— Если от этого зависит счастье Хелен…

— Ее место — рядом с тобой, — не дает договорить брату гибрид, — не забывай о том, что она ведьма. Ей не быть собой в союзе с человеком. Даже если у него такая прелестная дочь. Может быть еще воскресишь для нее Дерека? Или найдешь другого достойного ведьмака?

Слова Клауса словно пощечины, одно за одним обжигают Элайджу, и перед его глазами как наяву, становится картина того, как его белокурый ангелочек принимает ласки другого мужчины. Пальцы вампира невольно сжимаются в кулаки, на лице начинают просвечивать темные очертания вен.

Она его! Его женщина! И никто не имеет права прикасаться к ней!

— Так-то лучше, — кивает Клаус, видя изменения в настроении брата, — и к тому же у нас скоро будет малыш. И я, зная Крис, даже не сомневаюсь, что роль мамочки достанется Хелен, а эта чертовка едва родив, сбежит во Французский квартал, управлять своими ведьмами. Поверь, Хелен получит все, о чем мечтала.

Гибрид одобряюще улыбается, хлопает брата по плечу, и на мгновение Элайдже становится легче.

Они переводят тему разговора, обсуждая очередной бар Марселя, план поездки Кола и то, в какой комнате лучше разместить детскую, а бутылка бурбона постепенно пустеет. Примерно через час к ним присоединяется Кристина, которая садится рядом с гибридом, укладывая голову ему на плечо, и следит за количеством выпиваемого им бурбона.

— Я первородный гибрид, — смеется Клаус, когда она делает ему замечание.

— Нашему малышу не нужен отец — пропойца, — веско отвечает Крис, поглаживая свой плоский живот, — ты будешь подавать ему дурной пример. Думаю, что к его рождению ты должен отказаться от всех дурных привычек.

— Убийства считаются? — невинно улыбается Клаус, играя ямочками.

— В первую очередь! — расширяет глаза ведьма, — ну, за исключением Хэйли Маршалл. Если речь идет о ней, думаю, мы с моей малышкой сможем закрыть на это глаза. В конце концом, ты же первородный гибрид…

Братья смеются, Кристина следует их примеру, и они не сразу замечают, что на пороге библиотеки появляется Хелен.

— У вас вечеринка? — вскидывает бровь она, — и без меня?

— Что ты, ангелочек, — закатывает глаза Крис, — пора вечеринок окончена. И я пытаюсь убедить кое-кого, что стоит отказаться от дурных привычек ради нашего малыша.

— И как, получается? — улыбается Хелен, идя с сторону Элайджи, который не сводит с нее глаз.

— Пока не особо, — признается Кристина, неодобрительно глядя на гибрида, который разливает по бокалам бурбон, и поднимает бокал, вопросительно глядя на Хелен.

Белокурая ведьма отрицательно качает головой.

— Нет, спасибо, — отвечает она, — я пожалуй прислушаюсь в нашей мамочке. И откажусь от выпивки ради малыша. Не такая это уж и большая жертва.

— Спасибо, ангелочек, — кивает Крис, довольно улыбаясь, — хоть кто-то понимает, что ради любимых людей иногда нужно подавлять свой эгоизм и отказываться от чего-то, чтобы им было хорошо.

Клаус отвечает ей что-то колкое, Хелен вступается за сестру, а Элайджа застывает, и в его ушах звучат вновь и вновь последние слова Кристины.

Ради любимых людей иногда нужно подавлять свой эгоизм и отказываться от чего-то, чтобы им было хорошо.

Он делает глубокий глоток, шумно выдыхает и поднимается на ноги, не сводя решительного взгляда с Хелен.

— Нам нужно поговорить, ангелочек. Пойдем в спальню.

Она идет за ним так медленно, что Элайдже стоит большого труда удержаться от того, чтобы не подхватить белокурую ведьму на руки, и устремится в спальню на вампирской скорости, потому что с каждой секундой его решимость отказаться от собственного счастья тает, сменяясь сомнениями и болью.

Первородный слышит шаги Хелен позади себя, шелест шелка ее платья, чувствует ее запах, и сам не знает, как сможет лишится этого. Каждая мелочь, нюанс, каждая секунда проведенная с ней - его личное сокровище, а Элайджа привык дорожить своим сокровенным, потому что в тысячелетней жизни вампира его было не так уж много.

Наконец, они оказываются на пороге комнаты, и Майклсон толкает дверь, пропуская Хелен вперед. Ведьма проходит в спальню, опустив голову, и Элайджа понимает, что для нее по всей видимости не является большим секретом то, что он собирается ей сказать.

Она бледна, растеряна, и вампир, как не пытается, не может поймать взгляд любимых глаз, а еще он не может решится. Тишина давит, но его ведьма до сих пор рядом, и у Элайджи никак не получается найти в себе силы сказать ей то, что изменит это обстоятельство, лишив его жизнь смысла.

Слова Кристины все громче звучат в его ушах, и Первородный сам не узнает свой голос, когда, прочистив горло, тихо произносит:

— Я знаю, что сейчас тебе будет больно, но пройдет время и ты будешь мне благодарна. Ты заслуживаешь большого, чем я могу тебе дать. Семью. Детей.

Каждое слово дается вампиру с большим трудом, сдерживать эмоции все сложнее, особенно при виде Хелен, которая так и молчит, не поднимая глаз.

— Я мог бы сказать, что разлюбил тебя, — выдыхает Элайджа, — но я не буду тебе лгать. Я должен…

И он умолкает. Потому, что не может найти в себе силы выговорить последние, прощальные слова. Майклсон просто смотрит на нее. На маленькую ведьму, что изменила всю его жизнь, и он не может налюбоваться ее красотой, чистотой, нежностью. Ту, что он должен отпустить.

Напряжение нарастает. Элайджа чувствует его кожей, как и волнение, что исходит от Хелен, которая продолжает хранить молчание. Она уже знает, что именно хочет сказать ей Первородный, и вампир, тяжело вздохнув, делает это.

— Я хочу… я хочу, чтобы ты уш…

Майклсон так и не заканчивает фразу, потому что в этот миг Хелен поднимает на него свои голубые, полные слез глаза. И он тонет в них. В ее боли, любви, надежде и чистоте. В ней самой.

И сдается.

Элайджа оказывается с ней рядом так быстро, что Хелен невольно вскрикивает, когда он, припечатывает хрупкое тело к стене, жадно впиваясь в розовые губки. Ведьма на миг застывает, пораженная поведением своего возлюбленного, но затем, обвивает тонкими руками мужскую шею и отвечает с не меньшим пылом.

Вампир стискивает тонкую талию, его ладони скользят по спине, он прижимает Хелен к себе так, что между ними не остается и миллиметра, кроме одежды, которая сейчас кажется им обоим совершенно лишней.

— Нет, — выдыхает он, на мгновение отстраняясь от раскрасневшейся девушки, — нет, я не могу. Я не смогу без тебя.

Шелковое платье превращается в лоскуты ткани, которые Элайджа бросает на пол. Та же участь постигает и тонкие кружевные трусики, и секунду спустя его белокурая ведьма стоит перед ним совсем нагая. И она улыбается.

А потом тонкие пальцы касаются его галстука, и Хелен стягивает его с шеи Первородного, начиная расстегивать рубашку. Она не говорит ни слова, лишь смотрит ему в глаза, и вампир чувствует, как от ее откровенного взгляда, в брюках становится невыносимо тесно.

— Ангелочек, я…

— Просто молчи, Элайджа Майклсон, — накрывает его губы своими тонкими пальцами Хелен, — и люби меня.

И он любит.

Толкает ее на постель, нависая сверху. Покрывает судорожными поцелуями нежную кожу — лицо, шею, спускается к груди, обводит языком ореолы затвердевших сосков, скользит губами по плоскому животу, пока темная голова не оказывается меж длинных девичьих ножек.

Хелен стонет, когда вампир ведет по ее промежности кончиком языка, лаская горячую плоть, и Элайджа совсем теряет контроль от ее нежного голоса, пряного вкуса, от того, что она принадлежит ему.

Душой и телом.

Ведьма шире разводит бедра, выгибая спинку, и прикосновения Первородного становятся еще откровеннее. Его губы берут в плен набухший клитор, а пальцы мягко толкаются в тесное лоно, которое уже истекает любовными соками. Хелен мечется по постели, сжимая пальцы в кулаки, кусая припухшие губки, и каждый ее стон — музыка для Элайджи, который продолжает свои жаркие ласки. Он любит ее, будто в последний раз, вновь и вновь пытаясь насыться желанным телом.