словно сидели в первом ряду партера. Сказала, что знаю их всех и они знают меня. Я не щадила себя. Я рассказала все, что люди говорили обо мне, и даже не стала ничего отрицать.

— Ну, знаешь ли… — запротестовал Джек вежливо-небрежным тоном.

— А он сказал, ему нравится, что я говорю правду и не стыжусь этого, что нет греха, хуже ложного стыда и лицемерия. Теперь ты видишь, что это за человек, он всегда и во всем такой! Он сразу же предложил мне выйти за него замуж, стать его законной женой. Хотел, чтобы я все обдумала за ночь, а утром он придет за ответом. Во Фриско я потихоньку сошла с парохода и остановилась в гостинице, где меня никто не знал. Утром я уже не была уверена, сдержит ли он свое слово, а я свое. Но он пришел! Сказал, что мы поженимся сегодня же и он увезет меня на свою ферму в Санта-Кларе. Я согласилась. Я решила исчезнуть, чтобы все считали меня мертвой! Священник обвенчал нас в тот же день. Я назвала свое настоящее имя, — она замолчала, а потом, взглянув на Джека, продолжала с истерическим смехом:

— Но он заставил меня приписать внизу: «Известная как Нелл Монтгомери», сказав, что он этого не стыдится и мне тоже стыдиться нечего.

— Он, что же, никогда не стрижется и вплетает в волосы солому? Не чудятся ли ему голоса, не бывает ли галлюцинаций? — серьезно осведомился Гемлин.

— Он разумный, неглупый, трудолюбивый человек и не более сумасшедший, чем ты или чем была я в тот день, когда выходила за него замуж. Он выполнил все, что обещал. — Она умолкла, захлебнувшись в быстром, нервном потоке слов; губы ее слегка задрожали, но она сделала над собой усилие и, глядя на Джека с безнадежной мольбой, прошептала: — Вот как все получилось.

Джек пристально посмотрел на нее.

— Ну а ты? — сказал он вкрадчиво.

— Я? — повторила она изумленно.

— Что делала ты? — неожиданно резко спросил он.

Она удивилась так искренне, что его суровый взгляд смягчился.

— Я… — проговорила она в замешательстве. — Я была его собакой, его рабыней, насколько он позволял это. Я делала все. Я не выходила из дома, пока он сам не начал выгонять меня. Мне не хотелось никуда идти, не хотелось никого видеть, но он всегда настаивал. Я с удовольствием работала бы здесь от зари до зари и была бы счастлива. Но он сказал, что я не должна стыдиться своего прошлого, раз он не стыдится. Я была бы счастлива носить домотканые вещи или ситцевые платья, но он настаивает, чтобы я надевала все самое лучшее, даже мои театральные туалеты. И так как он не в состоянии купить новые, я донашиваю старые вещи. Я знаю, что они здесь выглядят дико и надо мной все смеются, поэтому, когда я выхожу куда-нибудь, то надеваю поверх что угодно, чтобы их не было видно, но… — тут ее губы снова предательски задрожали, — он хочет, чтоб я их носила, ему это нравится.

Джек опустил глаза. Он посидел немного молча, потом взглянул на ее измятую юбку и сказал более простым, естественным тоном:

— Кажется, я помню это платье. Я купил его тебе для той сцены в «Светской жизни», когда ты выходишь на прогулку, не так ли?

— Нет, то было голубое, расшитое серебром. Разве не помнишь? Я попыталась перелицевать его в первый год замужества, но теперь материю и сравнить нельзя.

— А какое оно было прелестное! — подхватил Джек. — С голубой шляпой в серебряную полоску получалось просто загляденье. Но этого платья я не помню. — И он окинул ее критическим взглядом.

— Я была в нем на скачках в пятьдесят восьмом году и на ужине, который судья Бумпойнтер устроил в нашу честь во Фриско. Помнишь, полковник Фиш еще опрокинул стол, когда кинулся на Джима? Вот видишь, — сказала она, посмеиваясь, — на нем до сих пор пятна от шампанского, они никогда не сойдут. Смотри! — И она, оживившись, поднесла к шелковой материи свечу.

— А вон еще пятна на рукаве, — сказал Джек. — Верно?

Она взглянула на него с укоризной.

— Это не шампанское. Разве ты не видишь, что это?

— Нет!

— Это кровь, — серьезно сказала она. — Неужели не помнишь? Когда тот мексиканец всадил нож в беднягу Неда, я поддерживала ему голову, пока ты перевязывал. — Она тяжело вздохнула и добавила с улыбкой: — Самое ужасное, что платья у таких девушек рвутся или пачкаются раньше, чем успевают износиться.

Это справедливое замечание, казалось, не произвело впечатления на мистера Гемлина.

— А почему ты уехала из Санта-Клары? — Голос его снова зазвучал отрывисто и резко.

— Из-за тамошних людей. Они все такие противные, спесивые. Дело в том, что Джош…

— Кто?..

—  Он!Джош Райлендс! Он всем рассказал, кем я была раньше, даже тем, кто никогда не видел моего портрета на афишах. Рассказал, что я сделала ему честь, согласившись выйти за него замуж, и он уверен во мне и не стыдится. Вскоре никто уже не верил, что мы женаты, все отворачивались в сторону, когда встречали нас, перестали приходить в гости. Я-то была этому только рада, но он думал, что я страдаю.

— А ты страдала?

— Богом клянусь, Джек, я была бы счастлива просто быть с ним вдвоем и никого не видеть, пусть бы думали, что я умерла. Но он сказал, что так нельзя, это — проявление слабости! Возможно, так оно и было, — добавила она, глядя на Джека робким, умоляющим взглядом, на который он, однако, не обратил внимания.

— И как ты думаешь, что он сделал, когда понял наконец, что с нами никто не хочет знаться?

— Наверное, поколотил тебя, — со смехом подсказал Джек.

— Нет. Он всегда был по отношению ко мне честным, порядочным, добрым, — негодующе и вместе с тем беспомощно проговорила она. — Он решил, что, если люди его круга не хотят меня знать, я буду рада своим прежним знакомым. И, не сказав мне ни слова, притащил к нам — кого бы ты думал? — Тинки Клиффорд, которая танцевала в захудалом варьете во Фриско, и ее дружка капитана Сайкса. Ты бы со смеху лопнул, Джек, если б увидел, как Джош, этот прямой, бесхитростный человек, старался соблюсти светский тон и развлечь их. Но я не могла этого выдержать, — продолжала она, и в голосе ее вдруг снова зазвучали тревога и мольба, — и когда Тинки начала болтать всякие глупости при Джоше, а капитан Сайкс принялся лакать шампанское, я с ней поругалась. Она сказала, что я задираю нос, и я ее выставила, несмотря на протесты Джоша.

— А Джошу это, видно, пришлось по вкусу, — обронил Гемлин. — Он с ней виделся после?

— Нет. Я уверена, что он навсегда излечился от желания приглашать ко мне таких гостей. А потом мы переехали сюда. На этот раз я убедила его не рассказывать людям, кем я была: захотят — сами дознаются. И он уступил. Он позволил мне привести в порядок этот дом и обставить его по своему вкусу, и я это сделала!

— Неужели это ты соорудила такой фамильный склеп вместо гостиной? — воскликнул Джек в ужасе.

— Да. Я не хотела изысканной, старинной мебели, зеркал и всего прочего, что нравится людям. Едва ли кто-нибудь из наших согласится сюда приехать. Заодно я отделалась от всяких охотников, проходимцев и прочей швали. Но… — Она запнулась, и лицо ее снова стало печальным.

— Что же?

— Мне кажется, Джошу это тоже не по душе. На другой день он принес ноты «Мой Джонни — сапожник» и попросил сыграть. А я вспомнила, как мы до тошноты распевали эту песенку, и не могла даже прикоснуться к фисгармонии. Он хотел сводить меня в цирк, который гастролировал в нашей округе, но, знаешь, это был цирк старика Флэниджина, где раньше работал наездником Гасси Ригс, там опять тот же клоун, тот же распорядитель, те же трюки, ну, я и отказалась.