На следующий день в здание городской управы вошли три совершенно различных по внешнему виду и одежде человека. Они молча поднялись по прямой лестнице на второй этаж, прошли по длинному коридору в самый конец, где находилась приемная бургомистра, и присоединились к посетителям, ожидавшим приема.

Самый старший из вошедших, но самый маленький по росту, был одет в поддевку, перешитую из венгерской шинели. На голове у него была меховая шапка, на ногах валенки. Маленькое лицо, покрытое рыжеватой растительностью, было хмуро. Тоскливыми глазами смотрел он себе под ноги и, казалось, что-то упорно обдумывал.

Самый молодой и самый высокий, в засаленной тужурке поверх шерстяного свитера и в таких же лыжных брюках, заправленных в сапоги, был неимоверно худ. Казалось, он только что поднялся с постели после долгой, изнурительной болезни. Впалые щеки его были покрыты черной густой щетиной. Его огромные глаза неестественно ярко блестели. Он приметил последнего из сидевших на длинной скамье и внимательно следил, чтобы никто не прошел вне очереди к бургомистру. Когда появлялся новый посетитель и подходил к дверям, пытаясь заглянуть в кабинет, высокий парень останавливал на нем ненадолго мрачный, недружелюбный взгляд, от которого человеку делалось не по себе.

На третьем посетителе было основательно потертое кожаное пальто, на ногах модные хромовые сапоги. Фетровая, синего цвета, шляпа натянута до самых ушей. Добродушный на вид, он с любопытством разглядывал окружающих, и казалось, что его лицо вот-вот, ни с того ни с сего, озарится улыбкой.

Бургомистр, видимо, торопился. Более двух-трех минут в его кабинете никто не задерживался. Последней вышла пожилая женщина. Она всхлипывала, держа платок у глаз. Тогда три посетителя воспользовались тем, что дверь осталась открытой, и торопливо вошли в кабинет.

— Почему сразу все? — строго опросил бургомистр.

Он сидел за огромным столом, откинувшись на высокую спинку кресла. Тонкий, совершенно прямой пробор делил его голову на две равные части. Серо-зеленые глаза с прищуром смотрели в упор, не мигая.

— Все по одному делу, — ответил самый высокий, теребя в руках мохнатый заячий треух.

— Так, слушаю. — Серо-зеленые глаза стала совсем маленькими.

— Покорнейше просим, господин бургомистр, вашего разрешения сдать нам в аренду подвал под сгоревшим домом по Садовой, номер сорок два. Вот, — и высокий подал лист бумаги.

— Это... — бургомистр закрыл один глаз и посмотрел на потолок, что-то вспоминая, — это насчет пекарни?

— Совершенно справедливо. Пекарню хотим соорудить, вроде как компаньоны...

— А справитесь? — Он взял поданное заявление и, отдалив его от себя в вытянутой руке, стал читать.

Посетители молчали.

— Справитесь? — повторил бургомистр.

— Нас трое, а потом, может, еще прибавится.

— Кто из вас Тризна?

— Я, — отозвался высокий.

— Пекарь?

— Да. Шесть лет на хлебзаводе работал...

— А вы — Курдюмов?

— Курдюмов, Курдюмов, — отозвался старик в поддевке и вышел вперед. — Вы знаете меня?..

— Откуда мне вас знать... — брезгливо поморщился бургомистр. — Тут вот говорится, что вы раньше на Кавказе кондитерскую держали.

— Точно, точно, держал, и сейчас неплохо бы...

— Ладно! — резко прервал бургомистр. — Третий! Вы Швидков?

— Да, я.

— Предприимчивые люди нам нужны. Если вы построите пекарню и хорошую печь, мы вам окажем поддержку. — Он размашистым почерком наложил резолюцию и встал. — Идите!

Юргенс подошел к окну, раздвинул занавески и внимательно посмотрел на противоположную сторону улицы Там стоял остов двухэтажного, когда-то красивого, кирпичного дома, уничтоженного огнем. Крыша, перекрытия — все сгорело. Сохранились только стены, да уцелела эмалевая дощечка с надписью: «Садовая, 42».

Вот уже второй день, как у дома и во дворе хлопотали какие-то люди. Завозили кирпич, глину, доски, аккуратные метровые березовые и дубовые поленья...

Юргенс постоял у окна несколько минут, хмыкнул и, подойдя к телефону, набрал номер автомата.

— Эдуард?

— Да.

— Это я, Юргенс.

— Чувствую и слушаю.

— Что за строительство начинается против моего дома?

— Против твоего именно? Это на Садовой?

— Да, да, на Садовой, сорок два.

— Ничего особенного. Можешь не волноваться.

— А все же?

— Любопытство?

— Профессия...

— Так, так. Пекарню будут строить в подвале Я разрешил. Пусть строят.

— Но это дело далекого будущего?

— Пожалуй, нет. Тут частная инициатива.

— Строители подозрений не внушают?

— С какой стороны?

— Так... вообще...

— Проверены...

— Ну, вот и все.

— Пожалуйста.

Юргенс положил трубку и вновь подошел к окну. Высокий парень в грязном пиджаке и лыжных брюках разгружал подводу. Он быстро сбрасывал кирпичи, покрытые известковым раствором. В одном из черных провалов подвального окна появился кусак кровельной жести с маленьким круглым отверстием. Через минуту из него вылезла железная труба. Второе окно изнутри закрыли фанерой. Высокий парень разгрузил бричку, уселся на передок и, передернув вожжами, выехал со двора.

Хотя помощник коменданта дал ясную справку, что строится пекарня, а не что-нибудь другое, Юргенс все же решил сам убедиться в этом.

В доме под номером сорок два по Садовой улице кипела работа. В подвале неутомимо трудились три человека. День здесь начинался на рассвете и кончался поздно вечером. Старик Курдюмов уже сложил печь, оставалось лишь вывести трубу. Было готово и корыта для теста. Недоставало только стеллажей, столов, форм. Но все это — уже мелочи.

Пол очищен от мусора, выметен. Навешены три двери с прочными замками. На потолке висят две «Летучие мыши».

Сегодня будущие пекари собрались раньше обычного. Тризна закрыл изнутри двери и чуть взволнованно объявил:

— Ну, пошли, последнее осталось... — Он взял фонарь и направился в дальний угол подвала.

За ним двинулись Курдюмов и Швидков, неся маленькие ломики и саперные лопатки.

Досчатое творило было хорошо замаскировано землей и различным мусором. Тризна осторожно снял вершковый слой земли и поднял творило за кольцо. Разверзлась черная, зияющая пустота. Дохнуло сырым холодком. Тризна смело спустился в лаз и, став прочно на ноги, потребовал фонарь. За ним последовал Швидков; Курдюмов остался снаружи. В его обязанность входило охранять вход. При малейшем намеке на опасность он обязан был опустить творило и засыпать его землей.

Подземный ход имел в высоту не более метра, а в ширину едва достигал пятидесяти сантиметров. Лишь в двух местах — в середине и в конце — он расширялся до размеров небольшой комнатки и давал возможность человеку сесть, а если надо, то и встать во весь рост. Из конечной «комнатки» шли в разные стороны три норки.

Тризна и Швидков тщательно расчистили тоннель в том месте, где он проходил через прочный каменный фундамент дома Юргенса. В этом месте пришлось много поработать вчера ночью. Проход надо было прорыть бесшумно. Друзья настойчиво, упорно, обдирая в кровь руки, выламывали скованные цементом куски бутового камня, пока не пробились в небольшое подполье.

Строительство пекарни и рытье тоннеля велись одновременно. Иначе трудно было объяснить вынос земля в большом количестве.

Сейчас Тризна и Швидков проползли в подполье и замерли. Над головой были слышны шаги, отдельные слова и шум передвигаемого стула.

На лице у Швидкова появилась улыбка. Он молча поднял большой палец — слышимость хорошая, работу можно считать законченной.

Прождав несколько минут, они повернули обратно и снова ползком проделали весь путь под улицей, приведший их назад в подвал пекарни.

Тоннель готов. Задание подпольной организации было выполнено.

Юргенс сидел в своем кабинете. Он просматривал газеты и изредка поглядывал на часы, проявляя видимое нетерпение. Он ждал свояка — подполковника Ашингера. Свояк завтра уезжал на фронт. Перед отъездом Ашингер хотел переговорить с Юргенсом. Время обусловленной встречи истекло, подполковник опаздывал. Это раздражало пунктуального Юргенса.