Он подошел к Кьяре, опасаясь, что радостное выражение лица сменится обычной ненавистью и недоверием.

— Я вижу, ты чувствуешь себя лучше.

— Да. — Она встретилась взглядом с Лукой. Его глаза светились нежностью.

Раскрасневшаяся и возбужденная своим открытием, Кьяра крепко сжала кольцо, не зная, что сказать или сделать.

— Ты собралась… — начал он и остановился, чтобы обвинение не сорвалось у него с языка, — выйти?

— Нет, я решила, что пора выздороветь. Послушай, Лука, — сказала она, но он прервал ее, сев рядом на сундук.

— Кьяра. — Он почувствовал, как что-то шевельнулось в его душе, не понимая, однако, что это боль и одиночество покидают ее. Не в силах сдержаться, он провел пальцем по щеке девушки. — Знаешь, ты в первый раз назвала меня по имени. Это надо отпраздновать. Пойдешь со мной?

— С тобой? — удивилась Кьяра. — Куда?

— Куда-нибудь. — Лука обнял ее за плечи. — Прогуляемся по площади. Нет, для этого ты, пожалуй, еще слаба. Пойдем в театр или прокатимся на гондоле. Да, это лучше всего. Давай, а?

— Не знаю. — У Кьяры голова шла кругом от неожиданно нахлынувших на нее чувств, от мальчишеского энтузиазма Луки. — Меня раньше никто никуда не приглашал.

— Значит, мне придется запомнить, что надо приглашать тебя почаще. Я пришлю кого-нибудь помочь тебе одеться. — (Кьяра покачала головой.) — Я скоро вернусь.

— Подожди. — Кольцо все еще было зажато у нее в кулаке.

— В чем дело?

— Мне… мне надо с тобой поговорить.

— Это так важно? — спросил он весело, но ее посерьезневшее лицо немного омрачило его приподнятое настроение.

— Я хочу тебя спросить…

— Может, потом? — В данный момент у него не было никакого желания выслушивать, что именно она хотела спросить, тем более с такой печалью в глазах. — Давай повеселимся, пока не зашло солнце.

Вечер был не по сезону теплым. Томмазо равномерно греб веслом, и гондола медленно скользила по воде.

Теплый ветерок совсем не походил на те порывы холодного воздуха, которые пробирали Кьяру до костей, когда она сидела на том же самом месте в прошлый раз.

— Не надо.

— Что не надо? — Кьяра обернулась к Луке.

— Не надо вспоминать о том вечере, когда я привез тебя в палаццо Дзани.

— Как ты узнал, что я подумала об этом? — изумилась она. — Ты что, умеешь читать чужие мысли?

— Я вижу это по твоим глазам.

— Это все в прошлом.

— Разве? Ты простила меня? Ведь я был на волосок от того, чтобы насильно затащить тебя в постель! Ведь я оставил синяки на твоих руках!

— Ты уже извинялся за это.

— Это не ответ.

— Какая тебе разница, простила ли тебя женщина, которую ты купил как рабыню?

— Ты прекрасно знаешь, что никогда не была моей рабыней.

— А это не ответ на мой вопрос.

— Почему мы все время спорим? Я взял тебя на прогулку, чтобы доставить тебе удовольствие.

Кьяра не успела ответить. Рядом с их гондолой появилась большая лодка, где под красным тентом был накрыт богатый стол.

— Эй, синьор Маска! — пьяным голосом крикнул человек в костюме мавра. — У нас тут отличное вино и много еды. Мы можем с вами поделиться, если вы поделитесь богатством, которое рядом с вами!

Предложение мавра было поддержано хором сидевших за столом мужчин в маскарадных костюмах, и Кьяра невольно придвинулась ближе к Луке. Хорошо, что Лука настоял на том, чтобы она закрыла лицо хотя бы полумаской.

Лука обнял ее за плечи, успокаивая.

— Вам надо бы поучиться хорошим манерам, синьоры, — сказал он более учтиво, чем если бы был один.

Один из гуляк встал из-за стола и, шатаясь, сделал несколько шагов.

— Это вы невежа. Разве церковь не вразумляет, что надо делиться? Мы все делимся, не так ли, друзья?

— Не смейте покушаться на то, что принадлежит мне, если не хотите остаток жизни, причем довольно короткий, провести инвалидом. — Лука холодно улыбнулся и обратился к гондольеру: — Греби, Томмазо.

Томмазо заработал веслом, и гондола без труда обогнала тяжелую лодку.

— Именно это я имел в виду, Кьяра, когда говорил об опасностях, подстерегающих девушку в Венеции. Знаешь, что случилось бы, будь ты одна и повстречайся с такой пьяной компанией? Знаешь? Вряд ли их остановил бы твой отказ.

— Я все понимаю, и лучше, чем ты думаешь.

Наступило молчание, нарушавшееся равномерным плеском весла Томмазо и обрывками песен и смеха с проплывавших мимо лодок.

Однако напряжение начало понемногу спадать, и Кьяра стала любоваться зданиями, построенными вдоль канала. В тот день, когда она высадилась на площади с баржи, доставившей ее в Венецию из Падуи, у нее не было времени осмотреться. Но сейчас ее заворожили уходящие ввысь каменные кружева дворцов.

Мягкий предвечерний свет выгодно оттенял пастельные краски стен. Морские ветры и соленый воздух превратили красный цвет кирпича в тускло-розовый, янтарный — в бледно-желтый и желтовато-коричневый. Только мрамор устоял против капризов природы и по-прежнему светился перламутром.

— Хочешь сойти на площади Сан-Марко? В кофейне Флориана можно послушать музыку и выпить кофе, — предложил Лука.

Но взгляд Кьяры был обращен на противоположный берег канала, где ее внимание привлек дворец, фасад которого был украшен синими, окаймленными золотом, медальонами.

— Парадини, — прошептала она.

Лука вздрогнул от неожиданности.

— Откуда ты знаешь, что это палаццо Парадини?

Но Кьяра не ответила. Она даже не слышала его вопроса, потому что на нее вдруг нахлынули воспоминания об отце.

— Кьяра. — Лука повернул ее лицом к себе. Он уже не пугался, когда видел, что ее взгляд становится неподвижным. Надо было только дождаться, когда она вернется к действительности.

— Тебе знакома фамилия Парадини? — дрожащим голосом спросила Кьяра.

— Разумеется. Она записана в Золотой книге, равно как фамилии всех патрициев. А это был их дворец.

Кьяра остановила взгляд на здании и сосредоточилась, пытаясь увидеть тех, кто в нем живет. Но ее внутреннему взору предстала лишь хрупкая фигурка в маске, в облегающих шелковых бриджах, прикрытых широким плащом. Кьяра знала, что под мужским нарядом скрывается женщина. Кроме анфилады комнат, открывавшихся за спиной женщины, она ничего не увидела.

— А семья Парадини все еще живет в этом дворце? — обратилась она к Луке.

— Никто из носящих эту фамилию в нем не живет.

— Как это? Я не понимаю.

— Это очень печальная история, хотя в Венеции таких много. Тот из братьев, которому было разрешено жениться, умер, не оставив наследников. Братьев было много, и некоторые из них, полагаю, тоже женились, но все они умерли один за другим, не имея наследников. Такая участь постигла многие венецианские семьи, и однажды так случится и с семьей Дзани.

— Ты хочешь сказать, что никого из Парадини не осталось в живых?

Задавая этот вопрос, Кьяра уже знала, что это неправда. Если бы ее отец умер, она бы это почувствовала. Она попыталась вызвать его образ, но увидела лишь его печальное лицо в проеме двери в тот момент, когда он захлопнул ее перед матерью.

Судьба не может поступить с ней так жестоко — лишить ее возможности отомстить человеку, который выбросил на улицы Рима жену и дочь, лишив их всего, кроме имени.

— Я не совсем уверен, но подозреваю, что кое-кто из бедных Парадини живет в квартале Сан-Барнаба. У любой богатой семьи там есть бедные родственники. Их называют «барнаботти» и все презирают, даже подобные им.

— А почему они живут отдельно? Они совершили какое-нибудь преступление?

— Нет. Их единственное преступление — бедность.

— Как могут люди поступать так с кровными родными? — возмутилась Кьяра, начиная понимать, почему отец с такой легкостью от них избавился.

— Такова традиция. — Лука говорил спокойно, но чувствовалось, как глубоко ему отвратителен этот обычай. — Им отводят жилье, а иногда дают немного денег, но они не имеют права занимать какие-либо должности, не могут наследовать ни денег, ни собственности, но обязаны ходить в шелках, потому что они, несмотря ни на что, патриции.