«Смертельной драмой был для нас колониализм, — пишет известный африканский историк и искусствовед Энжельбер Мвенг, — Уничтожение африканской культуры носило систематический характер. Оно выглядело как массированный психологический натиск, имевший целью убедить африканцев в том, что они никогда не создавали собственных цивилизаций, затем внушить им презрение к самим себе и к произведениям их самобытного гения и, наконец, вызвать в них стремление к чему-то другому, чужому для них, — иными словами, к духовному самоотчуждению. В итоге африканские языки стали именоваться диалектами, начисто был отвергнут факт существования африканской истории и литературы, а африканское искусство, музыка и танец до сих пор характеризуются как примитивные».

И сегодня в западном мире не до конца изжиты измышления о том, что колониальное порабощение было якобы «исторической необходимостью для дикой Африки», «эпохой широкого и благотворного контакта цивилизаций». Я вспоминаю, как один писатель, автор документальной книги о колониальных концлагерях для африканцев, об ужасах принудительного труда, пытался приводить в беседе со мной доводы в пользу того, что «были, дескать, и у колониализма свои блага».

Однако так ли это? В сборнике стнхов Франсуа Сенга Куо «Цветы латерита» есть маленькое безымянное стихотворение, на мой взгляд равное по глубине содержания целому роману. «Они пришли при свете луны под ритм тамтама в тот вечер, когда, все, как обычно, танцевали, смеялись. И будущее было безоблачно сияющим. Они пришли с собственной цивилизацией — с библией под мышкой и ружьями в руках. Груды мертвых тел закрыли землю. Все плакали. Замолчал тамтам. Наступила глубокая, будто смерть, тишина…»

К этой жуткой картине трудно что-либо прибавить. В концентрированном виде взгляд Запада на африканскую культуру проявился, например, в том, как родезийские расисты отнеслись к историческим памятникам древней цивилизации народа зимбабве в междуречье Замбези — Лимпопо. В духе принципов «культурной и интеллектуальной неполноценности африканцев» один из лидеров расистского «парламента» Южной Родезии, Джордж Хартли, доказывал, что идея принадлежности древних сооружений к культуре банту — «крамольный вымысел» и выдвинута противниками расистского режима «в подрывных целях». Расистские культуртрегеры просто-напросто запретили называть развалины в междуречье «памятниками зимбабве» — ведь иначе рушится пресловутый тезис о «неполноценности». Как же расистам доказать тогда свое «естественное право» на хозяйничанье в этой стране?

Разумеется, приписывание африканцам «врожденной дикости», «примитивности чувств и мыслей» — чересчур прямолинейный прием, оправдывавший себя в глазах угнетателей лишь на начальном этапе их владычества, когда одного превосходства в сило с лихвой хватало для того, чтобы покорить и держать в узде африканцев. Но и тогда старались сковать народы континента духовными кандалами. Со временем империалистические теории и схемы, разрабатываемые для Африки, становились все более изощренными, напоминая мудреные капканы. Представители так называемой «функциональной школы», возникшей в США и Англии, отказывали африканской культуре в праве на развитие, они ратовали за консервацию варварских обычаев и отсталых форм язычества. Антиисторичность этого течения, его биологизм и проколониалистская суть практических рекомендаций полностью отвечали интересам империалистических кругов в Африке. Философ Леви-Брюль разработал «теорию низших обществ и цивилизаций», согласно которой африканцы навечно зачислялись в категорию существ с «эмпирическим мистическим образом мыслей, качественно отличающихся от европейца». Специально подтасованными «фактами» из жизни колониальная литература подкрепляла киплинговскую легенду о «бремени белого человека».

Тщательно изучая культуру и устное народное творчество Африки, западные исследователи с умыслом упирали на консервативные религиозно-мистические черты. «Магические и анимистские представления, связанные с культом предков, — говорится в предисловии к книге Е. С. Котляр „Миф и сказка Африки“, — выдаются за „извечную“, мистическую „негритянскую душу“, а древние традиции, взятые как нечто неизменное и неподвижное, противопоставляются современности».

— Наша задача — не консервировать традиции и обычаи, отдавая дань узколобому национализму, а использовать их в общих интересах ради освобождения от отсталости, от всех форм угнетения. Отрекаться от прошлого так же плохо, как и выдвигать его в виде аргумента против социально-экономического прогресса, — сказал мне писатель Рене Филомб.

Более безобидными на первых порах показались африканцам концепции фламандского католического миссионера Пласида Темпельса и французского этнографа Марселя Гриоля. Темпельс выступил с гипотезой о самобытной религиозной философии народов банту, которая-де предвосхитила христианство. на этом основании его последователи представляли африканскую культуру как исключительно идеалистическую и противостоящую «материалистическому Западу». Гриоль, отдавший долгие годы исследованию нравов и быта догонов, «обнаружил» у них, а одновременно и у других африканских народов философию «на уровне античной», также отчетливо идеалистического направления. Сведения, добытые им о деятельности традиционных обществ в ритуально-мифологических формах, без сомнения, говорили о жизнеспособности и непреходящей ценности африканской культуры. И все же исследования Гриоля были подчинены стремлению найти в африканской культуре и обычаях образец приобщения к миру «чистых чувств», истинно человеческих, искренних отношений, которыми явно обделено буржуазное общество.

Он и его западные последователи, вероятно, искрение стремились спасти пароды континента от зол и бедствий этого общества, по звали они Африку не вперед, а назад, предлагая ей «сохраниться в первобытном виде». Гриоля никак нельзя было упрекнуть в неуважении к африканцам. Однако он сам был одной из жертв среды, претившей ему лицемерием и бессердечием, и потому полюбовно и от души вел с африканцами «диалог глухих».

Расставание с колониальной эпохой началось с орудийных салютов и подъема национальных флагов в честь независимости, с разрушения памятников колониальным завоевателям, по не кончилось этими актами. Важнее было снести все невидимые монументы колониализма и закрепленные им предрассудки и косность прошлого — все то, что подобно балласту тянет назад сознание людей новой Африки.

Но все ли африканские интеллигенты, воспитанные в духе «ценностей свободного мира», способны в полной мере служить независимому развитию Африки, все ли опи вырвались из духовного плена, в котором очутились, изучая чужую действительность, читая чужие книги? Это далеко не праздный вопрос. В 1969 году в рамках дискуссии в журнале «Презанс африкэн» на тему «Элита и народ» критик Бипун-Вум с горечью писал о том, что африканская образованная элита «не выросла и до сих пор не вырастает из самого африканского общества. Она была создана для решения колониальных задач, для чего требовался ее отрыв от собственной среды… Мы являемся плодом колониализма».

Африканскую элиту, которая игнорирует свой народ и поддается обману ассимиляции, разоблачал в своих ранних статьях Леопольд Седар Сенгор. Немалое число ее представителей, по словам вольтийского ученого Ж. Ки-Зербо, превращается в своеобразных «наемников от культуры», подчиняющих свою деятельность духовным ценностям и нормам Запада. В среде подобных интеллигентов рождаются различные националистические и этнофплософские теории, инспирированные западной пропагандой. И сколь оригинально и экзотично они ни выглядят, на деле они означают измену интересам Африки.

Однако не «наемники от культуры» задают тон в культурном строительстве африканских стран.

У новой Африки новые граждане, сознающие личную ответственность за ее судьбу. Я часто вспоминаю своих далеких друзей и знакомых Франсуа Эвембе, Бираму Диаките, Франсуа Сенга Куо, Жозефа Ито Тока, Рене Филомба и многих других, с кем сводила меня судьба. Их ум остр и способен проникнуть сквозь любую толщу неизведанного и неиспытанного к тщательно спрятанным и замаскированным природой полезным знаниям. Меня поражают постоянство и неистощимость их чистой любви к людям независимо от расы и этнической принадлежности — они отвергают лишь тех, кто привык порабощать и эксплуатировать.