— Но не подержали ее на руках. Это не одно и то же. Вы взяли ее так, будто она заразная. Поверьте, оттого, что вы подержите на руках ребенка, вы не забеременеете.

Сидни попыталась говорить ровным голосом:

— Послушайте, Люк, я пришла помочь, а не делать все за вас. К тому же важно, чтоб Эмили привязалась к своему папочке.

Она повернулась и, пошатываясь, пошла прочь из комнаты, успокаивая бешеное биение сердца.

Люк прав. Она действительно избегала прикасаться к ребенку. Это был инстинкт самосохранения. Ей необходимо было держаться как можно дальше от малышки.

— Подержите, пожалуйста, минутку. Мне надо… — он смущенно кашлянул, — по своему делу. Я только на минуту.

Из горла Сидни вырвался лишь хриплый звук. Она взяла себя в руки и направилась к Люку.

— Иди сюда, Эмили. Дадим твоему папочке минутку покоя и тишины. Хорошо?

Люк чуть коснулся ее, передавая свою дочь. Сидни обратила внимание на то, как старательно он избегал дотрагиваться до нее. Это могло бы вызвать у нее улыбку, если б она не была так разочарована. Что за нелепость! С чего бы вдруг у Люка возникло такое желание? Сексуальное возбуждение и так было чересчур острым. Когда шатается зуб, не следует все время надавливать на него, чтобы не усилить боль.

Ее раздражали собственные метания. И в то же время будоражили. Она давно уже не переживала столь частые адреналиновые атаки.

— Спасибо. — Его глаза поймали ее взгляд.

У Сидни снова перехватило дыхание. Казалось, сердце ухнуло куда-то вниз. Пытаясь привести в порядок растрепанные чувства, она стала покачивать на плече ребенка.

Малышка мягкими пухлыми ручками обвила шею Сидни, одурманивая ее нежным ароматом детской присыпки. Доверчивая улыбка Эмили развеяла все страхи. Боль, которую ожидала Сидни, не появилась, зато пустота в сердце заполнилась. Она вдыхала детский запах, ощущала тепло прижавшегося к ней ребенка.

На Сидни нахлынул поток милых воспоминаний о том, как давным-давно она укачивала свою сестренку, и следом обрушилась лавина эмоций при мысли о том, что она никогда не родит своих детей, не будет их укачивать, не будет наблюдать, как они растут.

Люк вернулся слишком скоро.

— Спасибо, что выручили, — сказал он и забрал Эмили.

Руки Сидни опустели, как и ее сердце. Боль утраченных надежд и потерянной мечты просочилась сквозь линию обороны. Она загнала отчаяние в темный уголок души и вновь обрела призрачный контроль над своими чувствами. Хватит цепляться за прошлое, хватит жалеть себя. Она будет смотреть в будущее. Ее карьера обещала успех. Она будет лелеять и взращивать карьеру.

— Пойду проверю пахлаву. — Ей нужно было побыть одной.

Люк кивнул.

— Скоро я к вам присоединюсь.

Ответив ему невеселой улыбкой, Сидни вышла, приостановившись на пороге, чтобы кинуть последний взгляд на чужую семейную идиллию.

Сидни сидела, откинувшись на стуле и закрыв глаза.

Люк поймал себя на том, что пялится на ее приподнятое лицо и приоткрытые губы. Он пришел на кухню через пару минут после того, как заснула Эмили. И сейчас стоял и разглядывал, как рыжие волосы ложатся завитками на точеные ушки, как изящно изогнулась шея, как поднимается грудь при глубоком вдохе.

Черт! Опять за старое!..

С усилием направляя мысли в безопасное русло, он дернул дверку духовки, схватился за противень и, вскрикнув, отпрянул.

— В чем дело? — бросилась к нему Сидни, склонившись так близко, что до него донесся запах вина, духов и неуловимого женского аромата, от которого желание разливалось так широко, что грозилось выплеснуться через край.

— Ни в чем. — Стиснув зубы, злясь на свою идиотскую реакцию, Люк схватил полотенце, вытащил противень и поставил его на плиту.

Сидни потянулась к нему. Ее лицо выражало беспокойство.

— Ни в чем?

Люк отдернул руку.

— Порядок.

Тогда женщина крепко схватила его за запястье и заставила разжать пальцы, чтоб осмотреть красное пятно на его ладони.

— Ничего себе порядок. Вы обожглись.

Люк насупился, но неохотно покорился ей. Он ежился от легкого прикосновения ее руки, наблюдая, как нежные пальцы скользят по подушечке у основания большого пальца. Его мучили нестерпимое удовольствие и боль.

— Все обойдется, — сказала Сидни.

Люк пытался вспомнить, когда о нем кто-то беспокоился. Давненько. Даже его мать была слишком поглощена собственной болью, чтоб волноваться о своем единственном сыне. У него сжалось сердце, когда он взглянул на озабоченное лицо Сидни. Это нежное прикосновение ее руки, деликатное и настойчивое стремление помочь ему…

— У вас есть горошек?

— Горошек? — Он заморгал глазами.

— Замороженный, — уточнила Сидни. Она потащила его к холодильнику и открыла дверку морозильника.

— Что вы делаете? — Его возглас прозвучал слишком резко. Люк и сам это заметил. Он не желал ничьей помощи. Это он всегда помогал: сначала матери, а теперь Эмили. Ему стало не по себе, и Люк скрыл свою неловкость за раздражением: — Вам вдруг захотелось горошка?

— Подойдут и кукуруза, морковь, даже зеленая фасоль.

Она таинственно улыбнулась ему, отчего отнюдь не улеглось его смятение, и, положив ему на ладонь пакетик замороженного горошка, заставила сжать пальцы вокруг холодной пластиковой упаковки. — Мама так лечила мне ожоги, а ей — ее мама. Когда я заботилась о своей сестре и братьях, то тоже применяла это секретное гороховое средство. Теперь и вы сможете воспользоваться им при случае, ведь и Эмили от этого не застрахована.

Он все еще держал в кулаке этот мешочек.

— Странное ощущение.

Разумеется, оно было вызвано не способом лечения, а самим фактом. Люку было удивительно участие, внимание, забота.

— Я не пущу Эмили на кухню, — заявил он, представив, что и его драгоценная крошка может обжечься.

— Тогда ей повезло с папой.

У него путались мысли. Он что, уже стал хорошим отцом? Всего за неделю?

Сидни отвернулась и удалилась к стынущей на плите пахлаве. Ее голубой костюм повторял изгибы фигуры, от плеч струился к тонкой талии и снова расширялся на бедрах. Еще раньше она скинула лодочки и стояла у плиты в одних чулках. Длинные ноги, обтянутые кремовыми нейлоновыми чулками, были безукоризненны.

— Похоже, съедобно, — сказала она.

У Люка екнуло сердце. Он облизал пересохшие губы. Это точно. Вдруг он понял, что Сидни говорила о пахлаве.

— Вы сомневались? Вполне здоровая пища. Вам не кажется?

— Вам бы все шутить. Вы не заметили, сколько масла и сахара пошло на это? А теперь еще все придется заливать каким-то сиропом.

— У меня это блюдо в списке здоровой пищи. — Он глубоко вдохнул аромат, поднимающийся от противня. — Душевная пища. — Люк усмехнулся, заметив ее удивление, и у Сидни покраснели щеки. — Моя мать так называла мороженое с шоколадной крошкой и пиццу с перцами. Она говорила, что чем больше насыщенных жиров, тем больше утешения для болящей души.

— Это мама научила вас готовить? — Сидни внимательно посмотрела на него.

— Нет. Сам научился. Ради разнообразия: как-то мне захотелось отведать чего-то кроме макарон с сыром или легкого гамбургера. — Он швырнул себе на правое плечо полотенце, словно закрывая эту тему. — Неплохо для первой попытки.

— Первой попытки? — изумилась она. — В каком смысле?

— Нам придется усовершенствовать рецепт. Поэкспериментировать. — Он сделал вид, что внимательно изучает нарезанную ромбиками выпечку, избегая смотреть на ее надутые губы, ибо это рисовало в воображении совсем другие эксперименты.

— Вы этого еще не готовили? — Ее голос напрягся от внезапно возникших сомнений.

— Э-э… — Люк понял свою ошибку, но было поздно. Опустив голову, он стал рассматривать красный след на своей ладони. Надо быть осторожнее. Если Сидни узнает, что он умеет готовить только чили, а теперь, благодаря своей дочери, еще и яблоки с корицей, то вылетит за дверь быстрее, чем его отец когда-то.

А ему не хотелось, чтобы она ушла. Пока — нет.