– Я ученик школы Мерлина в Кармартене, мы приплыли помочь вам с урожаем яблок. Мы только что пристали к берегу – вон за тем холмом.

Не успели эти слова слететь с его губ, как всю деревню охватило бурное веселье. Начался шумный праздник, все вытаскивали и расставляли прямо на улице столы, несли вино, фрукты. Ллевелису насовали в руки гроздьев винограда, жаркого, миску ежевики, дети простодушно принесли ему воздушного змея и показали, как его запускать, потом вообще началось большое веселье, и его затащили в хоровод. Песням и пляскам не было конца. На середину деревни высыпали все, кто мог ходить; составился хор. Необычайной красоты мелодии полились над морем. Наконец Ллевелис, устав отплясывать, присел в сторонке и крепко потер лоб. Как только наступило какое-то затишье в общем шуме и гаме, он сказал:

– Подумать только! А мне вначале ваш остров показался таким безлюдным, – думаю, здесь же совсем нет народа!..

При этих словах вся деревня внезапно впала в траур. Траурные флаги появились на домах, лица сделались печальны-печальны. Составилась какая-то процессия сродни похоронной, которая медленно двинулась обходить остров по периметру. Повсюду оказались рассыпаны хрупкие белые цветы, стебли которых ломались и словно бы стонали под ногами. Шепотки и вздохи заполнили все. Слезы и скорбь были на лицах, слезы и скорбь. Ошарашенный Ллевелис вглядывался во все лица, но печаль была неистребима.

– Вы меня извините, – потерянно промямлил Ллевелис. – Я… э-э… могу показаться назойливым… Но мне пора к своим, уже скоро спать ложиться, а они там все без воды…

«Спать, спать», – зашелестело все кругом, и какой-то сонный настрой охватил всех. Все головы начали клониться, глаза слипаться, а руки складываться лодочкой и подкладываться под щеку. Многие заснули прямо где стояли.

«Что за черт? Кажется, они не воспринимают никаких иносказаний. Все за чистую монету», – подумал Ллевелис и поспешно спросил:

– Скажите, пожалуйста, где здесь вода?

– Вода? Да там, – деловито ткнули в сторону источника в скале сразу две женщины, трое мужчин и ребенок. Все рассыпались по своим делам, застучал молоток, гончар вернулся к гончарному кругу, сапожник продолжил кроить подметку, а к источнику подогнали покладистого ослика, чтобы навьючить на него кувшины.

Когда Ллевелис вернулся с водой, оказалось, что все уже размещаются в катакомбах. Памятник архитектуры третьего тысячелетия представлял собой приземистый круглый каменный храм, вдвинутый в холм, где с одной стороны можно было протиснуться в узкое отверстие между высокими стоячими камнями, пробраться по проходу и наконец попасть во внутреннее помещение с относительно высокими сводами и нишами, откуда разбегались в разные стороны коридоры, освещаемые масляными плошками. Ллевелис втащил туда кувшины. Поскольку с тех пор, как он ушел за водой, прошло часа четыре, он счел нужным как-то объяснить свою задержку под вопросительным взглядом Мэлдуна.

– Понимаете, профессор, – начал он, – эти люди…

– Люди?? – переспросил Мэлдун с величайшим удивлением, приподняв одну бровь. Ллевелис скомкал конец фразы.

– Послушайте, профессор, но ведь это же катакомбы! – не вытерпели девочки, окружая Мэлдуна. – Здесь же… совершенно нет света!

– Ничего подобного, – отвечал Мэлдун, стаскивая сапоги и развязывая свою сумку. – Раз в год, в канун зимнего солнцестояния, сквозь этот узкий проход проникает на рассвете солнечный луч и ложится точно на… на лоб Гвидиону.

Не успевшего опомниться Гвидиона отодвинули и увидели на скале, которую он загораживал, таинственный знак – завитушку. Тут плошка в руке Мэлдуна погасла.

– А мы что, так и будем все в одной комнате? – осторожно спросили девочки, столпившись там, куда их привел Мэлдун, в полной темноте.

– Нет, почему? – сказал МакКольм, поглаживая глухую каменную стену. – Мы здесь, а вы там.

– Где там?

– Здесь за стеной точно такая же, симметричная комната, только туда надо протиснуться. С песчаным полом, с высоким потолком, выше даже, чем здесь. Сорок шагов в ширину. Только там в углу яблоки ссыпаны горой, а так все свободно.

– Ты что, видишь в темноте сквозь стену? – не поняли девочки.

– Я? Нет, почему? – удивился в свою очередь МакКольм. – Я не вижу, я просто веду рукой по стенке. Там и кровати есть с мягкими пуховыми перинами.

– Профессор Мэлдун, а МакКольм нас дра-а-азнит, – заныли девочки.

Но удивительное помещение, описанное МакКольмом, действительно обнаружилось. Это ни в коем случае не удовлетворило девочек.

– А говорили, что на Авалоне повсюду хрустальные башни с золотыми колокольчиками, – сказали они.

Мэлдун саркастически рассмеялся.

– Это кто же будет строить здесь хрустальные башни, – сказал он, – за такую-то зарплату?..

На Авалоне не было яблоневых садов. Яблони росли прямо в лесу, среди рябин и сосен. Яблоки были огромные, висели крепко и сами не падали, так что за каждым нужно было лезть. Местные жители, как обычно, плохо одетые, немногословные и приветливые, приставили лесенки к особенно труднодоступным деревьям, пригнали к опушке леса четверых серых осликов, на которых следовало навьючивать корзины с яблоками, и откланялись. На крыше ближайшего дома какой-то веселый старичок, притопывая ногой, играл на скрипке. Трое мужчин в ирландских кепках рядом чинили каменную изгородь, заделывая прорехи в ней с помощью крупной гальки и смачных выражений.

– Профессор Мэлдун, – потянула преподавателя за рукав Морвидд. – А это и есть духи умерших?..

– Духи, духи, – ворчливо подтвердил Мэлдун. – Кто же еще здесь будет работать… за такую-то зарплату?

Первый курс школы Мерлина в Кармартене частью скрылся в кронах деревьев, обрывая урожай, частью занялся подбиранием сбитых яблок в траве. Морвидд и Гвенллиан гоняли осликов, навьюченных корзинами, в деревню, скрытую холмами.

Вечером над лесом начал сгущаться туман. Все взволнованно переглянулись, кроме Мэлдуна, который сидел на валуне и сворачивал самокрутку. Погода портилась. Где-то плакал какой-то ребенок.

– Смотрите, смотрите, это тот самый волшебный туман, – сказала Керидвен, – который окутывает людей, чтобы перенести их… туда. Я хочу сказать, сюда.

– Вообще-то в это время года в этих широтах всегда туман, – заметил, сплевывая, Мэлдун, – и ничего волшебного я в нем не вижу.

Пока Ллевелис ловил летящие сверху яблоки, чтобы не побились о землю, и наполнял ими корзины, к нему подошла какая-то местная девочка лет шести и умильно на него посмотрела. Ллевелис быстро обтер бывшее у него в руках яблоко концом небезызвестного шарфа и подал ей.

– Отойди, красотка, здесь опасно, – сказал ей Ллевелис. – Еще яблоком зашибут.

В это время Гвидион, ничего не видя сквозь листву, действительно попал девочке по макушке яблоком. Девочка отошла в сторонку и села на замшелый камень. Из-за леса показалась грозовая туча, и даже раздались дальние раскаты грома над океаном. Девочка потирала макушку, собираясь заплакать.

– Боишься грозы? – спросил Ллевелис.

Девочка ничего не сказала, но потерла макушку и передумала плакать. Постепенно небо прояснилось.

Вечером из деревни пришла в поисках девочки бабка и рассказала, что ребенка они подобрали два года назад в ночь ужасной бури. Девочка брела по берегу моря, вся оборванная и исцарапанная. Обломков кораблекрушения в ту ночь выброшено было морем немало, но с какого корабля была девочка, узнать теперь трудно, поскольку ребенок совершенно не говорит. Семь дней продолжался шторм, луга за десять миль от моря были усыпаны рыбой, и семь дней люди видели над морем дрожащие огни.

Ллевелис стал докапываться, что за огни, и убедился, что это была не красивая метафора, а точное определение редкого погодного явления.

– Интересная история, – сказал Ллевелис, и девочка радостно ему улыбнулась, прежде чем бабка утащила ее, поругивая, за гребень холма, в деревню, спать.