Испугавшись, она зашла в палату, чтобы проверить состояние больного.

— С вами все в порядке? — шепотом спросила она.

— Какой глупый вопрос, — с насмешкой ответил пациент. — Разве я лежал бы в этой чертовой больнице, если бы у меня было все в порядке? — Он закрыл глаза.

— Я могу помочь? — Габриель не хотела оставлять этого молодого человека в одиночестве.

— Да, можете. Оставьте меня одного. Или хотя бы замолчите! — грубо ответил он.

Габриель сделала несколько шагов по направлению к двери и оглянулась.

Пациент страдал. Это было сразу заметно. Габриель хотелось ему помочь, но она не знала как.

Если бы он сказал ей, что ему станет намного легче, принеси она ему баночку клубники, то Габриель не задумываясь побежала бы по магазинам в поисках сладкой ягоды. Зимой клубника не самого лучшего качества. Но Габриель бы все равно нашла самую лучшую. Она расшиблась бы в лепешку, но нашла. Нашла бы самую вкусную, самую крупную и самую свежую. Все для него.

Если бы он сказал ей, что хочет закурить или пропустить стаканчик пива, Габриель бы позволила ему это сделать. Мало того, она бы взяла всю вину на себя, если бы они попались на месте преступления.

Такое отчаянное желание помочь этому незнакомцу зародилось в сердце Габриель, что она даже прослезилась от своей беспомощности.

— Может, вы чего-нибудь хотите? Ягод, например? — снова задала она вопрос. Ответь, только ответь мне! — молча молила его Габриель. Я все сделаю для тебя! Все!

— Уйдите, прошу вас! — процедил сквозь зубы Брендон Уильямс, ни разу не взглянув на нее.

И Габриель ушла, исполняя просьбу человека, которого полюбила за несколько секунд.

Габриель снова взглянула на часы. Было десять минут одиннадцатого.

Скоро Рождество, а я не готова его встретить. Что же я такого сделала в этом году, чтобы гордиться собой? Сбежала из дома? Влюбилась в человека, который иногда путает мое имя и называет меня Глорией?

Я жертвую. Я жертвую собой. Каждую минуту. Я дышу ради него. Он кажется таким близким и родным, но в то же время — чужим и далеким. Он боится впустить меня в свою жизнь. Но я подожду. Может, Рождество будет на моей стороне?

Габриель покачала головой. Как же ей трудно!

Вдруг лампочка вызова замигала. Габриель посмотрела, из какой палаты ей звонят и, вспыхнув румянцем, побежала туда, где так хотела проводить все дежурство, плановое и внеплановое, — в палату Брендона Уильямса.

— Габриель, — вдруг заговорил Брендон, когда она вошла к нему в палату. — Не включай свет. Присядь, пожалуйста, рядом со мной.

Габриель послушно поставила рядом с койкой больного стул и, сев, наклонилась к Брендону.

— Я хочу измерить температуру, — сказала она и положила горячую ладонь на лоб Брендона.

От прикосновения к нему Габриель почувствовала, как внутри нее все затрепетало. Эти эмоции были такими сильными, что на глазах выступили слезы. Благо в палате было темно, и Брендон их не увидел. Он также не увидел ее влюбленного взгляда, не почувствовал ее трепета. Она так хотела все это скрыть...

— У тебя, то есть у вас, нормальная температура. — Габриель отодвинулась от него и обвила плечи руками.

Теперь ее затрясло, как будто в палате было тридцать градусов мороза, не меньше. Но это была приятная дрожь. И вообще, в эти минуты, в течение которых Габриель была рядом с Брендоном, ей нравилось абсолютно все. Она была счастлива. Счастлива, как человек, купивший подлинник картины великого художника, у которого есть возможность смотреть на нее сколько ему вздумается.

Она смотрела на Брендона и пыталась его запомнить. Его лицо, его голос, запах... Она боялась, что, когда он выпишется из больницы, их пути навсегда разойдутся, а она так и не успеет запечатлеть его образ в своей памяти.

Конечно, она желала ему только добра. Она хотела, чтобы он быстрей поправился. Чтобы он был счастлив. Пусть и не с ней, но счастлив. Безумно счастлив. И тогда она, Габриель, тоже будет безмерно счастлива.

— Ты когда-нибудь была в горах? — спросил он, не отводя глаз от окна, за которым шел снег.

— Нет. Но я очень хочу побывать там. Мне кажется, там красиво. Снежные вершины. Холодный воздух. Зеленые лохматые ели.

— У меня складывается впечатление, что ты там успела побывать.

— Может, в моих снах. В них я много путешествую, — призналась Габриель.

— А мне в последнее время ничего не снится. Пустота. И тело кажется таким тяжелым, что хочется от него отделаться.

— Нельзя так говорить, — ласково упрекнула его Габриель.

— Хорошо. — Брендон повернул голову в ее сторону. — Извини, что отвлекаю тебя от праздника. Наверное, там очень весело...

— Я не была там. Я все время сидела за дежурным столом и думала... — Габриель осеклась, но набралась смелости и продолжила: — Брендон, я думала о вас. Все дни, которые я успела проработать в этой больнице, я думаю только о вас. Мне так хочется вам помочь. Я готова на все, чтобы вам стало легче. Мне так же больно, как и вам, когда я вижу грусть и пустоту в ваших глазах. Я... я... — Габриель заметила, что Брендон смотрит на нее, и тогда она наклонилась и поцеловала его в губы. — Сегодня Рождество, и я верю, что мои мечты, в которых только вы, сбудутся. — Она снова коснулась своими горячими губами губ своего пациента. Они были такими влекущими, что голова Габриель закружилась. Она бы отдала все на свете, чтобы поцеловать эти губы снова.

Но Брендон резко отвернулся и ничего ей не ответил. Сердце Габриель сжалось. Ее дыхание замерло. Ей показалось, что она только что умерла. На глазах появились слезы. Они беззвучно скользнули по пылающим щекам и упали на ее горячие ладони.

Я плачу — значит живу, подумала она и вскочила со стула.

— Простите меня! Простите, ради бога! — шепнула она сквозь слезы и быстро побежала к двери.

Через несколько секунд в палате снова повисла тишина.

Оливия Уильямс схватила свой пуховик и пулей выскочила из галереи «Взгляд». Надевая на ходу шапку и перчатки, она выбежала на тротуар и начала ловить такси.

Ей было стыдно и обидно одновременно. И она не могла понять, какое чувство сильнее.

Да, Томаса Джуса признали победителем в их невидимой игре. И что же? Завидовать его успеху? Но тогда почему он не сказал ей заранее, что его псевдоним Дик Шин. Может, она бы и извинилась. Может быть... Хотя вряд ли.

Господи, как он ей понравился! Ей даже показалось, что они смогли бы быть вместе. Но тут открылась вторая сторона Томаса, а именно — эгоистичный женоненавистник Дик Шин, самоуверенный, амбициозный...

Оливия завязала потуже шарф и побежала к перекрестку, где увидела желтую машину с шашечками.

К ее счастью, такси оказалось пустым. Только она хотела сесть в машину, как мужская рука схватила ее за локоть и вытащила наружу.

— Думаешь, так легко отделалась от меня?! — Перед ней стоял Томас. — Ну уж нет! Мы поговорим!

— Не о чем мне с тобой разговаривать! — отрезала Оливия и снова полезла в такси, но Томас опять вытащил ее на улицу.

— Что тебе надо?! — Оливия крепко держалась за дверцу желтого автомобиля, как будто боялась, что Томас схватит ее и утащит в темный угол для выяснения отношений.

— Зачем ты выплеснула на меня вино?

— Я не буду отвечать на этот вопрос! Ты сам прекрасно знаешь! — фыркнула Оливия и освободилась от его крепкой хватки.

— Нет, не знаю. И даже не догадываюсь! Я не чувствую вины перед тобой! И мне не понятно такое поведение с твоей стороны! — Томас даже не думал отпускать ее.

— Эй, не май месяц! Собачий холод, а вы тут играть вздумали! — недовольно буркнул водитель такси и обернулся, чтобы взглянуть на ругающуюся пару. — Ах это снова вы! А ну закройте дверь! Закройте дверь, я сказал! — закричал он так громко, что Оливия, испугавшись, выполнила то, о чем он попросил.

Водитель еще раз чертыхнулся, потом рванул по газам и исчез за поворотом.

— Какой грубый! — Оливия проводила взглядом такси и недовольно покачала головой.