У бавенда на севере ЮАР в новогодние дни проводится церемония вступления девочек в брачный возраст. Девочки-бавенда в возрасте 13–14 лет, расположившись где-то близ хижины вождя, изучают сложные на традиционного «танца питона», являющегося символом счастья и плодородия, хранителем племени. Танец — дань существу, которое племя искони почитает за мудрость и непонятность, дань всеведущему и всеискушающему змею. Танцем «питона» открываются сельские новогодние балы. Одеты девочки живописно. Талию стягивает пояс из цветного бисера, к которому спереди и сзади прикреплено по куску неширокой материи; на шее — плетеные шнурки, на запястьях — иногда до локтя — широкие браслеты из оловянных колец, в оправу которых вставлена разноцветная галька.

Танец продолжается несколько часов без перерыва — до полуночи. Посреди широкой площади в окружении всего села движется, извиваясь точно питон, плотная цепочка девочек, взявших друг друга за локти. Десятки юных танцовщиц под ритмичную перекличку тамтамов медленными, плавными движениями подражают гармонично извивающемуся удаву. Иногда под восторженные крики толпы они опускаются на пыльную землю, и перед зрителями застывает в гигантском изгибе огромный, шоколадного цвета питон, гипнотизирующий всех живым блеском своей чудной красоты…

Закончен танец. Начинается общее веселье под барабаны. До утра при свете костров пляшут бавенда, вымаливая у Нового года счастье.

В канун Нового года в Африку из Западной Европы съезжаются знаменитые шарлатаны, готовые за некоторую мзду предсказать еще на один год судьбу доверчивым африканцам: футбольным командам, общинам, а иногда и целым государствам. Регулярно навещает Камерун видный хиромант, создатель так называемого Астрологического альянса, редактор газеты «Астрал» профессор Дельта Круц, поставивший целью своей жизни реабилитировать «научную астрологию». С завидным постоянством снимает номер люкс гостиницы «Аква Палас» в Дуале и составляет посетителям гороскопы. Со своим искусством он познакомил жителей Ниамея, Дакара, Абиджана, Касабланки и других африканских городов.

Наезды в Африку европейских гадателей, френологов, астрологов и хиромантов любопытны как новое явление синкретизма, спекуляции на суевериях и предрассудках африканцев, типичное выражение одного из аспектов идеологии неоколониализма на континенте. С помощью шарлатанов вроде «профессора» Дельты Круца Запад пытается углубить религиозность африканца и повлиять на его сознание и социальное поведение. Предсказания профессора по карману лишь «элите». Народ же со свойственным ему жизнелюбием встречает Новый год по-своему, запросто, примерно так же, как веселились его предки тысячу лет назад.

О том, что утро мудренее вечера, а новый год мудрее старого, толкуют в новогодний вечер сельские старики.

Под Новый год в камерунском селе Эбонг кружком сидят мудрые старцы, курят глиняные трубки, время от времени бросая взгляды на танцующих, и изрекают вечные мысли. Не от того ли, что сами не могут примкнуть к веселящимся? А те из молодых, кто подсел к кружку, дабы перевести дыхание, стараются запомнить услышанное на всю жизнь — от старости никто не спасется.

— Вода рождается там, где квакают лягушки, — роняет один старик. — Пляшите, веселитесь от души. Дело будет лучше спориться в новом году, если его достойно встретить.

— Ты словно к невесте приник к калебасе, — одергивает другой старик юношу, дольше положенного затянувшего глоток свежего пальмового вина. — Не забудь нашу мудрость: если ты пьешь только вино, то, чтобы сохранить человеческий образ, научись также пить и воду.

Африканцы скупы на слова. «Если слово строит деревню, — говорят бамбара, — то молчание воздвигает мир». Однако под Новый год слово спорит с танцем. Где-то, выбиваясь из сил, пляшут мужчины и женщины, а в другом уголке импровизируются смешные сценки из сельского быта, соревнуются борцы, идут состязания в остроумии. Именно остроумные — первые кандидаты в мудрецы…

Близится утро. Бледнеет небо, открывая стройные силуэты пальм. В движениях танцующих проступает усталость. Веселью приходит конец.

— Надо уметь веселиться, только мудрые знают меру веселью, — вздыхает один старик.

— Человек — не слон, он не должен мерить свои шаги по шагам слона, — соглашается с ним другой.

— Надо знать меру веселью, — роняет Умм, самый седой из эбонгских дедов, и напоминает пословицу: предки говорили, птица, которая слишком много поет, не сумеет свить себе гнезда. Пора отдыхать. Днем нас ждет работа.

Все поднимаются и потихоньку вслед за стариками расходятся по своим хижинам. Затихают тамтамы. Их сменяет успокаивающее многоголосье птичьего хора, утомляющий пересвист цикад. Занимается утро Нового года.

Можно говорить с собеседником на одном языке об одном и том же предмете, кивать в знак согласия и при этом не понимать друг друга. Человек — детище среды, обычаев и традиций, и отвлечься от них — значит заведомо воздвигнуть барьер непонимания между людьми. Встречаясь с африканцами, я поначалу чувствовал, что знания одного французского или английского языка не хватает для полного взаимопонимания с этими людьми, выросшими в иной действительности. Крестьяне, за которыми колонизатор всегда отрицал право на человеческое достоинство, и по сей день, если им не удается уклониться от беседы с незнакомым европейцем, по старой, еще не изжитой привычке соглашаются с ним во всем.

Африканец одновременно живет в разных временных измерениях — и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Груз времени весом. Прошлое под маской этических эталонов, обычаев, традиций и ритуалов преобладает над настоящим, делает настоящее в глазах африканца чересчур обыденным в сравнении с испытанным опытом предков. Но желание покончить с отсталостью, в полной мере влиться во всеобщую коренную ломку всех косных социально-экономических структур и систем все же превозмогает бремя прошлого. В духовном облике моих африканских друзей совмещались порой самые, казалось бы, несовместимые черты. Один из них был писателем, журналистом и музыкантом. Выпускник Сорбонны, он превосходил блеском эрудиции и мысли многих просвещенных западноевропейских коллег. Его идеалом был научный социализм, что тем не менее не мешало ему быть знатным вельможей, а позднее стать вождем. Другой, малагасиец, председательствовал на собраниях своего рода, одного из крупнейших в Антананариву, и в то же время писал острые социальные романы, активно участвовал в борьбе против колониализма и неоколониализма. Оба искали точки соприкосновения теории и практики научного социализма с общинными традициями и психологией их пародов. Частичная приверженность стародавним обычаям и укладу — это я понял позднее — была неотъемлемым компонентом их борьбы против чужеземного господства, против духовного рабства. Для отражения культурной экспансии Запада они хотели использовать все внутренние ресурсы народной жизни, опыта и культуры. Они берегли и лелеяли ростки национального самосознания и патриотизма — и все это в жестоком противоборстве с культурной агрессией империализма. Знакомство с ними помогло мне уяснить, что, охраняя традиционные формы народной культуры, отбирая лучшее из народного опыта и мудрости, творцы современной культуры Африки не склонны впадать в близорукий традиционализм, то есть отнюдь не рассматривают в качестве неоспоримой модели доколониальную культуру.

Ни один поработитель на земле не ограничивался ставкой на одно лишь насилие. Опираясь на грубую силу, он при этом старался закабалить сознание покоренных им людей, выработать у них психологию и логику рабов, искренне верящих в свою никчемность, во всемогущество господина. И сегодня Запад, топчущийся в замкнутом круге, все еще силится затянуть туда же и Африку, убедить целые народы в их неспособности к самостоятельному существованию, труду и мышлению. «Общество без идеалов» не способно по своей сущности рассуждать категориями справедливости, ибо, как говорят тукулёры, «от того, кто прячет что-то гнилое, дурно пахнет». «Комплекс неполноценности» у Африки старательно вырабатывали начиная с первых колониальных захватов. В «духовном походе» на континент вольно или невольно участвовали и участвуют многие ученые буржуазного мира.