Мэри накрыла ладонь Дженни другой рукой.

— Я тогда подумала, что потеряла все, что у меня было… тридцать три года назад.

Дженни поморгала, выпрямила спину. Быстро подсчитала в уме даты и сопоставила известные ей факты.

— Когда ты родилась, детка? — спросила Мэри.

— Четвертого апреля. Мне тридцать два года.

Мэри убрала руку, и Дженни высвободила ладошку. Все происходило как во сне, как будто она хотела и не могла проснуться.

— Сэм не говорил мне о том, что будет ребенок. — Она подняла подбородок и сейчас, когда все было сказано, выглядела строже. — Я уверена, он сказал бы… потом.

Дженни подумала, что сын, которого описывала Мэри, действительно сказал бы, если б не погиб так неожиданно и нелепо. Но сын Мэри и муж ее матери как-то не соединялись в одно лицо.

— Вы говорили моей маме о… — она не могла выговорить слово «отец», — о гибели вашего сына?

Мэри медленно покачала головой.

— Он не сказал, где они жили. Его друг говорил — Мичиган, но он не знал точно, где. Я молилась, чтоб его жена нашла меня, но жена не нашла. — Она взяла обе ладони Дженни в свои. — Теперь… Бог ответил… мои молитвы. Я вижу Сэма снова… через твое лицо.

Дженни почувствовала, как Шейн положил ей руки на плечи. «Сколько времени мы здесь находимся?» — подумала она. Хотелось вернуться обратно, в дом, но ноги ее от волнения так тряслись под столом, что она сомневалась, сможет ли ходить. Дженни закрыла глаза, не в силах более смотреть на эту старую женщину, которой было что-то нужно от нее. Несомненно, она заслуживала нежности, но Дженни впала в какое-то оцепенение. Сейчас бы открыть глаза и очутиться в своей спаленке над кухней! Одной. Ей нужно время, чтобы во всем этом разобраться, переварить все, что здесь было сказано.

Дженни сидела, все так же сомкнув веки, тяжело дыша открытым ртом. Затем почувствовала, как кто-то нежно похлопал ее по руке.

— Может быть, завтра еще поговорим? — спросила Мэри.

Дженни медленно кивнула, затем встала, тяжело опираясь на руку Шейна. Уже у двери она пробормотала себе под нос, почти шепотом:

— Да. Завтра.

— Бабушка? — Дженни прошептала это слово в темноту, пробуя его на слух.

Она нырнула под одеяло не раздеваясь, и все-таки от всего того, что сегодня услышала, ей было холодно, бил нервный озноб, зубы стучали. В ногах лежало еще одно одеяло, сложенное, но дотянуться и развернуть его не было сил. Она укрылась ватным одеялом до подбородка. Может быть, следовало разрешить Шейну подняться? Он, вообще-то, предлагал. Она закрыла глаза и вспомнила его нежное прикосновение, когда он провожал ее до дома. Глупо и несправедливо выметать на нем свое раздражение. Вся его вина в том, что он любит этих людей, которых она…

Дженни уже не могла произносить слово «ненавидела». Может, от этого ее трясет? С ненавистью жить легче, чем с этой неразберихой.

Знала ли мама, что ее муж умер? Скорее всего — не знала, иначе обязательно сказала бы ей об этом. Пробовала ли мама звонить его родителям, когда поняла, что он не вернется к ней?

Постепенно ответы стали обретать определенную форму. Мама была гордой и упрямой натурой и поэтому, после того как ее отвергли, вряд ли бы стала звонить в резервацию. Однако не надо забывать, что мама была влюблена. Она говорила Дженни, что хотела ребенка с первого дня. Если так, мама должна была перешагнуть через свою гордость.

Дженни мучительно искала объяснение. Она вспомнила, как Мэри сказала, что ее сын постоянно звонил своему другу и тот передавал сообщения. Скорее всего, у родителей Сэма не было телефона. И если отец всегда звонил с платного телефона, вполне вероятно, что мама не знала имени и номера его друга.

Она представила себе Мэри сидящей за столом в доме Бака — добрая, несчастная душа. Бабушка. Так непривычно. Чужой человек — и родственница. Она так мало о ней знает…

Дженни повернулась на другой бок, подбила подушку. Как она устала от этих мыслей…

Дар предчувствия. Дженни почему-то всегда знала, что должно произойти то-то и то-то, и это действительно происходило. Как, например, в случае с Саванной: Дженни предсказала, что она не вернется из Монтаны, хотя первоначально планировался только краткий визит. Интуитивный голос, с которым она уже сжилась… В последнее время, однако, голос этот изменился. Он шел как бы из другого источника.

Да, вечер был насыщен информацией, и она реагировала эмоционально. Надо немного отдохнуть. Поспать… Хорошо выспаться — и наутро она будет, как всегда, контролировать себя.

Ханна настояла, что в четверг утром накроет на стол одна. Слегка подталкивая Дженни локтем, она выпроводила ее из кухни в столовую, чтобы та позавтракала вместе со всеми. Ей пришлось сесть на единственное свободное место рядом с Шейном, во главе стола. Они молча переглянулись, и Дженни расстелила полотняную салфетку на коленях.

Макс прочитал короткую благодарственную молитву, и застолье началось. Передавали тарелки, слышалось равномерное постукивание ножей и вилок, звон чашек и блюдец. Говорили о подарках, о том, кто что купил и что видел в магазинах и супермаркетах, и по какой цене, и хорошего ли качества или так себе; еще говорили о том, что на выходные опять обещают снег.

Дженни механически наполнила свою тарелку; все звуки слились воедино, в один ровный гул. Жизнь вокруг шла своим чередом. Это все для них, не для нее. Она попыталась вспомнить, как чувствовала себя в это же время накануне, и не смогла. Единственное, что она знала твердо: сейчас она не чувствовала себя как Дженни Мун. И не как Дженни Вой-на-Луну. Она плавала где-то посередине, между небом и землей, бесчувственная, окоченелая.

— Ну как, тебе получше сегодня, Дженни?

Она не сразу поняла, что Саванна обращается к ней.

— Д-да, — неуверенно ответила Дженни.

Все замолкли и посмотрели в ее сторону. Шейн положил ей руку на колено, и стало не так одиноко.

— Шейн сказал, что ты рано легла спать вчера вечером… Я беспокоилась за тебя. Уж не заболела ли ты?

Дженни посмотрела на озабоченное лицо Саванны и отрицательно покачала головой:

— Нет. Я здорова как лошадь. — Она поставила чашку на стол и выдавила из себя улыбку. — Просто решила отоспаться. Не привыкла так долго находиться на свежем воздухе, да еще зимой.

Шейн решил сменить тему разговора.

— Джош, когда ты планируешь начать малярные работы?

— Не раньше следующей недели. Штукатурка в основном закончена, я уж и мусор весь убрал, но надо кое-что закончить и подготовить все к завтрашнему приему гостей.

Райдер что-то буркнул себе под нос.

— Папа, ты что же, шик-блеск там будешь наводить? Нам во фраках, что ли, приходить? — сказал он вслух.

Макс засмеялся и покачал головой.

— Ну, я надену фрак, вы приходите в строгих костюмах, а дамы — в красивых платьях.

— Я так понимаю, в костюмах и при галстуках, — опять вставил Райдер, и Саванна ткнула его локтем в бок.

— Конечно, при галстуках, тебе самому понравится. Ты просто привык спорить по каждому пустяку.

Все засмеялись, включая Шейна, который, подбадривающе похлопав Дженни по колену, вернулся к своему завтраку. Дженни посмотрела на него, и он ей чуть заметно улыбнулся. Как ему хотелось обнять Дженни, поздравить ее с этой новостью, но вряд ли она так просто сможет забыть тридцать два горьких, безысходных года. Мать приучила ее ненавидеть индейцев. Как освободиться от чувств, с которыми прожито столько лет?

— Дженни? — Саванна опять смотрела на нее, не сводя глаз. — После того как мы уберемся на кухне, не хочешь помочь мне нарядить елку в гостиной?

«И там ты мне расскажешь, что с тобой происходит». Эти слова не были произнесены вслух, но Дженни прочла их на лице подруги.

— Конечно. Тебе трудно влезать на лестницу, тем более и макушку надо нарядить.

— А можно, я тоже вам помогу? — вклинился Билли, разгоряченный праздничным настроением, царившим вокруг. — Я могу лазить по лестницам.