Кассандра открыла глаза.

Перед ней лежала мертвая девушка. Незнакомая ей девушка. Рослая, статная, мускулистая. Видимо, при жизни она была спортсменкой. К счастью, это был незнакомый донор. Убить знакомого — так тяжело… На лице девушки застыла маска блаженства. От нее пахло похотью и смертью.

Они вместе лежали прямо перед алтарем Гекаты.

Кассандра встала. Обвела взглядом столпившихся вокруг жриц.

— Приношу эту жизнь тебе, богиня, — прошептала Кассандра и разорвала зубами свое запястье. Только что выпитая кровь хлынула из раны. Кассандра принялась кропить статую. Потом зализала рану.

Эта смерть не прибавит сил Кассандре. Сила, полученная от этого убийства, ушла к Гекате. Кассандре досталась только кровь и сытость.

Но и это немало после того, что она пережила за последние сутки.

Несколько видений подряд могут убить ясновидящего.

Особенно — таких видений…

Но может быть, мир все-таки будет спасен?

В любом случае — Кассандра больше могла не тревожиться о том, какой ответ дадут слуги Анубиса ее жрицам.

Ответ будет положительный.

Это она уже видела в будущем.

Кристиан почти всегда дожидался пробуждения Филиппа в гостиной. Ему очень нравилось наблюдать повседневную жизнь вампиров, когда те не притворялись людьми. Они не походили на оживших мертвецов, но было в них что-то неуловимо потустороннее, завораживающее и жутковатое. Кристиану нравилось, как они двигаются, как смотрят, как общаются между собой. Ему нравилось, что они не дышат. Вдыхают воздух, только для того, чтобы говорить. Ему даже нравилось постоянное чувство опасности, он был словно исследователем запредельного мира, как какая-нибудь маленькая рыбка в море полном акул, которые, вроде как, приняли ее в свою стаю и не пытаются сожрать, но в принципе могут это сделать в любой момент, если настроение переменится.

Кристиан далеко не все понимал, и это тоже было интересно. Вот, к примеру, отношения Филиппа с его слугой крови казались ему совершенно сюрреалистичными. Вроде бы все ясно, — между ними существует ментальная связь, им не всегда нужно разговаривать друг с другом, чтобы общаться, но наблюдать за ними каждый раз было чрезвычайно странно. Насколько Кристиан понял, их внутренний диалог происходил без помощи слов, Филипп просто мог видеть глазами Жака все, что видел тот, а еще он знал, что чувствует его слуга, даже если в это время спал в своем бункере. На самом деле очень удобно. Но трудно себе представить.

В тот вечер они появились одновременно. Филипп вышел из спальни, и в сей же момент в гостиную вошел Жак. Создавалось впечатление, что он стоял под дверью, и появился, как только почувствовал, что хозяин проснулся.

Филипп был явно чем-то взволнован и смотрел на Жака с удивлением.

— Что, вот даже так? — произнес он.

— Прошу прощения, монсеньор, но они в нетерпении.

— Черт знает что, — пробормотал Филипп, раздраженно отбрасывая от лица растрепавшиеся со сна волосы, — Мало того, что они являются ко мне домой, так даже без предупреждения. Неслыханная наглость!

— Я могу сказать им…

— Не стоит. То, что они пришли вместе, настолько выходит за границы моего понимания, что, пожалуй, завтрак подождет. Мне любопытно узнать, что им надо.

Кристиану очень хотелось спросить, что же собственно происходит, но он уже научился в иные моменты сидеть тихо и казаться незаметным. Его все равно ни во что не станут посвящать, хорошо, что хотя бы не запрещают слушать. В отличие от Филиппа, которому, похоже, нравилось, когда Кристиан находился рядом, Жак совсем не одобрял его постоянного присутствия, хотя никак не демонстрировал своего отношения, и вообще помалкивал, справедливо полагая, что его умозаключения никому не интересны. Зато Лоррен с удовольствием озвучивал их общее — видимо — мнение о нем, называя Кристиана не иначе как «новая игрушка принца» и всячески давая понять, чтобы тот не рассчитывал на что-то большее. Он и обращался с ним, как с какой-нибудь живой игрушкой, которую приобрели специально, чтобы помучить… Даже при одном воспоминании об этом субъекте Кристиан неизменно чувствовал головокружение и тошноту. Самое прискорбное, что Лоррен это знал, и ему это нравилось.

Стоило вспомнить о Лоррене, как он тоже появился из спальни. С удивлением посмотрел на Филиппа, потом на Жака и задал вопрос, на который не решался Кристиан:

— И что у нас случилось?

— Расскажи ему, — велел Филипп слуге.

— Колдун, охотник и крыса, — произнес Жак, — явились несколько часов назад. С мешком. И выразили большое желание получить аудиенцию у принца как можно быстрее.

Лоррен выглядел слегка офонаревшим.

— Явились вместе? — уточнил он и, получив подтверждение, добавил, — А что в мешке?

— Не имею представления. Но вряд ли рождественские подарки.

— Далековато еще до рождества… Какой-нибудь обескровленный труп?

— Чей же это должен быть труп, чтобы ради него эти трое согласились терпеть друг друга? — проговорил Филипп, отправляясь к гардеробной и выбирая одежду, — И пришли сюда за два часа до заката? Ты представь: сидели, ждали, пока я проснусь, и даже не возмущались… У тебя есть идеи? У меня нет.

У Лоррена, похоже, тоже не было идей.

— Полагаю, случилось что-то очень дерьмовое, — заключил он.

— Не иначе. Остается пойти и узнать, что именно.

Колдун, охотник и крыса… Похоже на начало какой-нибудь сказки. Или анекдота. Вот бы взглянуть на них… Но, конечно, Кристиана никто с собой не взял. Впрочем, Филипп вообще отправился на эту встречу один.

В ожидании хозяина дома гости расположились в одной из гостиных на верхнем этаже. Те, кого Жак презрительно назвал «колдуном, охотником и крысой» на самом деле обладали властью и могуществом почти соизмеримыми с властью принца города и являлись главами наиболее влиятельных семейств потаенного мира Парижа.

Робер ле Февр был одним из старейшин колдовского ковена, он был достаточно стар для смертного, Филипп не знал, сколько в точности ему лет, но помнил его как-то уж слишком давно. Лет сто, если не больше. По крайней мере, сорок из этих лет ле Февр считался одним из самых могущественных колдунов во Франции, и все еще был далек от дряхлости, что тоже говорило о том, что он обладал впечатляющей силой.

Как и большинство колдунов подобного уровня, ле Февр был до крайности спесив и высокомерен. Можно было представить его снизошедшим до общения с вампиром, если он принц города, но видеть его в обществе жалких смертных, вместе с которыми он явился сюда как будто на равных, было так же странно, как, к примеру, видеть премьер-министра Франции, распивающим водку с клошарами под мостом, — для общения с внешним миром у ковена обычно использовались более мелкие сошки. Колдуны жили довольно закрыто и крайне неохотно снисходили до посторонних, являлись ли те с просьбами или претензиями, совершенно откровенно демонстрируя свое превосходство над всеми, кто не сведущ в магическом искусстве. Впрочем, и между собой они ссорились достаточно часто.

Охотник был гораздо моложе, ему лишь недавно перевалило за сорок. Он был обычным человеком и не обладал сверхъестественными способностями, но Филипп считал его, сколь это не парадоксально, гораздо опаснее колдуна. И даже не потому, что тот знал множество способов убиения вампиров и не раз использовал их с легкостью. А потому, что именно в этом и заключалась его работа и смыл его жизни, — защищать людей и убивать нечисть. К сожалению для охотников, в нынешние времена, нечисть не полагалось уничтожать просто так без причины. И для того, чтобы воткнуть кровососу кол в сердце, следовало непременно уличить его в нарушении договора. Более того, с нечистью приходилось считаться и даже порою мирно общаться… Будто и правда эти исчадия ада имели право существовать на земле!

Охотника звали Морис Белуа, он возглавлял и координировал защищавших город полевых агентов тайной организации людей, причастных к знаниям об истиной картине мира. Имея обширные связи с полицией, этот человек был, кажется, в курсе всех преступлений, совершаемых в Париже, и отлично умел вычленять из них те, что были совершены монстрами. Белуа ненавидел всех вампиров, потому что точно знал, что они хитры и коварны и нарушают свой же собственный закон с удовольствием, как только выпадает такая возможность. И он ненавидел лично Филиппа, потому что, хотя ни разу не смог уличить его в каком-нибудь ужасном злодеянии, был совершенно уверен в том, что тот совершает их регулярно и в большом количестве. Филипп тоже не питал к нему теплых чувств и с радостью убил бы при случае как-нибудь особенно медленно и жестоко, но ему приходилось быть милым и любезным. За свою долгую жизнь, принц неоднократно видел охотников в действии и предпочел бы рассориться с кем угодно, но только не с ними.