— Баба! — взревела Лилин.

Пока Баба обматывала вокруг меня полотенца, сунув руки под саронг, Лилин лаконичными предложениями объясняла мне, как надо рожать. Говорила она по-голландски. Слушая ее речи, я представляла портовый док и канал. Янтье должен выйти из моего дока, пройдя тесный шлюз и канал, и появиться на свет. Дамба внутри меня сломалась. Плыть он теперь не сможет, и ему придется выбираться посуху.

Мне не было страшно, чувствовала я себя превосходно. Когда понимаешь природу боли, ее можно вынести.

— Оставьте меня, — проговорила я.

Подняв руку, Баба растопырила пальцы.

— Двадцать пять схваток. Боли не чувствуешь? — спросила Лилин.

— Пока нет, спасибо, — ответила я. — Прощайте.

Затем, локтями прижав к бокам полотенца, я вышла из дома и села в двуколку, которая ждала меня. Спасаясь от палящих лучей, лошадь мотала головой.

Приехав домой, я сказала Кати и Руапоне, что у меня отошли воды. Руапона, родившая шестерых детей, воскликнула: «Ай-ай» — и поставила на огонь две кастрюли. Кати помогла мне притащить из прихожей к моей кровати напольные часы. Я заявила, что хочу согласовывать схватки с колебанием их маятника. Вдвоем они помогли мне забраться в постель, и, когда я, довольная тем, что начинаю испытывать боль, вскрикнула, они рассмеялись. Руапона сказала, что я сама еще ребенок.

Ворвавшись в дом, точно всадник верхом на коне, Руди воскликнул, что Лилин скоро придет.

— Не вздумай пускать ее сюда! — тоном приказа проговорила я.

Потом мне стало очень больно, и я передумала.

Бедный Руди бегал взад и вперед, не зная, которое из моих распоряжений нужно выполнять. Сначала он велел Руапоне позвать Хонторста, а Кати — не впускать Лилин. Потом вернул Руапону и послал Кати к воротам, чтобы Лилин поторопилась.

Получив несколько противоречивых приказаний, Руапона побежала за Хонторстом, а в это время Кати привела Лилин и Бабу в прихожую. Зычным голосом, каким он командовал на плацу, Руди гаркнул: «Оставьте мой дом!» Но тут я закричала благим матом, чувствуя, как трещат мои кости.

— Заплати, — спокойно произнесла Лилин.

Дважды пересчитав деньги, причем Руди страшно бранился, она вошла и приказала мне замолчать. После этого дала чего-то выпить и начала крутить у меня перед глазами браслет, что-то произнося речитативом. Я смотрела на нее неотрывно до тех пор, пока не успокоилась и уплыла в забытье. Это все, что я помню.

По словам Кати, метод Лилин не успокаивал роженицу. Он лишал ее памяти, и только. Я дико выла и даже укусила Бабу. Руди нервно ходил взад-вперед то по прихожей, то по гостиной, то по кухне и грыз ногти. Войти в комнату ему не разрешали, но однажды он поговорил со мною, остановившись у двери. Я его попросила: «Руди, принеси для моего пруда семь Желтых утят». Потом застонала, а немного погодя дико заорала.

Примерно через час вместе с Руапоной пришел Хонторст. При виде его Лилин и Баба тотчас вышли из спальни. Доктор попытался взять власть в свои руки, но, когда он прикоснулся ко мне, я упала с кровати, покатилась по полу и завопила. Перепугавшись, он вышел в коридор. Лилин и Баба пытались уйти, но Руди их не отпускал. Хонторст кричал, что Лилин — ведьма и шлюха, а Руди — преступник, и просил помочь ему, потому что я свихнулась. Баба громогласно заявила, что доктор ничего не смыслит в медицине, Лилин ругалась по-французски, а Руди вопил что есть мочи, приказывая всем что-то делать; сбежались соседи и тоже кричали, пытаясь выяснить, в чем дело.

Руапона и Кати, придя в мою комнату, положили меня на кровать, и Янтье появился на свет. Кати достала из кипятка садовые ножницы и обрезала пуповину. По словам Кати, при тоненьком крике новорожденного внезапно воцарилась тишина.

Неделю спустя Руди написал Джинне, чтобы та зарегистрировала в Гааге рождение 30 января 1895 года Нормана Мак-Леода. Благодаря «некоторым обстоятельствам» никто официально не подтвердил и не зарегистрировал его рождение в Амбараве. Кто бы стал заявлять под присягой, что мать ребенка не уезжала рожать в Голландию? Если Норману суждено стать премьер-министром или генералом армии ее величества, лучше, чтобы он родился в Голландии.

От Нормана Руди был без ума.

— У него нос Мак-Леодов, — утверждал он.

Со временем глаза у ребенка стали черными как смоль, хотя волосы у него были белокурые, а кожа светлая. Меня не волновало, где он родился и будет ли он премьер-министром. Я знала одно: Норман — это мой Янтье!

Мы с Янтье два года жили в Амбараве. Папа Руди целый день пропадал в крепости и вечером возвращался домой, чтобы защитить нас от бед. Руапона хозяйничала, давала нам возможность оставаться вместе, а Кати готовила еду. Полюбив Нормана, Кати подобрела и даже рассказывала ему разные истории. Самой любимой была история его рождения. Она отдала ему половину своего наследства — одну из лампочек, какие используют грабители. Крышка у нее была прикреплена на шарнире к половинке ореховой скорлупы, внутрь которой вы помещали капельку смолы, чтобы оттуда не выпал светлячок. После того как из куска бамбуковой палки с затычкой, в которой их хранила Кати, мы доставали светлячка и клали его в смолу, он начинал вырываться из плена и светил холодным зеленоватым светом. Я подносила лампочку к хорошенькому личику Янтье.

Время текло медленно и сладостно, словно мед из кувшина. Янтье научился ползать, потом ходить, не сгибая коленок с ямочками. Затем научился говорить, во рту у него один за другим стали появляться жемчужные зубки, освещая улыбку. Он рос свободным и веселым ребенком, и я не давала ему плакать.

Руди сказал, что я похожа на одну из тех Мадонн, которых изображали на своих картинах старые мастера, и он обнимал меня — нежно и словно виновато. Он очень постарел на вид, но это его не заботило. Однажды я заметила, что волосы у него поседели, потом обнаружила у него небольшое брюшко.

Ни с «мульдероподобными», ни с голландскими торговцами, ни с офицерами мы больше не общались и вели спокойную, размеренную жизнь. Руди заявил, что работа с туземными солдатами идет успешно, что Амбарава вполне его устраивает. Время от времени в крепость приезжал генерал, и, пока тот не уезжал, Руди нервничал. Потом один из начальников пришел к нам в дом и сквозь густые усы заявил, что Руди, пожалуй, слишком мягок с туземцами. В ту ночь Руди был сердит и грубо овладел мною, а два месяца спустя я поняла, что снова забеременела.

Я решила, что будет мило, если у Янтье появится сестричка. Я уже придумала ей имя — Бэнда, в честь первой дочери Руди, Хуана — в честь его внучки и Луиза — в честь его матери. Он стал спорить со мной, но я упорствовала и заявила, что, если он откажется дать ей такое имя, я всем расскажу, что оно обозначает. В конце концов смирившись, он рассмеялся и сказал, что я очень забавная.

Генерал Зейсенис не был похож на остальных генералов. И вообще ни на одного из мужчин, которых я знала. Даже тогда, когда он стоял спокойно, казалось, что все вокруг него качается из стороны в сторону — столько в нем было энергии. Сначала он меня шокировал.

Когда он остановился передо мной, грузный, с бычьей шеей, Руди в комнате не было.

— Что ты тут делаешь, прелестное создание? Господи, до чего же ты красива! — сказал он.

— Благодарю вас, — ответила я.

— Глупости! — возразил он. — Не надо одарять меня улыбкой Мадонны. Ты львица в клетке. Тебя выдают глаза. Ты полюбишь меня, когда я захочу этого?

— Нет, — испуганно ответила я. Мне захотелось убежать куда-нибудь в джунгли и бродить там, держа на руках Янтье.

— Девочка — и уже мать. Проклятье. Будет слишком поздно. И все равно. — Я так и не поняла, о чем он говорит, расхаживая короткими, энергичными шагами. Он поцеловал мне руку, и меня словно ударило током. — Все равно, — повторил он и быстро закивал головой.

— Мак-Леод, — произнес генерал, обращаясь к Руди, когда тот вернулся. — Хватит вам прозябать в этой дыре. Клянусь Господом, я переведу вас в Маланг и назначу командиром первого пехотного запасного батальона. Как думаете, справитесь?