Джулианн сделала глубокий вдох:

– Полагаю, ему слишком трудно представить себе, что он может его снять.

– Но у вас от него ребенок?

– Да.

– Мне не нравится совать свой нос в чужие дела, но Бобби следовало бы знать, что он обязан жениться на женщине, которая носит его ребенка. Он ведь не похож на своего покойного брата. Он не шкодник какой-нибудь.

«Нет, Бобби достойный, ответственный человек, но это совсем не означает, что он автоматически должен быть связан со мной», – подумала Джулианн.

– Я поговорю с Бобби, – пообещала она Ллойду.

Старый ковбой подступил ближе:

– Извините, если я вас расстроил.

– Я уже была расстроена, – призналась она.

– Бобби повел на холмы группу туристов, но он должен скоро вернуться. Почему бы вам не подождать в конюшне, в его кабинете? Возьмите стакан молока.

– Спасибо, я, наверно, так и сделаю.

Он ласково, почти по-отечески, поклонился ей, и они разошлись. Но едва она направилась в сторону конюшни, как он опять остановил ее:

– Мэм.

Она повернулась:

– Да?

– А что же мне делать со всеми этими шишками?

Она посмотрела на старика и увидела, что он очень расстроен.

– Я не знаю.

– Можно, я принесу их к вам?

Господи, помоги! Она не может принять наследство, только не это. Она хочет стать будущим Бобби, а не дубликатом его прошлого.

– Почему бы вам не рассеять их по холмам в память о Шэрон?

– Хорошо. – Ллойд слегка улыбнулся, восхищенный этой идеей. – Сейчас пойду и принесу вам молоко.

Джулианн опять направилась к конюшне. Прохладный бриз развевал ей волосы.

Интересно, удержит ли ее Техас? Сможет ли она остаться здесь и ждать, пока Бобби полюбит ее так же, как она любит его? Доверится ли он ей? Женится ли на ней? Или это будет похоже на ожидание чуда?

Мечта, которая, может быть, никогда не сбудется.

Спустя полчаса Бобби вошел в кабинет и остановился в дверях.

Джулианн сидела за его столом, уставившись в чашку перед собой, как будто содержимое чашки могло что-то сообщить ей.

Он наблюдал за ней. Ему нравилось, когда он заставал ее в такие тихие минуты размышлений. Интересно, знает ли она, как важно для него, что она ему подходит?

Джулианн подняла взгляд.

Она не улыбнулась, но и он не улыбался.

– Я тебя жду, – просто сказала она.

– И гадаешь по чайному осадку?

Она отодвинула чашку:

– Это молоко.

– А-а. Надеюсь, я не слишком долго заставил тебя ждать? У меня сегодня была экскурсия.

– Я знаю, ты водил группу на холмы.

Бобби принялся чистить одежду от дорожной пыли. В их разговоре было какое-то напряжение. Или ему только кажется?

– Ты чем-то озабочена, Джулианн?

– Я боюсь, Бобби.

– Чего? – Он забеспокоился и сел на стул.

– Того, что мне от тебя нужно и чего ты, по моему мнению, дать мне не хочешь.

– Вещей? Или ты имеешь в виду эмоциональную дребедень?

– Именно.

Она нервно крутила прядь волос. Он наклонился к ней и нахмурился. Она тоже хмурилась.

– Почему ты до сих пор носишь обручальное кольцо, Бобби?

Ему показалось, что все вокруг начало рушиться, рассыпаться, разбиваться. Словно от землетрясения.

– Просто ношу. – Невозможно объяснить почему. Или рассказать Джулианн, что он с Шэрон спорил по поводу кольца за день до того, как она умерла, за день до того, как он убил ее? Нет, с этим он не справится.

– Ты все еще ее любишь?

Нет. Но он виноват перед своей женой. Он испытывает к себе отвращение за то, что сделал.

– Я умер в тот день, когда умерла она, но сейчас я начинаю жить заново. Я продолжаю жить.

– Вот как? – с вызовом спросила Джулианн.

– Да. – Как может она спрашивать его о чем-то подобном? Разве она не видит, как он изменился? – У меня опять есть возлюбленная. У меня есть ты.

– Но ты не разденешься в моем присутствии, не расскажешь откровенно о том, кто ты есть.

Безобразно выругавшись, он поднялся на ноги, борясь с желанием врезать кулаком по стене.

– Это о моих ногах? Твое болезненное любопытство? Тебе хочется их увидеть?

У нее задрожал голос:

– В моем интересе к тебе нет ничего болезненного.

Бобби стиснул кулаки, выжидая, когда утихнет гнев:

– Я так понимаю, ты расстраиваешься из-за меня, а я расстраиваюсь из-за тебя. Может, оставим все как есть?

– Ты цельный человек, Бобби.

«Хорошо сказано, – подумал он. – Правда, слегка сентиментально, особенно для того, кто каждое утро прилаживает протез к обрубку».

– Не смей меня жалеть!

– Я и не жалею! Черт возьми, не жалею! – В ее глазах вспыхнул огонек. – Но ты никогда ничего не рассказываешь о себе, ничем со мной не делишься.

Что он должен был ей доверить? Историю аварии? Исковерканный металл и переломанные кости? Лужи крови? Разодранную кожу?

– Мужчина, который спит со мной, не желает открывать мне свое сердце.

– Мое сердце? Я думал, проблема в моей ноге. И в моем кольце. – Он поднял руку и подержал перед собой, жалея, что не может снять этот золотой поясок со своего пальца и забыть о позоре, с ним связанном.

– До тебя не доходит, да?

Он уронил руку:

– Что? Что до меня не доходит, Джулианн?

– Что я влюблена в тебя.

Ее слова, казалось, сотрясли воздух.

– Это не предусматривалось, ты не должна была менять правила!

– Я не нарочно. – Она схватилась за ручку чашки. – Клянусь, я не нарочно.

– Я не могу на тебе жениться, – вдруг сказал он. Ему не справиться с болью, смущением, неловкостью, которые, несомненно, повлекла бы женитьба. Ведь муж обязан защищать жену.

Потому что он любил ее, благодаря ей он снова начал жить.

И все же не мог жениться.

– Я тоже тебя люблю. Но это ничего не меняет, мне все равно необходимо уединение.

– Что это за любовь? Держать любимого на расстоянии, не подпуская слишком близко?

– Это все, что я могу предложить.

Глаза у нее наполнились слезами, она часто заморгала, стараясь не разреветься.

Джулианн поднялась, чтобы снова наполнить чашку и дать себе время собраться с силами.

– Я не знаю, что делать, – неожиданно для себя произнесла она, чуть не пролив молоко.

Бобби стоял возле стола.

– Что ты имеешь в виду?

Она повернулась:

– Я должна подумать, как мне жить со всем этим.

Он запаниковал.

– Хочешь уехать обратно?

– Да.

– Сейчас? После того, как мы признались в любви друг другу? Какая во всем этом логика?

Она подошла к столу, поставила чашку:

– Ты предлагаешь мне жить по твоим правилам, которые мне не подходят.

– Черт возьми! – Бобби расстроился. – Неделю назад ты говорила, что готова стать моей возлюбленной. Я выложил карты на стол, и ты, глядя мне в глаза, сказала, что готова это принять.

– Я помню, но это было до того, как я поняла, что влюбилась в тебя.

– Ты переоцениваешь любовь, – возразил он, теребя золотое кольцо на пальце. – Женщины вообще придают любви слишком большое значение.

Она отпила молока.

– Прежде чем я согласилась переехать сюда, я выложила свои карты на стол. Я сказала, что, если дело не пойдет, я хотела бы иметь право вернуться домой.

– И ты решила?..

– Не знаю, может быть.

– А как же ребенок?

– С этим мы определимся.

– Как?

– Неважно. Я же не исключаю тебя из жизни ребенка.

– О боже! – Он сунул левую руку в карман, словно хотел спрятать кольцо. – Как ты можешь даже обсуждать такое?

– Потому что я люблю тебя. И мне нужно, чтобы и ты меня любил.

– Я и люблю. Люблю!

– Нет, не любишь!

Бобби засунул руку еще глубже в карман:

– Ты осуждаешь меня, ты считаешь, что мои чувства к тебе ненастоящие.

Настоящие или нет, но он не хотел пожертвовать гордостью ради любви.

– Мне нужно время подумать, – ответила она.

Бобби дал ей два дня, и время пошло. Медленно тянущиеся часы убивали его, он не мог спать, не мог есть, не мог даже работать.