Во всяком случае, он был рослый, плечистый и источал силу. Даже грушевидный живот его внушал к себе почтение. От директора всегда пахло одеколоном и помадой для волос. Нам нравилось, когда он жал нам руки или гладил нас по плечам, делая вид, что исправляет осанку своих учениц.

— Спасибо, господин директор, — ответила я на предложение выслушать мои жалобы.

— О, благодарю вас, господин Вет, — проговорила Мария.

— Кроме того, — добавила она по-малайски, когда директор прошел, — на подбородке у него какое-то пятно.

— И еще одно, — подхватила я, радуясь собственной дерзости, — на панталонах.

Мария громко захохотала и обняла меня за талию.

— Ах ты, соколиный глаз! Откуда ты взялась, ясноглазая?

— Из Львиного Ока.

— Вот как! Если ты из Львиного Ока, чего же ты ревешь?

— Потому что я сиротка, — произнесла я с трагикомическим выражением лица. — Никто меня не любит, кроме кузины, яванской принцессы.

— Ты шутишь!

— Не шучу.

— Тогда я присваиваю тебе звание почетного члена нашего имперского клуба!

Девочки из клуба, собираясь по вечерам, говорили о других ученицах, учителях, своих семьях, о музыке, философии, религии, браке и интимных отношениях.

Объединяя разрозненные сведения об этом жизненно важном предмете, мы также обсуждали вопросы морали. Однажды долго спорили о том, вправе ли девушка целоваться с мужчиной, с которым она не обручена. Наша отважная Мария заявила, что ни за что не обручится с мужчиной, если с ним не целовалась.

— Как же я иначе узнаю, что он мне по нраву? — вопрошала она, поднимая к нам свое лунообразное лицо. Одна девушка заявила, что не следует целоваться даже с собственным женихом.

— А вдруг ты не выйдешь за него замуж? — упорствовала она.

— Фи, — отозвалась Мария. — Всем известно, что женщинам нравится целоваться в такой же степени, как и мужчинам. Кроме того, туземные девушки даже делают сами знаете что еще до замужества.

— Но это же язычники, — возразила я. Но затем сообщила новым своим подругам, что Леуварден вовсе не такой ханжеский город, как некоторые другие. — Никто у нас тебе слова не скажет, если ты на излучине реки, немного поломавшись, позволишь юноше поцеловать себя.

Все захихикали, а Мария поинтересовалась:

— С открытым ртом?

— Что это значит? — спросила я, шокированная этим вопросом.

— Поцеловать в самую душу, — таинственно проговорила Мария.

Девушка, которая считала, что не следует целоваться даже со своим женихом, вышла из комнаты.

— Я видела, — лгала я, — как она этим занимается. — Опустив большими пальцами уголки губ, указательными я сделала глаза раскосыми. — Мадемуазель Лебрен заявила, что это улучшает цвет лица. Она не такая уж невинная, какой прикидывается.

Все засмеялись жестоким смехом.

— Ты такая наблюдательная. Отныне я нарекаю тебя Мата Хари — Утреннее Око, Солнце, Желтый Глаз, Львиное Око. Да будет так! — С этими словами Мария вылила мне на голову стакан воды.

— Какая прелесть! — встряхнула я мокрой головой. — Теперь я Мата Хари. — Я обняла Марию с чувством любви и признательности.

— Хотела бы я, чтобы и у меня волосы завивались, как у тебя, мадемуазель Мата Пата, Хари Кари, — проговорила Мария, запустив пальцы в мою шевелюру.

Итак, я превратилась в «Мата» или «Мата Хари» для всех, кроме учителей, которые бранили меня за то, что стала менее прилежной. Я научилась делать вид, что внимательно слушаю, а сама в это время думала о своем, сокровенном. Но экзамены показали, что я мало чего стою на самом деле, и если бы не мои успехи во французском и немецком, весной меня исключили бы из пансиона. И если бы доктор Вет, преподававший историю Голландии, не поставил мне незаслуженную отличную оценку по своему предмету.

— Паша неровно дышит к Мата, — объявила Мария.

— Я не в его вкусе, — возразила я. — Ему нравятся хорошенькие и миниатюрные. Я дылда и страшная.

— Ничего подобного, — сказала какая-то девушка. — Ты просто своеобразна.

— И таинственна, — добавила третья.

Я тотчас высунула голову из черепашьего панциря и стала чувствовать себя привлекательной.

После того как я написала бабушке, что, желая подтянуться по математике и латыни, хочу остаться на летнее обучение, она щедро вознаградила мое рвение, как и отец. Захватив с собой мадемуазель Лебрен, все деньги я истратила на наряды. Француженка была некрасивой и старой девой, но у нее был размах. Всех поразила перемена в моей внешности, и мадемуазель Лебрен пригласила меня на «огонек». Она это делала регулярно, чтобы поведать девочкам постарше «кое-что о жизни».

Бог тому свидетель, ничего особенного она не сообщила, но невольно дала мне понять, что я женщина, что у меня есть груди и ягодицы, что моя физическая природа может быть приятной лицам противоположного пола. Такого со мной еще не случалось. У меня вошло в привычку спать, тесно сжав ноги, подложив под себя ладони, и опускать глаза под взглядами мужчин.

Режим дня для тех, кто остался заниматься в летней школе, был очень либеральным. Мы могли без присмотра гулять по улицам, кататься на велосипедах за город и устраивать там пикники. Лейден утопал в цветах, и обыватели украшали стены и балконы домов розетками национальных цветов — красного, белого и синего. Мы с Марией так хорошо играли в теннис, что Лассам научил нас подавать мяч по-мужски, и мы, вздымая юбки, порхали по корту, парируя самые трудные удары. Когда доктор Вет вернулся из отпуска, мадемуазель Лебрен пожаловалась ему, что Лассам обращается с нами, как с юношами. Того и гляди станем суфражистками или, еще хуже, социалистками.

Его секретарша слышала, как директор заявил: «Здоровый ум в здоровом теле». При этом он погладил себя по животу, заметно спавшему после пребывания в течение нескольких недель на популярном бельгийском курорте. «Это современные молодые женщины с современными взглядами».

Наблюдая за нашей игрой, всякий раз, как я делала хорошую подачу, он восклицал: «Браво!»

Однажды директор пригласил нас шестерых на прогулку по городу, выступая при этом в качестве экскурсовода. Мы все ходили и ходили, останавливаясь возле каждой достопримечательности, выслушивая при этом краткую речь доктора Вета.

— У тебя глаза как блюдца, ты, стервочка, — прошептала Мария, когда мы вырвались из кольца, окружившего нашего гида.

Подойдя к статуе всемирно известного врача Германа Бурхааве, выполненной Страке, мы застыли в ожидании. Мария, которая была на экскурсии по городу год назад, сказала, что надо только подождать. Что Вет всякий раз рассказывал страшную и поразительную историю.

По словам доктора Вета, Бурхааве умер в 1738 году, оставив после себя состояние в два миллиона флоринов и увесистый том, на титульном листе которого было начертано: «В сей книге собраны все секреты медицинской науки». Едва он скончался, душеприказчики поспешили после похорон заглянуть в книгу. Оказалось, что все листы ее чистые. Лишь на последней странице стояло: «Держи голову в холоде, ноги в тепле, а кишечник опорожненным».

Соученицы мои зашушукали и покраснели. А я, довольная тем, что оценила по достоинству розыгрыш знаменитого врача (надо мною всегда подшучивали, утверждая, будто мне чуждо чувство юмора), громко расхохоталась. Я слишком долго ухаживала за умирающей матерью, каждый день вынося горшки, и оттого слово «кишечник» меня не шокировало. Подруги же были шокированы моей непосредственностью, а доктор Вет возмутился.

На следующий день он вызвал меня к себе. Я сидела у него в кабинете и слушала его «наставления», из которых ничего не могла понять. По его словам, история зачастую «с душком», но мы должны относиться к этому сдержанно. Г-м-м. Он тешит себя надеждой, что из его пансиона выходят лишь приличные юные дамы. И так далее. И все это время смотрел на меня поверх сложенных домиком рук и несколько раз украдкой провел языком по губам.

Я сделала книксен, когда директор отпустил меня, и заверила его, что всем сердцем стремлюсь достойно окончить учебное заведение. На самом же деле мне хотелось одного — остаться в пансионе до конца дней своих. Когда директор стал оказывать мне знаки внимания, мне не оставалось ничего иного, как примириться с этим.