— Да, это я.

Он мог бы добавить: «И я тот Дон-Жуан, который мечется в вечных поисках прекрасного, часто считает, что нашел его, но — увы! — всегда ошибается».

Гюг вынул портсигар.

— Не хотите ли остаться и выкурить со мной папиросу? Я здесь жду своего приятеля. Могу я узнать ваше имя?

— Я — Диана Лестер. Скажите мне, как зовут вашего приятеля и что вы намерены здесь сегодня делать?

Она взяла папиросу из его золотого портсигара. Гюг заметил при этом, что у нее очень красивые руки.

— Здесь делать? — повторил он за ней. — Но что здесь делают? Я совершенный профан. Виндльсгэм, мой приятель, сказал мне только, что мы отлично проведем здесь время.

Он воздержался от готового сорваться с уст пошлого комплемента — девушка выглядела такой молоденькой, такой странно-серьезной.

— Отлично проводить время, — тоже повторила тихонько Диана, — вот как они это называют, когда слишком много пьют и проигрывают в баккара все, что имеют.

«Так это попросту — игорный дом», — подумал Гюг. Он снова взглянул на Диану.

— Скажите мне, ради Бога, что вы здесь делаете? — спросил он.

Яркие пятна выступили на щеках Ди, когда она отвечала ему:

— О, я здесь почти что хозяйка. Мой отец недавно женился на владелице этого дома.

Откуда-то через открывшуюся на мгновение дверь раздался громкий смех и хриплый мужской голос воскликнул: — Ставлю на все! — затем дверь, очевидно, снова захлопнулась, так как воцарилась прежняя мягкая тишина.

— Вы хотите сказать... — начал Гюг, но в эту минуту в комнату вошел Виндльсгэм.

Он был слегка пьян и потому несколько развязен. Он бурно приветствовал Гюга, его пылающее лицо дрожало от смеха, голубые глаза весело сверкали.

Вдруг он увидел Диану.

— Алло, Ди! — воскликнул он фамильярно. — Нужно выглядеть веселее, малютка, у вас такой вид, словно вы во власти чертей.

Гюг крепко сжал его руку.

— Пойдем, Тэдди, — сказал он, чувствуя, что фамильярность его друга глубоко оскорбляет девушку, и испытывая смутное желание отомстить ему за нее. — Как насчет «интересного времяпрепровождения», которое ты мне обещал?

Он слегка оттолкнул Виндльсгэма, раскрывшего перед девушкой дверь.

— Покойной ночи, — произнес он приветливо, — постарайтесь окончить сон, который я невольно прервал.

Виндльсгэм обернулся.

— Вы, кажется, оба видели сны наяву, — проговорил он со смехом.

— Виндльсгэм любит болтать вздор, — поспешно сказал Картон, глядя на Диану.

Лицо ее было бледно, но она улыбалась. Что-то трогательное и жалкое было в этой улыбке, и Картон почувствовал себя оскорбленным за девушку.

— О, они все ведут себя таким образом, — сказала она, — покойной ночи.

Виндльсгэм взял под руку Гюга.

— Не красива, но очень мила, когда не дуется.

Он потащил Гюга в комнату, где около десятка мужчин и женщин играли в баккара, шумно представил его им и усадил в кресло рядом с собой.

Диана открыла окно и стала перед ним на колени.

Слева в мягком тумане вырисовывался Лондон с его огнями и шпицами башен, направо простиралась степь, темная и таинственная. От тенистых деревьев веяло легким теплом.

В такие вечерние часы оживали в душе Дианы тоска и томление, обострялось чувство одиночества, с новой силой разгоралась жажда счастья, которого молодость мощно требует и нетерпеливо ждет.

Уже целый месяц жила она в этом доме, где днем было разлито томящее безделье, а ночью царило тяжелое, лихорадочное веселье. Стоя сейчас у раскрытого окна, она думала о неискреннем смехе, о фальшивом мужестве, о жадности, которые, казалось, поселились здесь.

Где-то вдали пробили часы — одинокий, звенящий звук, прорезавший тихий воздух; внизу под окном легким пятном белел в темноте куст боярышника.

Диана взглянула на восток: в последнее время ей нередко случалось видеть восход солнца. Часто после ухода последних «гостей» Ивонна, заместительница Ами Лассет, приходила поболтать в комнату Ди. Между ней и Дианой установилась какая-то странная дружба: каждая из них нуждалась в поверенной и каждая только терпела другую.

Ди, с ее любовью ко всему прекрасному, было приятно смотреть на волосы Ивонны, на ее золотистые глаза; всем своим изящным обликом, бледным лицом, яркими губами и огромными зовущими глазами Ивонна напоминала ей какое-то легендарное существо: не то Изольду, не то Джиневру.

На самом же деле Ивонна была до корней волос деловой женщиной; она прекрасно знала, какую цену имеет наружность для той карьеры, которую избрала, она ненавидела труд и любила роскошь.

Как многие женщины, которые ведут образ жизни, целиком основанный на эксплуатации других, Ивонна была до мозга костей безнравственна, но внешне вполне благопристойна. Ее главной целью было хорошо выйти замуж; поэтому она держалась скромно и считала себя добродетельной женщиной, даже после того как один юноша застрелился на ее глазах, потеряв у игорного стола все свое состояние.

Ее жизненной философией было «никогда не делать самой глупостей, но не препятствовать другим совершать их».

Ивонна знала, что Ами Дассет потеряла голову из-за отца Дианы, и, желая Ами безоблачного счастья, в душе поздравляла себя, предвидя новые возможности в своей деловой карьере.

В общем она хорошо относилась к Ди: это было удобнее, так как гарантировало ее от шпионства и, кроме того, всегда лучше иметь друга, чем врага.

В этот вечер в Эгхэм Крессенте было необычно много народу; проходя по комнатам, Ивонна заметила несколько новых лиц.

— Кто этот джентльмен? — спросила она у Бесона, дворецкого, который вполне успешно соединял в своем лице роли сыщика и управляющего.

— Гюг Картон — известная личность. Его присутствие может поднять марку нашего дома, — отвечал Бенсон, — Виндльсгэм привел его сюда. Тот снова пьян. Мне, вероятно, придется повозиться с ним, он становится всегда таким шумным.

Дама с прекрасными драгоценностями и очень усталыми глазами поздоровалась с Ивонной и ответила на ее участливый вопрос:

— О, нет. Мне не везет. Я много проиграла, дорогая мадемуазель Ивонна. Пожалейте меня и утешьте.

— Не играйте больше, леди Уоралл, — сказала Ивонна. Она отлично знала, что этот совет, который должен звучать как доказательство ее честности, всегда оказывает обратное действие на игрока.

Она на минуту остановилась возле Гюга Картона и с удовольствием заметила, что он в большом выигрыше: тот, кто выигрывал в первый вечер, обычно становился здесь частым гостем. Несколько мужчин подошли к ней. Ивонна знала их всех, некоторые из них называли ее уменьшительным именем.

— Знаете, в одном из домов «для безумных игроков» была на днях облава, — сообщил ей со смехом Ранкин. — Там застали Биргесси, это может стоить ему карьеры, если только не удастся замять дело. Хорошенькие вещи придется ему рассказать на следующих выборах своим избирателям. Такие истории никогда не прощаются.

— Но другие дома так плохо управляются, не правда ли? — произнесла Ивонна надменно.

— Не в этом дело, — отозвался Ранкин. — Просто им не повезло. Это может случиться... — Он остановился; в ту же секунду погас огонь и раздалось растерянное восклицание Бенсона:

— Полиция!

Истерический смех, проклятия, возгласы, легкие крики, звон золота, хруст банкнот, шум падающих стульев — и сквозь все это слышался громкий упорный стук в какую-то отдаленную дверь.

Как только поднялась тревога, Гюг вскочил.

— Черт возьми, — пробормотал он тихонько. Он четко представлял себе, что может выйти, если его застанут в этом месте. Злобная усмешка искривила его губы. В течение нескольких минут в полицейском участке будут разбиты все его надежды на успех, на известность, на влияние.

Кто-то зажег один электрический рожок, и слабый свет осветил растерянных мужчин и плачущих женщин.

— Нет ли отсюда другого выхода? — спросил кто-то.

Бенсон насмешливо усмехнулся:

— Неужели вы думаете, что мы сидели бы здесь как стадо овец, если бы он существовал?