Еще два часа – и участники семинара по астрономии, зевая и на ходу сворачивая в трубку звездные карты, ощупью спускались по внешней лестнице, спиралью опоясывающей башню Невенхир, и, пристроившись позади Башни Стражей, задремывала Бранвен, надвинув пониже свою черепичную крышу. Из Винной башни, где Дион Хризостом круглый год читал для всех желающих спецкурс «Бродячие софисты», долго еще доносилось разгульное пение и нестройные выкрики. Потом смолкали и они.

По ночам в школе цвел душистый табак, сгущались шепотки и шорохи, пробирался на свидание легкомысленный и неугомонный Ллевелис, в виде большой совы улетал по своим делам архивариус Хлодвиг, на верхней площадке Пиктской башни Змейк при лунном свете вымывал ацетоном из-под ногтей остатки реактивов, что-то всплескивало в реке Аск, Мак Кархи в одном из городских переулков тихо целовался с очередной эсмеральдой, привлеченной волшебной родинкой у него на щеке, и сам Мерлин Амброзий зарабатывал себе радикулит и прострел, простаивая ночами на ажурном мосту, перекинутом в воздухе между башен.

Ллевелис проснулся с утра с идеей, что, должно быть, Мак Кехт убил своего сына в гневе.

– Знаешь, страшный приступ гнева, – раз! И ничего не помнит, – с жаром развивал эту мысль Ллевелис.

– Осталось только найти подтверждение тому, что на Мак Кехта временами накатывают страшные приступы гнева, – спокойно сказал Гвидион, затачивая перья и набивая ими пенал. – Ты хочешь попробовать это проверить?..

Попробовать Ллевелис не хотел. Вместо этого он потревожил почтенного архивариуса Хлодвига, предусмотрительно захватив для него из кухни чашку кофе, потом вернулся с полным кофейником, из которого подливал архивариусу в чашку до тех пор, пока наконец Нахтфогель не сказал, что, пожалуй, уже отчасти проснулся. После этого он показал Ллевелису кое-какие рукописи. Полдня Ллевелис копался в этих рукописях и вернулся совершенно убитый.

– Гипотеза не подтвердилась, – сказал он, рухнув на стул. – Я нашел кучу документов, вот, особенно житие святого Кьярана – это просто последний гвоздь в крышку гроба. Про приступы гнева у Мак Кехта можно забыть.

И Ллевелис протянул Гвидиону выписки, где под пометкой «житие св. Кьярана» стояла следующая история:

– Короче, Мак Кехта вообще невозможно вывести из себя, – заключил Ллевелис, бросая на стол пачку исписанных листков того же формата. – Не так давно, лет сто назад, в Кармартене выдавали лицензии практикующим врачам и от Мак Кехта потребовали сдать экзамен на подтверждение врачебной квалификации. Так он три часа демонстрировал им там умение делать инъекции и ставить клизмы. Глазом не моргнул!

Некоторое время Ллевелис мрачно молчал, размышляя, потом встрепенулся.

– А может быть… – вдохновенно начал он.

– Ерунда, – уверенно сказал Гвидион.

– Да, ты прав, – сказал упавшим голосом Ллевелис. – Пожалуй, это я действительно… того.

– Жеваный хлебный мякиш, смешанный с клейкой паутиной, останавливает кровь, – мелодично сообщил Диан Мак Кехт и солнечным взором оглядел класс. – Кто возьмется нам это разжевать? – и он достал из-за пазухи круглый хлебец. – Благослови вас Бог, Лливарх, вы меня очень обяжете.

Ллевелис смотрел на Мак Кехта и представлял себе багровый отсвет, пламя, крики, сталь и толпы, и еще раз крики. Зря он вчера вечером полез в «Жизнь знаменитых врачей», в раздел «Диан Мак Кехт».

– Я не злоупотреблю вашей добротой, Финвен, если попрошу вас ассистировать мне во время процедуры? – обворожительно улыбнулся Мак Кехт, распуская волосы. Финвен вспорхнула с места и, счастливая, подхватила струящиеся волосы цвета медной монеты в закатном солнце, осенних ноготков, кипящей лавы и прочих предметов, с которыми столь удачно сравнивались волосы доктора в ее неуклюжих стихотворных попытках.

– И вот перед нами страшная рана, – нараспев сказал доктор совершенно шаманским тоном, но тут же оборвал себя: – не волнуйтесь, ради Бога, Энид, более ерундовой ранки я и не упомню, ваше мужество делает вам честь, ваша женственность также. На вас смотрит весь Уэльс, от Барри до Сноудона, соберитесь с духом, и остров Англси впридачу, – и болтая чепуху, он так заморочил голову совсем не храброй по природе Энид, что она даже не взвизгнула, когда он, замесив хлеб с паутиной, быстро залепил им рану.

– Сердечно благодарен вам, прекрасная Энид. Вы понимаете, что для меня как для врача мало что может быть интересней, чем укус бешеной лисицы, – конфиденциально шепнул Мак Кехт, отчего Энид зарделась как маков цвет.

Гвидион подошел к испытывавшему легкую неловкость лису, сидевшему в углу и дожидавшемуся конца процедуры. Дело в том, что это именно он укусил Энид, когда та случайно отдавила ему хвост. Заслуженный зверь был официально приглашен Мерлином и шел экзаменовать старшекурсников по основам обоняния, а на лестнице было темновато.

– Это вы, куманек, бешеных не видели, – философски буркнул лис в ответ на последнюю реплику Мак Кехта.

Гвидион изысканно извинился за все нарушения лисьего этикета, которые допустили люди во время последнего недоразумения, и лис удалился.

Ллевелис никак не мог свыкнуться с тем, что их учитель, столь живой и несомненный, настолько осязаемый, что его можно потрогать рукой, самым обыденным образом прикончил собственного сына, подобно древним героям эпических саг и сказаний. Вечером в своей комнатушке в Тростниковой башне он терзал вопросами спокойного и непоколебимого Гвидиона.

– «В своей профессиональной деятельности Миах преступил границы, поставленные ему Мак Кехтом», – зачитывал он из «Истории медицины». – «Диан Кехт отрицательно воспринял характер его врачебной практики»… Слушай, ну, пусть он трижды отрицательно воспринял характер его практики, но зачем же убивать-то?

– Может, он позорил его имя? – предполагал Гвидион. – Династия врачей все-таки.

Гвидион доставал папирус, чернильницу и начинал обдумывать заданное Дионом сочинение по греческому на тему «Кто победил в Троянской войне». Тему Дион, как всегда, задал скользкую, на грани фола.

– А в «Жизни знаменитых врачей», – задумчиво говорил Ллевелис, – сказано: «Трагедия доктора Диана Мак Кехта слишком глубока, чтобы разбирать ее подробности на страницах этого издания».

…Ллевелис сидел в кухне за длинным дубовым столом и хлебал из глиняного горшочка луковый суп.

– Гипотеза Лапласа о происхождении Вселенной? – неожиданно спросил его, подкравшись сзади, профессор Мэлдун. Ллевелис подавился.

– В чем состоит? – переспросил он и совсем закашлялся.

– Нет, как опровергается, – сказал Мэлдун и постучал ему по спине.

И тут Ллевелиса осенило. Окончательно измученный необходимостью искать оправдания Мак Кехту, убившему собственного сына, он решил разом опровергнуть всю эту клевету.

По пустынным залам Западной четверти бродили старшекурсники со странными, отрешенными лицами. На самом деле они сдавали экзамен по основам обоняния – половина из них прятала и развешивала в разных концах школы всякие вещи, а половина искала их по запаху. Все найденное сносили на лужайку и клали перед преподавателем. Задания усложнялись – затем уже предметы, которые нужно было искать, прятали на открытом воздухе – там, где ветер приносил множество сбивающих с толку запахов. Гора башмаков, ремешков, свечек и прочих обнаруженных предметов перед старым лисом все росла, лис же, лежа посреди школьной лужайки, помечал для себя, кто что принес и как быстро. Под конец дня студенты с завязанными глазами по запаху раскладывали травы – одинаковые должны были оказаться в одной связке, – а посреди лужайки на огромной куче унюханных предметов, щурясь от заходящего солнца, лежал преподаватель.