— Нет. Ты, как обычно, не сказала ничего. Почему я буду жалеть тебя?

— Потому что я выросла в сиротском приюте!

Хэнк откинулся на спинку. Он читал «Оливера Твиста», слышал истории об ужасах в сиротских приютах и знал детей, которые жили с приемными родителями. Но ему не приходилось встречать человека, выросшего в сиротском приюте. По крайней мере, он не знал таких людей.

У него сразу возникли сотни вопросов. Знала ли она родителей? Хотела ли, чтобы ее удочерили? Но он знал, что на расспросы уйдет много времени.

— Ты права. Мы поговорим по дороге домой.

Алекс, не отрывая глаз, смотрела, как он открыл дверцу и обошел вокруг машины. Когда он открыл перед ней дверцу, она спросила:

— Ты ничего не скажешь? Никаких «Ах, бедняжка» или «Мне так жаль»?

— Бывают вещи и похуже, чем детство в приюте. Ты же не хочешь, чтобы тебя жалели?

— Просто я… О, не беспокойся. Почему ты не заходишь в магазин? Мне ведь не нужно идти с тобой.

Он взял ее за руку.

— Нужно. Мы подберем тебе пару сапог для верховой езды.

— Подожди минутку. Я видела каталоги в доме. Самые дешевые сапоги стоят больше сотни долларов. Я не могу позволить себе…

— Не беспокойся. Я покупаю.

— Что? Ты и так уже заплатил авансом за ремонт моей машины. — Она прищурилась. Мне не нужны подачки.

Он выругался сквозь зубы. Теперь, узнав о ней больше, он понял ее поведение. Но ей нужны эти сапоги, и он намерен купить их.

— Это не одолжение. Ты заработала эти деньги, делая по дому больше, чем положено тебе. Кроме того, ты отработаешь эти деньги, когда будешь кормить меня и моих работников во время перегона скота. Но для этого тебе нужно научиться ездить верхом. А ты не научишься ездить верхом в тех мягких тапочках, что были на тебе позавчера.

Она недоверчиво покосилась на него.

— У меня хорошо получалось. Ты сам сказал.

— Да, но ты сидела на самой смирной кобыле в Саду. Что ты будешь делать, когда сядешь на лошадь порезвее? Тебе не удастся управлять ею в тапочках.

— Тогда я буду ездить на Мэйзи.

Он покачал головой.

— Мэйзи скоро двадцать лет. Она слишком стара для работы. Я начал с нее, потому что она смирная, но для настоящей поездки тебе придется сесть на другую лошадь.

— Но ты же не покупаешь сапоги своим работникам, — возразила она.

Он покачал головой.

— Это не так. За последние восемь лет я несколько раз покупал сапоги своим ковбоям, у которых не было денег. И отец тоже так делал.

— Выброшенные на ветер деньги! Я надену эти сапоги всего несколько раз.

Он приподнял бровь при еще одном напоминании, что она уедет, но не собирался сдаваться.

— Не ты ли предлагала привозить нам ленч, когда научишься ездить верхом?

— Да, но…

— Это не несколько раз.

Алекс закатила глаза и сдалась. Она резко выпрямилась и соскользнула на землю.

— Хорошо, хорошо. Но самые дешевые.

— Если я что покупаю, то только лучшее. — Он захлопнул дверцу машины.

— Тогда выбирай сам. Я ничего не понимаю в сапогах.

Алекс пошевелила пальцами в новых сапогах. Хэнк велел их надеть сразу, «чтобы разнашивать». Она стояла у двери кафе, ожидая, пока Хэнк расплатится за ленч. У нее никогда не было такой обуви. Сначала она не могла и шагу ступить. Жесткая коричневая кожа доходила до середины голени, а подошва, усиленная стальной подковкой, не давала ступне сгибаться. К тому же еще двухдюймовый каблук.

Она взглянула на Хэнка, терпеливо ожидавшего сдачи. Что означает его внезапное внимание и забота?

Иногда она ловила на себе его страстные взгляды, как будто он хотел сорвать с нее одежду. Она поежилась, вспомнив один такой взгляд сегодня утром. Тогда она примеряла четвертую пару сапог. Ее устроила бы и первая, но он настоял примерить сразу несколько пар. Она изучала свои ноги в установленных на полу зеркалах, когда перехватила его взгляд, настолько жаркий, что он мог бы расплавить железо.

Когда Алекс забралась в кабину, ее внезапно охватило волнение, захотелось крикнуть: «Послушай, если ты хочешь переспать со мной, скажи откровенно, чтобы я могла сбежать прямо сейчас».

Но она промолчала. Не только потому, что была обязана ему за ремонт машины. Не хотелось выглядеть дурой: а вдруг она ошибается? Нет, она подождет и посмотрит, что будет дальше.

Они направились в супермаркет. Перед входной дверью Хэнк остановился.

— Мне нужно заглянуть на час в окружную администрацию. Тебе не будет скучно одной?

— Конечно, нет. У меня длиннющий список покупок.

— Добавь туда имбирное печенье.

— Ты любишь имбирное печенье?

— Ага. — Он распахнул перед ней дверь. — Давненько не ел. Купишь мне немного, ладно?

— Нет. — Алекс выпрыгнула из машины. — Я лучше куплю имбирь и сама испеку тебе печенье. Зачем брать залежавшуюся дрянь, которая стоит к тому же втрое дороже?

— Хорошо.

Алекс захлопнула дверцу. Ее внезапно осенило, что они разговаривают как муж и жена, выехавшие за покупками.

Она покачала головой и направилась в магазин. Муж и жена? Откуда эта странная мысль? Она приехала сюда вовсе не за мужем. Она хочет поработать месяц и уехать в Сан-Франциско. И хватит мечтать!

Алекс стояла в стороне, пока Хэнк и молодой продавец, отзывавшийся на имя Майк, загружали покупки в кузов грузовичка. Самое хрупкое было уложено в коробки, замороженное — в холодильники с сухим льдом, остальное — в пакеты. Они потратили огромную сумму, но Алекс знала, что этих припасов должно хватить на шестерых на два месяца — если будет готовить мастер. Она почувствовала угрызения совести из-за того, что готовить будет не она, но потом рассудила, что оставит следующей поварихе полную кладовую продуктов.

Итак, потраченная сумма не слишком беспокоила ее. Ее бросало в дрожь от мысли, что ожидает ее по дороге домой. Эта мысль не давала ей покоя весь день.

Иногда она упрекала себя за то, что так неохотно делится своим прошлым. Но она не могла забыть, как менялись лица коллег, когда они узнавали, что она сирота. Нет, они не обращались с ней как с прокаженной. Но какая жалость появлялась на их лицах, когда они ловили себя на том, что рассказывают при ней о семейном обеде на День Благодарения, Пасху или Рождество. Они приглашали ее в гости, но она отказывалась, и они смотрели на нее с еще большей жалостью. Или с облегчением, что еще хуже.

— Окей, — объявил Хэнк, проверив надежность крепления брезента, которым накрыл кузов. Он вручил продавцу чаевые, затем повернулся к Алекс. — Ну что, поехали?

Алекс молча кивнула и шагнула к кабине. Но Хэнк опередил ее и распахнул перед ней дверцу.

Она ожидала, что он сразу приступит к допросу, но Хэнк не проронил ни слова, пока они не выехали за окраину Ривертона. Алекс начала успокаиваться. Возможно, он забыл.

Плохо же она его знала.

Едва исчезли из виду последние дома, Хэнк переключился на четвертую передачу, потом расслабился и положил руку на спинку сиденья.

— Так на чем мы остановились?

— Я надеялась, ты забыл.

— Не надейся. Я просто хотел выехать на открытое шоссе.

Алекс посмотрела сквозь лобовое стекло и заговорила:

— На самом деле рассказывать почти не о чем. Я родилась в Ла-Нете, штат Алабама. Мать умерла, когда мне было восемь, а поскольку других родственников не было, меня взяли сестры из сиротского приюта Святой Марии. Когда исполнилось восемнадцать, я должна была уехать, но приют взял меня на работу поварихой. Потом приют закрыли, и мне пришлось уехать. Все. Ну как, подходит для романа?

Закончив, Алекс взглянула на него, но вместо жалости на его лице было написано лишь легкое разочарование.

— Большинство людей живет не так, как пишут об этом в романах, — проговорил он. — Но ты упустила массу деталей.

— Каких?

— Что случилось с твоим отцом?

Алекс нахмурилась в ответ. Ему нужны детали. Хорошо, пусть узнает худшее. Почему нет?

— Мой отец погиб во Вьетнаме, когда я была совсем маленькой.