Тот год выдался темным и смутным. Сразу после Крещения моровая язва, явившаяся из-за южного моря, прошла по Острову, унеся многие тысячи жизней. В Винчестере и Гластонбери, в Корнуолле и на севере, в земле пиктов — всюду горели погребальные костры. При дворе короля Пендрагона в Камелоте спущен оказался его флаг, с алым змеем. Церкви не успевали отпевать умерших, и могильщикам предстояло немало работы.

Едва прошла эпидемия — началась смута. Восстали при оружии опять саксы, что были разгромлены пятнадцать лет назад при горе Бадон — и пошли войной на пределы Логрии, предавая огню поселения гаэлов и римлян. Народ надеялся, что король призовет своих рыцарей, как делал это не раз прежде, дабы изгнать неприятеля. Но между рыцарями и монархом случился разлад.

Первый из пэров Круглого стола, сэр Ланселот из Бенвика, прозванный Озерным, предался грешной связи с супругой короля, королевой Джиневрой. Храбреца, прежде честно служившего Альбиону, обвинили в измене. Сэр Гавейн, герцог Оркнея, требовал его головы. Государь стремился примирить вассалов — но опозоренный и ославленный рогоносцем сам, не имел уже уважения среди подданных.

Благородные лорды сошлись в битве, когда принадлежавший сэру Ланселоту замок Бенвик оказался осажден войском сэра Гавейна. Король явился с малой свитой, горяча коней, и надеялся вразумить подданных — но он опоздал. Оба рыцаря, бывшие прежде боевыми товарищами и почти друзьями, сошлись в поединке — преломили сперва копья, а после взялись за мечи. Долго длился тот бой, и наконец сэр Гавейн пал бездыханным. Ланселот победил — но мало было чести в той победе.

Понимая, что предал сюзерена и корону, и погубил соратника, выступавшего за доброе имя британского королевского дома, опозоренный рыцарь, в окружении врагов и друзей, преломил свой меч — и обернулся лицом к государю, Артуру, сыну Утера, что звался Пендрагоном.

— Мой повелитель и друг, — сказал сэр Ланселот, и свидетели клялись потом, он с трудом сдерживал слезы, — я не стану больше отрицать преступлений, в совершении которых меня упрекали. Я обманул ваше доверие и запятнал ваше доброе имя. Хотите срубить мою дурную голову с плеч — поскорее сделайте это.

Рыцарь шагнул вперед, отбросив в сторону бесполезную теперь рукоять с обломком клинка, и встал перед королем на колени. Решительный и непреклонный, непоколебимый в битве, уверенный в себе на совете, ни перед кем не отводивший глаз — сейчас герой Альбиона казался таким же сломленным, как был сломан его меч. Ланселот опустил голову.

С минуту его сюзерен стоял молча. У короля Артура Пендрагона был тяжелый нрав. Хоть хронисты и запомнили его справедливым и мудрым, оставив потом таковым на страницах книг — при жизни этот человек имел характер крайне суровый. В молодости, едва восходя к власти, он бывал дерзок, и друзья нередко видели его пребывавшим в ярости. Противников он истреблял без жалости — но его враги всегда оказывались прежде и врагами Британии.

В этот раз все было иначе. Сюда Пендрагон явился, желая убедить рыцарей не сражаться друг с другом — но один уже лежал на земле бездыханный, и гнев, овладевший владыкой Камелота, оказался силен. Он смотрел сейчас на вассала — и вспоминал, как тот клялся ему в верности и вместе с ним ездил на битву, а затем, предательски и подло, овладел женой Артура на их общем супружеском ложе. Вспоминал Артур и насмешливые шепотки придворных, что достигали в последние недели его слуха. Думал о песнях, что уже распевают, небось, на площадях ваганты — про рогатого венценосца.

Ярость кипела, ища выхода. Один взмах меча — и предатель падет, а вместе с тем очистится изгаженная королевская честь.

Пальцы короля сомкнулись на рукояти Экскалибура, клинка, подаренного ему чародейкой. Артур выдвинул меч из ножен до середины, и солнце осветило древние письмена, отчеканенные на лезвии — слова на языке, что был старше латыни и эллинского, и наречий гаэлов. Стояли, затаив дыхание, подданные — а затем государь спрятал меч обратно.

— Живи как хочешь, — сказал он сухо. — Если ты подохнешь, то не от моей руки. Эй, вы! — возвысил Артур голос. — Сим дарую этому человеку мое королевское прощение. Кто тронет его впредь, окажется виновен перед судом и законом. Бедивер, — распорядился он дворецкому, — устройте Гавейну достойные похороны.

Король ушел, взмахнув алым плащом, и за ним ушла вся его свита. А рыцарь, лишенный чести, еще долго сидел так, преклонив колени на сырой земле, и лицо его оставалось печальным и серым. Ланселот вспоминал былые годы — турниры и ратные подвиги, отвагу и доблесть, и то наконец, как отплатил сюзерену за любовь предательством. Вспоминал рыцарь сына, который отправился искать Грааль и сгинул бесследно. Вспоминал ту прекрасную даму, ради чьих сиреневых глаз сжег дотла ее жизнь и свою собственную заодно.

Наконец Ланселот вздохнул и вернулся в принадлежавший ему замок. Молчаливой тенью ходил он по покоям, и слуги избегали попадаться на глаза господину или заговаривать с ним. Ланселот Озерный прожил еще много лет — но счастливых среди них не нашлось. Умер он, замаливая грехи и надеясь, что однажды окажется за них прощен. Запомнили его люди, впрочем, потом как героя. Кретьен де Труа написал о нем роман, не судили его строго Томас Мэлори и Теренс Уайт.

Государь же, предав земле Гавейна, устроил по оркнейскому герцогу пышную тризну. Всю долгую весеннюю ночь, до рассвета, сидел Артур Пендрагон в походном шатре и пил неразбавленное вино, в окружении оставшихся с ним товарищей — сэра Кея, с которым он некогда вырос и которого любил как брата, несмотря на колючий язык последнего; а также сэра Борса и сэра Бедивера, верных своих друзей. Король пил и был мрачнее тучи при этом. Все больше молчал да смотрел в кубок с вином. Вассалов своих он, казалось, просто не замечал.

— Дурное решение, мой государь, — не сдержался наконец сэр Кей. — Вернулись бы вы — да разобрались с изменником. Люди станут говорить, вы допустили слабость.

— Будешь вести подобные речи, — поднял голову Артур, отставив кубок с вином, — повешу тебя самого. — Он тяжело вздохнул. — Другом мне Ланселот был долгих двадцать лет, а предателем — года два или три. Второму первого не перевесить, как ни крути. Не для того, любезный брат, собирали мы Круглой стол и пытались вести себя достойно среди беззакония наших времен, чтоб теперь гнев уподобил нас варварам.

Король был известен тем, что чтил римские законы и преступников отправлял на справедливый суд. Подобная щепетильность была редкой в те черные дни. Сотня уж лет прошла с момента, как легионы покинули остров — и Британия, с самого первого Цезаря остававшаяся провинцией под защитой империи, погрузилась в хаос. Саксы и англы терзали ее, собственные лорды чинили на ее земле произвол.

Путешественники и торговцы доносили вести из дальних стран, что тот же самый хаос овладел теперь почти всем миром. Император на Западе оказался свергнут простым капитаном наемников, Одоакром, и Европа распалась на сотню рвущих друг другу глотки крохотных королевств. Император на Востоке, сидящий в городе Константина Новом Риме, пожелал вернуть Италию себе — и вот уже пятнадцать лет, говорили, идет в Италии бесконечная, изматывающая война, пожирающая остатки наследия лучших дней.

Придя к власти на Острове, внебрачный сын прежнего короля Утера стал господином Корнуоллу и Регеду, Нортумбрии и Кенту, и всей зеленой Логрии, за исключением саксонских королевств. Артур Пендрагон старался сохранить закон и порядок, что остались записаны в ветхих манускриптах прошлого. Сначала он был просто дерзким рыцарем, собравшим вокруг себя горстку таких же смельчаков и бросившим вызов повсеместной анархии, царившей вокруг. Затем бастард сел на трон, изгнал чужеземцев, призвал к порядку баронов, уменьшил налоги и навел на дорогах порядок. Рыцари Артура истребили разбойников, прежде рыскавших по лесам. Страна в его дни насладилась долгожданным покоем — но теперь этот покой, похоже, подходил к концу.