Вкрадчивый, негромкий голос обволакивал, манил, заставляя, казалось бы, без всякого принуждения все внимание сосредоточить на блестящем камешке в красивой оправе медальона, начавшего мерное, маятниковое движение… влево-вправо… влево-вправо… влево-вправо… Глаза доктора, первоначально внимательно наблюдавшие за перемещениями маленького золотого диска, слегка затуманились, замерли…
– Очень хорошо, доктор, – чуть бодрее проговорил Мартин. – Вам очень хорошо, вы никуда не торопитесь, вы слегка расслабленны и чувствуете полное удовлетворение от проделанной работы… Поднимите правую ногу!
Толстячок, смешно оттопырив зад, спешно поднял согнутую в колене ногу, все так же старательно глядя при этом замутненным, «спящим» взглядом на медальон, прекративший свое размеренное движение и теперь спокойно висящий на цепочке.
– Отлично, доктор, а вы – молодец, – подбодрил впавшего в гипнотический транс толстячка Мартин. – Опустите ногу и слушайте внимательно, после слова «космос» вы уснете крепким-крепким, безмятежным сном, но будете во всем слушаться Саню, который отвезет вас домой. А проснетесь вы у первого городского светофора с желтым огнем. Только с желтым. Там вы поймете, что Саня просто подвозит вас до дома от этого самого светофора. А ночью вас возил куда-то за город странный, маленький человечек с густыми сизыми усами, в серой большой кепке. Вы не поняли – куда, вы не узнали место, да и дом, в котором вы побывали, был вам не знаком…
«В доме, богато обставленном, шикарном и хорошо освещенном, вы делали аборт очень молоденькой и интересной девушке, блондинке, неуловимо похожей на покойную Мэрилин Монро. Вам прислуживал и помогал во время операции высокий, стройный мулат, то ли глухонемой, то ли просто молчаливый, за все время пребывания в доме вы не услышали от него ни единого слова. А потом вы немного отдохнули, перекусили слегка, кажется, омарами под рюмочку коньячка, и человек в серой кепке отвез вас обратно, в город. И высадил возле светофора...
А теперь… теперь пора в – «космос»…
Доктор едва заметно вздрогнул всем телом и секунду будто раздумывал, что же ему теперь делать?
– Уважаю… – негромко сказал бывший штабс-капитан, пронаблюдавший весь сеанс с расстояния буквально в пару шагов. – Вот что значит – цыганский глаз… с такими талантами все, что хошь сделать с человеком можно…
– Твоими устами, да мед пить, – коротко вздохнул Мартин, смахивая со лба бисеринки выступившего пота. – Если бы всё было так просто…
И тут же, меняя тон, приказал:
– Веди своего клиента, он проснется у светофора, ты обязательно спроси: «Куда вести?», будто он только сел. Понятно? Деньги положишь ему в карман пальто уже в машине…
Мартин протянул штабс-капитану плотный белый конверт.
– Так точно! – коротко кивнул бывший офицер, принимая гонорар доктора, и тронул толстячка за локоть: – Пошли, что ли…
Проконтролировав, как косметолог чуть заторможено и неуклюже устраивается на переднем сидении, шофер захлопнул дверцу и, обойдя автомобиль, сам влез за руль, бросив конверт с деньгами на колени эскулапа.
«… радио «Феерия», – донеслось из включившегося одновременно с поворотом ключа зажигания радиоприемника. – Ранее утро в городе, без четверти пять. Кажется, что сегодняшняя ночь прошла в Зурбагане совсем без происшествий. Видимо, это затишье прямо связано с открытием сегодня в полдень осеннего ежегодного карнавала…»
Балкон старинного, отлично, с душой отреставрированного трехэтажного, самого высокого в окрестностях Главной Площади Карнавала дома был больше похож своими размерами на смотровую площадку, огражденную тяжелым парапетом причудливой формы изящных метровых колонн светлого мрамора. Здесь мог бы собраться едва ли не весь городской бомонд, места с лихвой хватило бы и на пятьдесят человек, но под тусклыми городскими звездами на балконе расположились лишь двое: сам Зингер и его верный помощник-шофер-порученец по особым делам, бывший штабс-капитан Феликс Ворон, которого почти сутки назад Мартин перекрестил в «Саню» для ушей лучшего в городе врача-косметолога.
Зингер расположился в высоком, удобном кресле, поставленном так, чтобы легко просматривать через балюстраду всю площадь, а, главное, длинный язык эстакады-подиума, протянувшийся над сценической площадкой, на которой сейчас бесновались полдесятка пестро одетых, длинноволосых молодых парней с гитарами, микрофонами, бубнами и прочими музыкальными атрибутами в руках. Феликс, по-офицерски, стоял чуть левее спинки кресла таким образом, чтобы услышать любое сказанное в его адрес слово и должным образом на него отреагировать. Но сейчас бывший штабс-капитан не слушал ни Зингера, ни поющих и звенящих своими инструментами молодцов из модного, прославившегося на всю страну ансамбля, а говорил сам. Чуть ворчливо, с непониманием, но – именно в такой тональности и нравилось выслушивать его хозяину…
– И зачем ты его пригласил? Будто у нас спецов по таким вот делам мало? – негромко, но внятно выговаривал Феликс. – И девицу эту взяли бы без всяких там докторов и наркоманок в придачу… да и лекаришке этому «бетонные калоши» обули бы… как положено…
– Ты не понимаешь, Феликс, и это хорошо, – кивнул на его слова Зингер, снимая с низенького столика, стоящего перед ним, высокий бокал с правильно смешанным с водкой полусладким мартини. – Ты не понимаешь, хоть и всегда рядом со мной стоишь, а те, кто подальше – тем более не поймут…
Внизу, под балконом, в неистовом восторге от лицезрения своих любимцев визжали, подпрыгивали, подпевали тысячи молодых людей. Парни покрепче сажали себе на плечи девчонок, те, устроившись поудобнее, размахивали зажатыми в руках кепками, шарфами, платками, зажженными зажигалками или маленькими фонариками, создавая на Главной Площади Карнавала жутковатую, чуть мистическую, но и какую-то все же симпатичную атмосферу всеобщего единения такой разнородной толпы. Но не выступления городских мастеров гитары и ударных, не отлично отрежиссированное шоу престидижитатора с мировым именем, не зажигательные, может, и излишне откровенные танцы полуобнаженных красавиц были ядром, сутью и главным событием праздника. Все ждали объявления об избрании Королевы Ночи, той, что будет весь последующий год олицетворять собой Зурбаган и его Карнавал. И хотя большинство веселящихся от всей души людей прекрасно понимали, из какого узкого круга будет избрана очередная Королева, это не портило им настроение: со времен герцогов, сеньоров города, так было заведено, что ни крестьянка, ни дочка ремесленника или простого воина не могли попасть даже в число претенденток.
Дождавшись, когда чуть приутихнут бурные, мешающие разговору овации после окончания очередного музыкального номера, Зингер отхлебнул коктейль, вернул бокал на столик и продолжил:
– … таких интуитов, как Мартин, в городе больше нет… да что там, в городе, пожалуй, он – единственный действующий интуит в стране, остальные – давно на пенсии, да и были не так сильны, а некоторые, так и вообще, чистоплюи несказанные… А Мартин всё, будто видит наперед, на три-четыре-пять ходов…
– Так потому ему и потребовалось такое странное платье для этой тощей Кошки? – как бы, для себя уточнил Феликс. – Вот оно как… а я-то всё думал, голову ломал – по каким-таким делам он специалист… ну, пока его сеанс с доктором-то не увидел…
– Да уж, еще и его владение «цыганским глазом»… – проговорил Зингер, теперь будто бы отстранившись от беседы с Феликсом, рассуждая сам с собой. – И очень важно, что он согласился… значит, мне поверил, и получается – не всё еще со мной решено до конца – там…
Он небрежным жестом указал в черное, покрытое частой сеточкой городских, блеклых звезд небо.
«Вот почему ты ничего не предусмотрел по части ликвидации и этого самого Мартина, и его девицы, да и лекаришку отпустил тогда с виллы без звука, – подумал Феликс, делая при этом такое внимательное и сосредоточенное лицо, будто выслушивает ценнейшие и чрезвычайно важные указания Зингера. – Сообразил, что интуит тебя в раз раскусит… а если чисто сыграть, то и грехов, казалось бы, никаких… вот ведь в рай-то как охота…» Себя бывший штабс-капитан уже давно считал потерянным для райских блаженств в посмертии, очень уж много грехов успел он сотворить в этой жизни.