Риента посмотрела на Лизу с видом оскорбленного патриота. Видимо, обитатели замка, да и жители всей округи ожидали, что граф выберет себе невесту из местных девушек.

Лиза в который раз почувствовала неловкость, и когда она уже готова была разразиться речью, которая положила бы конец всему этому нелепому обману, в дверь спальни громко постучали. Риента как раз расчесывала волосы Лизы — они обе замерли и испуганно посмотрели друг на друга в зеркало. Слова, которые только что собиралась сказать Лиза, разлетелись как стайка воробьев. Громкий стук сердца подсказал ей, кто стоит за дверью, и ее охватила паника. Она не хотела его видеть… нужно скорее покончить с этой игрой, которую он затеял, слишком опасной игрой.

— Нам лучше открыть, сеньорита. Это может быть сеньор.

Каждая жилка в теле Лизы напряглась. Она застыла перед зеркалом, и Риента пошла открывать. Действительно, за дверью стоял граф, такой же высокий и суровый, каким она запомнила его вчерашним вечером, только сегодня утром на нем была белая рубашка с открытым воротом, бриджи и высокие ботинки на шнуровке. В руке он держал хлыст.

— Доброе утро, — сказал он по-английски. — Можно войти? Я вижу, вы уже одеты.

Лиза поднялась со стула, чувствуя, как его взгляд скользнул по ее волосам, длинным, вьющимся. Она застенчиво поправила их рукой.

— Доброе утро, сеньор. Какое сегодня яркое солнце! Я никак не могу привыкнуть, что здесь у вас по утрам так тепло.

— Да, вид у вас действительно несколько… растерянный, — заявил он, и на губах его мелькнула легкая усмешка.

Он повернулся к Риенте и сказал, чтобы та оставила их, потому что ему нужно поговорить с сеньоритой наедине. На этот раз он говорил по-испански, не подумав о том, что Лиза уже вспомнила свой неуверенный, но вполне сносный испанский. Риента присела в низком поклоне и торопливо вышла из комнаты. Он закрыл за ней дверь, и они с Лизой остались наедине — Лизе казалось, что все нервы у нее так напряжены, что колют ее маленькими злыми иголочками под нежной светлой кожей.

— Надеюсь, вы хорошо спали? — Он перевел взгляд с ее лица на незастеленную кровать под балдахином, и его губы расплылись в усмешке, словно ему показалось забавным, как она, такая маленькая и хрупкая, спала в этой огромной, не по размеру, двуспальной кровати.

— На удивление хорошо, — сказала она, — учитывая обстоятельства. Видимо, сказалась вчерашняя усталость.

— Да, сеньорита, могу поспорить.

Он прошелся по комнате, неслышно ступая по ковру, сжимая в руке эбонитовую рукоять своего хлыста. При дневном свете девушка разглядела его красивое выбритое лицо, темно-красный оттенок кожи, перекат стальных мускулов на предплечьях, груди и плечах. Но эти кошачьи движения, полные дикой природной грации, в сочетании с врожденной надменностью были выше ее сил, и она безотчетно попятилась, пока не уперлась спиной в окно веранды. Она стояла, не спуская с него глаз, а ее рассыпанные по плечам пышные волосы сияли на солнце подобно нимбу.

— Что такое? — спросил он. — Боитесь, что я жду от вас нежностей подлинной невесты, когда мы остаемся наедине?

— Насколько мне известно, сеньор, испанцы очень строго соблюдают внешние приличия, что касается личных отношений. Вы полагаете, нам прилично оставаться наедине — вот так?

— Хотите сказать, в вашей спальне? — Дьявольский огонек вспыхнул в его глазах, которые и при свете дня оставались такими же темными и непроницаемыми. — В Испании, конечно, пока нет тех вольностей, какие давно уже приняты в вашей стране, но в наше время почти никто не пользуется услугами дуэньи. Хотя были времена, когда мне, чтобы поговорить наедине с моей невестой, пришлось бы прибегнуть к услугам пожилой женщины. Возможно, она присутствовала бы за занавесом, просто чтобы удостовериться, что я не лишу девушку невинности до того, как наш союз будет скреплен официально. Наверное, все это может показаться мрачным средневековьем для девушки, которая может спокойно разъезжать в одиночку по чужой стране.

— То есть вы хотите сказать, что, будь я не одна, не оказалась бы в таком бедственном положении?

— Ну уж и бедственном! — Он изогнул черную бровь и обвел комнату своим хлыстом. — Чем вам не нравятся Голубиные покои? Вам не кажется, что здесь намного уютнее и красивее, чем в убогой полупустой каморке с белеными стенами в местной гостинице? А может, вы не довольны завтраком или вас раздражают услуги собственной горничной? Перестаньте! Ни за что не поверю, если вы станете говорить, что вам все это не по вкусу.

— Но вы втянули меня в обман. Я к этому не привыкла.

— Разве это обман? Я бы сказал, стечение обстоятельств. — Он швырнул хлыст на кровать, сунул руку в карман бриджей и достал оттуда маленькую коробочку. Прежде чем открыть ее, он взглянул на портрет своей матери и, словно ее ответный взгляд в чем-то упрекал его, взял Лизу за локоть и вышел с ней на веранду. Солнце заливало ярким светом крепостной вал замка и верхушки кустов и деревьев, которые отсюда, сверху, казались зеленым ковром, стелющимся по земле.

Лиза высвободила локоть из его пальцев и оперлась руками на перила, сделанные в виде резной чугунной решетки, в которую вплелись вьющиеся кремовые цветы.

— Знаете, как они называются? — Он указал на цветы, и она отрицательно покачала головой. — Это Целомудренная Жасмин, он растет во владениях Маркос-Рейес с удивительным рвением. Эти цветы привезла моя мать из монастыря, где жила, в Кастилии, и с тех пор они процветают здесь, на нашей земле. Они странным образом являются символом моей матери. Она была очень красива, и ее семья не хотела, чтобы она становилась монахиней, несмотря на все ее стремление. Так что мать была сосватана за моего отца без ее согласия. Она ведь не была независимой молодой британкой — она была из Иберии, дочь строгих и деспотичных родителей. И приехала сюда, чтобы вступить в брак с мужчиной. Но сердце ее навсегда осталось в монастыре Святой Троицы. Теперь она там…

— Но вы говорили… — Лиза уставилась на него с изумлением, переходящим в ужас. — Но вы говорили, что от вашего рода остались только вы и старая графиня, ваша бабушка.

— Да, это правда, сеньорина. Моя мать, собственно, не принадлежала к роду Маркос-Рейес, и когда я достиг совершеннолетия и унаследовал все это, она вернулась в Кастилию и снова поступила в монастырь. Она там очень счастлива и наконец может жить так, как ей всегда хотелось. Но я не виню ее за этот выбор, хотя видимся мы с ней очень редко. Если бы мать жила со мной, наши отношения с графиней не были бы такими теплыми. Бабушка совсем не такая нежная голубица, как моя мать. У нас с ней на самом деле много общего: безграничная гордость, крутой нрав, воля, упорство. Мы постоянно спорим по всем важным вопросам, но прежде всего по поводу моей женитьбы. Я очень осторожно подхожу к выбору супруги и точно знаю, какую женщину ищу. А вот графиня считает, что ей виднее, какая жена мне нужна.

Он замолчал и открыл маленькую квадратную коробочку, задумчиво глядя на ее содержимое.

— Что для вас означает любовь, сеньорита? Уверен, что вы не однажды задумывались над этим, хотя наверняка еще не были влюблены ни в одного мужчину.

— Я-я… на самом деле мне некогда было раздумывать о подобной чепухе, — призналась она. — Я больше размышляла о своей карьере… собственно, поэтому я и оказалась в Испании.

— Вы надеялись найти работу в Испании? — Видимо, его это удивило. И когда он встретился с ней взглядом, в его черных, глубоко посаженных глазах блеснул огонек.

В ней вдруг проснулось новое чувство, словно запоздалый отклик на его вопрос про любовь. Господи, вот она стоит перед ним… все слишком реально. Никогда в жизни ей не доводилось чувствовать к мужчине такое страстное притяжение… честно говоря, такое было с ней впервые. Она постаралась думать о житейских делах, чтобы отгородиться от неодолимого зова неизвестного, незнакомого ей чувства.

— Да, на следующей неделе мне надо быть в Мадриде, сеньор. Я хочу поступить в швейные мастерские сеньоры Франкисты, в ее новый салон, который недавно открылся в Мадриде. Мы с ней знакомы…