Я опять чуть не задохнулась, теперь уже от возмущения. Меня словно ошпарили. Что значит — «теперь ты довольна»? Он пытался меня купить? А теперь чувствует себя моим полным властелином?

«Дешевая проститутка», вспомнила я слова режиссера. Нет, Андрюша, дорогая! Стоимостью в полмиллиона долларов. Просто Его Высочество сначала определил мне более низкую цену. А теперь ждет, что я отблагодарю его, подарю себя в обмен на его машину. Ошибся, голубчик! Моя любовь не продается. А я-то, дурочка, раскисла... Поддалась простой бабьей слабости... Клюнула на приманку.

Я резко отбросила его руку, стиснула зубы и резко выжала газ. До слез обидно! Но ты моих слез не увидишь, слишком большая честь! Подумаешь, принц! Осчастливил Золушку? Черта с два! Его даже назад отбросило, так я рванула с места. Мне надо было выплеснуть мою злость, мне надо было срочно, сейчас же сделать что-то, чтобы больше не сжимался в груди этот горький комок. Скорость — вот лекарство. Я пригнулась к рулю, по привычке, забыв, что это не мой старенький мотоцикл. Почему такие неясные, размытые контуры у шоссе? Неужели я все-таки плачу?

Мой мотоцикл уже рассыпался бы на части от такой гонки. А эта престижная красотка только едва заметно подрагивает. И мне кажется, что мы едва плетемся, а комок в груди нарастает, зреет, как нарыв, и я боюсь, что сейчас он прорвется глупым истерическим рыданием...

Надо что-то сделать! Я уже ненавижу эту проклятую машину! Сплющить бы ее всмятку, в жалкую лепешку цвета алюминиевой кастрюли! Слева тянется бордюр разделительной полосы. Прочный, бетонный... Интересно, что прочнее — он или «феррари»?

Я резко крутанула руль, машина послушно повернула морду, и мы со всего размаха врезались в высокий бордюр. В последний момент я закрыла глаза и подумала, что сейчас мы умрем. Вдвоем, как в плохой мелодраме. Оглушительный грохот и резкий рывок вперед одновременно. Почему я не вылетела из открытой кабины? Чьи крепкие руки отбросили меня назад, вжав спиной в сиденье?

Когда я наконец открыла глаза, руки, все еще сжимающие руль, тряслись мелкой дрожью, а по всему телу разливалась липкая противная слабость. Георг отстегнул мой ремень безопасности и быстро ощупал мне руки, ноги, грудь... В этом не было эротики. Как врач. Я вяло шевельнула губами и не узнала своего голоса:

— Со мной все в порядке.

— Со мной тоже.

Я тупо соображала, почему я еще на грешной земле, вместо того чтобы отправиться прямиком в рай или в ад — куда мне там назначено? Впрочем, у меня ведь не было намерения расстаться с жизнью. Она мне еще не успела надоесть до такой степени. Наоборот, мне весьма нравится жить. Просто я слегка не рассчитала скорость. Обычное мое состояние — сначала сделать, а потом подумать о последствиях.

Хорошо, что моя Госпожа Судьба не так импульсивна, как я, и тщательно следит за своей неразумной подопечной... Я с трудом открыла дверцу и вышла из машины. Хорошо, что дрожь в ногах прекратилась. Да... натворила я... Теперь мне стало искренне жаль покалеченную красавицу. Весь передок был сплющен. Никогда не видела, чтобы машины так бились. Какой тоненький металл. Я тронула пальцем рваную рану на бывшей прекрасной морде моего зверя.

— Слишком тонко. Это ведь опасно...

Георг подошел ко мне и тоже быстро глянул на печальные последствия моей гонки. Принялся объяснять, что в этих последних супер-моделях усовершенствована система безопасности. Машина в лепешку, зато для пассажиров это служит амортизатором, а в салоне выбрасывается надувная подушка, которая гасит инерцию удара. Так вот, кто толкнул меня назад! А я даже не заметила, что мешало мне выбираться из кабины.

— Жаль, — сказала я, уже честно раскаиваясь.

Георг молча махнул рукой. Истинно королевская небрежность, дескать, пустяк, не стоит внимания. Ну, грохнули полмиллиона, подумаешь... Он взял меня за руку и сказал:

— Придется нам погулять без машины.

И повел меня по обочине в сторону пристани.

Я его даже зауважала. Не каждый сможет с такой выдержкой перенести подобное приключение, да еще лишиться такой машины. А впрочем, ведь не он лишился, а я. Это же был подарок.

— Да, лучше пройдемся пешком, — небрежно сказала я. — Все равно она мне не очень нравилась. Просто не хотела тебя огорчать. Мне больше по вкусу «порше»...

У него едва заметно дрогнула бровь.

— Тогда завтра повторим прогулку на «порше». Не возражаешь?

Ого! Да он так спустит на свои причуды все свое будущее наследство...

— Завтра не получится.

— Тогда послезавтра.

— Ты не понял. Мы уезжаем.

Он остановился, впился в мое лицо глазами. Но я ведь истинную правду говорила.

— Куда?

— Домой. В Москву.

Он, кажется, забыл, что у меня есть дом. Да я и сама об этом совершенно забыла.

— Останься, — тихо сказал он.

— Не могу. — Я вздохнула. — Все уезжают.

— Ты не такая, как все! Ты сама по себе, — горячо сказал он.

Это я и сама знаю. А что толку? Можно подумать, мне хочется!

— Нет, Георг. Сегодня погуляем подольше на прощание. И все. Ты будешь меня вспоминать?

— Я тоже поеду в Москву, — вдруг решил он.

Этого мне только не хватало!

— Нельзя, — строго сказала я. — У меня там муж. У меня работа. Каникулы окончены.

У него стал такой потерянный взгляд. Но все равно, пусть не думает, что он для меня важнее всего остального. Я только чуточку смилостивилась и заверила его, что тоже буду его вспоминать... Венецию и его. Вместе.

Позади нас завыла полицейская сирена. Это к месту нашей аварии подкатил патруль. Быстро у них... Сейчас они нас заметят, начнут выяснять, составлять протокол... Ох, совершенно мне это ни к чему! Я потянула Георга за рукав, и мы, пригнувшись, как заговорщики, бегом помчались под прикрытием длинного рекламного щита к спасительной пристани. На наше счастье, катер еще стоял у мостков, и мы в последний момент успели прыгнуть на палубу. Переглянулись и засмеялись с облегчением...

— Полиция, — сказал он. — Терпеть не могу.

— Я тоже.

И мы опять засмеялись. Все-таки он хороший мужик, хоть и принц.

— Куда пойдем?

— Все равно.

— Ты согласна гулять до рассвета?

— Именно этого мне и хотелось.

Вот так бы сразу. А то платья, рестораны, машины... Не надо меня приручать и подкупать. Предложи мне просто лунную ночь, парочку звезд впридачу и розовую полоску восхода. Может, тогда я и позволю тебе... Что? Видно будет, по настроению...

У Моста Вздохов сидел в своей гондоле Марко. Я перегнулась через перила и окликнула его:

— Марко! Ты свободен?

Он вскинул голову и радостно заулыбался.

— Прошу вас. Грация, синьорита.

Георг удивленно посмотрел на меня. Не догадывался разве, что меня знают в Венеции, как родную, и я здесь всех знаю?

Марко изучающе посмотрел на нас, когда мы уселись на деревянной скамье, и, к моему изумлению, вместо того чтобы вновь, как при Андрее, начать осыпать меня комплиментами, сдержанно, с почтением спросил:

— Синьорита желает, чтобы я пел?

— Желаю.

И под его негромкую красивую песню Георг обнял меня и прижал к себе, слово защищая от ночной прохлады. О чем пел нам Марко? Конечно, о любви. Мне кажется, что все песни на итальянском должны быть только о любви. Других слов просто не может быть в таком певучем, прекрасном языке... Как это романтично скользить по узким каналам — улицам, где порою нет даже тротуара — только высятся стены домов, хранящие память о многих тысячах влюбленных, вот так же, как мы, проплывавших мимо них и поглощенных друг другом.

Влюбленные? Разве я влюблена? Да, Санька, пора уже хоть себе признаться. Ты же млеешь под тяжестью его руки, ты же хочешь длить вечно каждое мгновение... Тебе это ни о чем не говорит? Знакомые симптомы... То в дрожь бросает, то в жар, то обижаешься на какую-то фразу до смерти, а то в простом, ничего не значащем слове пытаешься разгадать скрытый смысл, говорящий о его чувствах...