— Я думал, вы меня туда позовете, — растерянно прого­ворил Зенек. Он все еще не мог поверить, что опасность ми­новала.

— Как видишь, не понадобилось, сержанту достаточно бы­ло того, что я сам ему рассказал, — ответил доктор. — Ну-ну, успокойся...

О чем они беседовали с милиционером, доктор не сооб­щил, словно это были сущие пустяки. Улыбнувшись, он ска­зал шутливо:

— Теперь у нас есть дело поважнее — давайте-ка ужинать! Зенек, поняв, что расспросами его мучить не собираются,

заметно повеселел, даже как будто улыбнулся в ответ.

Начались приготовления к ужину. Уля накрывала на стол, а Зенека отец попросил зажечь лампу и накачать воды, а по­том принести со двора дров. Он разговаривал с парнем не­принужденно, как со старым знакомым. А Зенек то и дело по­глядывал на доктора и все его поручения выполнял быстро и охотно.

За столом Зенек не сводил с доктора глаз. Тот был сего­дня необычно разговорчив и оживлен. Уля заметила эту пе­ремену, но ее это не обижало, а только удивляло. Возможно ли, чтобы отец так переменился из-за парня, которого до сих пор видел всего один раз и который к тому же обманул его?

Разговор не прерывался ни па минуту. Заметив копоть на стекле керосиновой лампы, доктор рассказал, что в будущем году в Ольшины проведут электричество. Зенек неловко, стесняясь, задал вопрос, другой. Зато, когда зашла речь о том, что старушка машина доставляет доктору массу хлопот, Зенек, оживившись, стал расспрашивать подробно, со знанием дела и попросил разрешения завтра осмотреть машину. А по­том Уля еще больше удивилась: отец заговорил о своей ра­боте. Раньше он никогда этого не делал, лишь изредка сухо и бегло упоминал о ней, считая, видимо, что никого его дела занимать не могут. Сегодня же он увлекательно рассказывал про больницу, про сложные операции, во время которых от сообразительности, энергии и самоотверженности врачей и сестер зависела человеческая жизнь...

Зенек слушал, и на лице его постепенно появилось то вы­ражение доверия и надежды, которое Уля уже видела од­нажды— в день поездки Юлека и Мариана в Стрыков, когда Зенек думал, что вот-вот увидит человека, которого искал так долго и так трудно.

В холостяцком хозяйстве доктора не нашлось запасного матраца. Правда, Зенек уверял, что ему хватит одеяла на полу террасы, но доктор не согласился и отвел Улю ноче­вать к пани Цыдзик. В чистенькой комнатке пани Цыдзик был новый зеленый диванчик, который она охотно предоста­вила на несколько дней в Улино распоряжение. Когда доктор ушел, пани Цыдзик хотела было расспросить Улю про гостя, но Уля отвечала неохотно, и та оставила ее в покое.

Девочка тихо лежала без сна и смотрела в темноту, за­ново переживая события минувшего дня — начиная с той ми­нуты, когда они узнали, что Зенека могут арестовать, и вплоть до ужина, который был таким мирным и радостным. Потом она стала гадать, о чем говорят теперь отец и Зенек, оставшись одни. Расскажет ли Зенек отцу про свою жизнь? Доверит ли он ему свою тайну? Она вспомнила, с какой добротой и сочувствием смотрел на Зенека ее отец, и вдруг почувствовала, что такого отца она может полюбить... Если б только он ее любил!

„СОЖГИ ЭТО ПИСЬМО "

Наутро Уля вскочила очень рано и побежала домой. Две­ри и окна были открыты настежь — доктор любил свежий утренний воздух. Уля вошла в прихожую и заглянула в каби­нет— как она и думала, отец уже сидел за столом. К вечеру он слишком уставал и всегда читал медицинские журналы по утрам, до отъезда в больницу.

Он не слышал ее шагов. Стоя в дверях, Уля жадно рас­сматривала его седеющую голову, его усталые глаза, прикры­тые тяжелыми веками, его узкие губы, обычно крепко сжа­тые или иронически усмехающиеся, а вчера так приветливо улыбавшиеся Зенеку.

Потом Уля заглянула на кухню. Зенека там не оказалось, постель его была убрана, на столе стояли синяя отцовская чашка и тарелка с хлебными крошками. Что это значит? Она снова подошла к кабинету.

— Доброе утро! — сказал доктор. — Я не знал, что ты так рано придешь, а то подождал бы тебя с завтраком.

— А Зенек?

— Он пошел на работу, туда же, куда вчера. Вернется к вечеру.

Какое разочарование! Уля надеялась, что наконец-то им с Зенеком удастся побыть вдвоем. И тогда, кто знает, мо­жет быть, они рассказали бы друг другу свои тайны, которые не, расскажешь при других, пусть даже самых близких людях.

— Я говорил Зенеку, что он слишком устанет, мы ведь вчера допоздна разговаривали («Значит, все-таки разговари­вали!»— отметила Уля), а ему, чтоб успеть на работу, при­шлось встать в половине пятого. Упрямый парень!—улыб­нулся отец. — Ну что ж, его можно понять — хочет немного подработать.

Уля заметила, что упрямство Зенека понравилось отцу, и ей это было приятно.

Доктор мельком взглянул на дочь и взялся за журнал, считая, видимо, что разговор окончен. Но Уле хотелось его продолжить.

— Папа...

- Да?

Девочка глубоко вздохнула и, не зная еще, что услышит

в ответ, невнятно пробормотала:

— Ты ведь не думаешь, что Зенек... ты ведь ему не ве­лишь. ..

— Что с тобой? Чего я ему не велю?

— Не велишь вернуться домой?

— Нет, — задумчиво проговорил доктор. — Нет, — повто­рил он, как бы отгоняя собственные сомнения.

Уля снова вздохнула, на этот раз с облегчением. Она так боялась, что отец сочтет это своей обязанностью — взрос­лые ведь всегда принимают сторону родителей против

детей.

— А что с ним будет?

— Что с ним будет?..

Отец отложил журнал, а Уля присела на табуретку около стола и молча ждала ответа. Со вчерашнего вечера она счи­тала отца в какой-то мере ответственным за судьбу Зенека, хотя совершенно не отдавала себе отчета в том, что это озна­чает для нее самой.

— Конечно, лучше бы всего... — неторопливо рассуждал отец, — лучше бы всего ему жить с кем-нибудь из близких, с человеком, которому он доверяет. Я вот думаю об этом Янице...

— Но ведь Зенек не знает, где он живет!

— Возможно, мы его разыщем. Сержант Ковальский обе­щал мне кое-что сделать.

— Милиционер?

Он слегка улыбнулся ее удивлению.

— Ты считаешь, что милиция только и делает, что следит за уличным движением да ловит преступников? Сержант очень сочувственно отнесся к Зенеку, хотя я и не много мог ему рассказать. Во всяком случае, он согласился, пока маль­чик находится у нас, под присмотром, оставить его в покое. А тем временем Ковальский узнает, какая организация долж­на была строить мост в Стрыкове и где находятся сейчас строители.

— А вдруг его все-таки не найдут? Что тогда?

— Ну что ж, тогда придется поместить парня в воспита­тельную колонию.

«Воспитательная колония»? Это звучало не очень приятно.

— Я бы не хотел, чтобы ты говорила Зенеку об этих по­исках,— заметил отец. — Пусть не надеется заранее, ведь пока еще ничего не известно.

— Ладно,— сказала Уля. — А он согласится поехать в ко­лонию?

— Он согласится на что угодно, лишь бы не возвращаться к отцу. Так он мне сказал.

Следующий вопрос Уля задала так тихо, что отцу при­шлось наклониться к ней, чтобы расслышать ее слова:

— А он сказал тебе... Зенек сказал, почему не хочет жить с отцом?

— Да. — Лицо доктора омрачилось. — А тебе он говорил?

— Нет.

— Ты не удивляйся. Плохо думать о своих родителях и плохо о них говорить — это очень тяжело.

Внезапный слепой гнев охватил Улю. Кому он это расска­зывает!

— А я нисколько и не удивляюсь! — порывисто и резко, как прежде, ответила она. — Я его очень даже хорошо по­нимаю.

Доктор отпрянул, как от удара. Несколько минут он сидел молча, а когда заговорил, в голосе его была незнакомая Уле грустная нежность:

— Ты, верно, тоже редко говоришь обо мне с друзьями?

— Никогда и ни с кем.

— Да, конечно... и все думают, что ты счастлива, не правда ли? — Ответа не было, да он его, видно, и не ждал, потому что губы его сложились в горькую усмешку. — Все ду­мают, что, хоть и нет у тебя матери, зато отец хороший. И никто не знает, как тебе со мной плохо.