— Спасибо. — Она не могла найти других слов, вспоминая, что Эдвин видел ее в убогом халате и шлепанцах.

— Честно говоря, — непринужденно продолжил Оливер, — я все время думаю о вас. Вы так привлекательны…

Долорес смерила его испепеляющим взглядом, отчего он захохотал. Но тут на кухню вернулась миссис Шеффер с фотографиями, и ей пришлось промолчать.

Эдвин вынул фотографии из конверта и разложил их на столе.

— Что скажете, Долорес? Нравится? — спросил он как ни в чем не бывало.

Это были сделанные весной фотографии великолепного сельского особняка в колониальном стиле, окруженного цветущими азалиями. Дом был каменный, с большой верандой и окнами со ставнями, но носил на себе явную печать заброшенности.

— Чудесно… Чей это дом?

— Его купила компания. Он находится примерно в получасе езды от города. Когда усадьбу восстановят и перестроят, она станет местом отдыха для наших служащих, зарубежных клиентов, а также для друзей и родственников.

— Благое дело…

Эдвин нахмурился.

— Потребуется много работы. И главной заботой станут меблировка и внутреннее убранство.

— Да… Труд немалый.

Оливер поднял глаза.

— А кто меблировал и декорировал вашу гостиницу?

— О, мы с мамой все сделали сами, не прибегая к помощи профессионалов… — Воспоминания заставили ее улыбнуться. — Это было здорово! Мы ходили по аукционам, «блошиным рынкам» и антикварным лавкам, отбирая то, что казалось нам подходящим. И каждая комната была убрана по-своему.

— А все вместе смотрится великолепно, — сказал Оливер. — Должно быть, у вас врожденный талант. — Взгляд Долорес заставил его приподнять уголки рта. — Я ничуть не удивляюсь этому, отведав блюда вашего приготовления.

Долорес обдало жаром. Она слышала похвалу от многих, но только комплименты Эдвина заставляли ее терять голову. Она будет последней дурой, если поверит хоть единому его слову…

— Я делала это с любовью, — пробормотала женщина и уставилась на одну из фотографий, стремясь избежать его взгляда.

— Хотите еще чаю? — спросила миссис Шеффер.

Долорес покачала головой.

— Спасибо, я уже и так выпила две чашки. Пожалуй, пора домой. — Она отодвинула кресло и улыбнулась экономке. — Я рада, что вы будете здесь и поможете мне с обедом. Не сердитесь, что я захватила вашу кухню?

— О Господи, конечно, нет! — воскликнула миссис Шеффер. — Не переживайте из-за таких пустяков. Было бы смешно, если бы я сердилась!

Эдвин проводил Долорес до двери и помог надеть пальто. Стену просторного холла украшало несколько больших черно-белых фотографий, оправленных в рамки. Долорес заметила их, как только вошла в дом. На них были запечатлены мальчик и девочка в момент игры. Фотографии отражали малейшие оттенки чувств и были сделаны настоящим профессионалом.

— Поразительно, — промолвила Долорес. — Это ваши дети, когда они были маленькими?

— Да, — улыбнулся Эдвин. — А фотографировала их моя жена…

Застегивая пальто, Долорес обдумывала услышанное.

— Похоже, он была очень талантлива. Фотографии замечательные.

— Да. Прошло столько лет, а я все еще любуюсь ими. — Он подал ей шарф. — Долорес, я очень ценю вашу работу. Моими гостями будут друзья и проверенные деловые партнеры, и я рад возможности отплатить за радушие, с которым они встречали меня долгие годы.

— Сделаю все, что в моих силах, — пообещала она.

— Не сомневаюсь.

Долорес глубоко вздохнула и задумалась: почему этому человеку достаточно одного взгляда, чтобы лишить ее душевного равновесия?

— Ну, до следующей среды, — сказала она.

— Я буду ждать. — Он не притронулся к ней, не сделал попытки поцеловать. Просто открыл дверь. Долорес сама не знала, рада она или разочарована тем, что прощание было таким сдержанным.

Она ехала домой со странным ощущением, будто ее жизнью отныне руководит некая тайная сила.

Днем позвонила Агата, и Долорес села в кресло, приготовясь услышать очередную сагу о ее сыне. В последнее время Агате приходилось нелегко.

Сестра сказала, что сын взял ее машину и пропал на три часа. Этот тринадцатилетний оболтус совсем от рук отбился. Он отказывается делать уроки, потому что вдрызг разругался с учительницей, которая выгнала его из класса за сквернословие.

— Я не знаю, что с ним творится! — причитала Агата. — Он несколько месяцев ходил к психоаналитику, но это помогло как мертвому припарки! Он окончательно спятил! Курит, превратил свою комнату в хлев, разбил окно и вообще… Господи, что будет дальше!

Долорес потеряла дар речи. Да, дети в переходном возрасте — отнюдь не сахар, но она не понимала, каким образом ее любимый племянник мог превратиться чуть ли не в малолетнего преступника.

До сих пор Долорес считала, что сестра, которая была для своих четырех нежно любимых чад непререкаемым авторитетом, слегка преувеличивает и чересчур серьезно относится к поступкам сына, вполне, на ее взгляд, нормальным для подростка. Но то, о чем рассказывала Агата, выходило далеко за пределы нормального.

Стряслась беда. А она не могла придумать, как помочь сестре.

Наступила среда. Долорес приехала в город, заехала в общежитие за Корой, и они вместе двинулись к особняку Эдвина Оливера.

— Я говорила тебе, что он сказочно богат, — прошептала Кора, когда они очутились на круглой подъездной аллее. — Ты только посмотри на этот дом! Свихнуться можно! — Она на мгновение замешкалась, с почтительным восхищением глядя на резиденцию Эдвина, а затем улыбнулась. — Но, конечно, самое главное, что он порядочный человек. — Кора с иронией повторила слова матери, которые та твердила по любому поводу, пытаясь научить дочь, что именно следует считать в человеке главным.

Долорес припарковала машину и сердито посмотрела на дочь. Кора ответила ей деланно невинным взглядом.

— Ма, мистер Оливер действительно порядочный человек. И очень, очень милый.

— Ты сделала такой вывод после одной-единственной беседы под деревом? — Долорес выключила двигатель и вынула ключ зажигания.

Кора вздернула подбородок.

— У меня хорошая интуиция… Должно быть, я немного «с приветом». Я просто знаю. Чувствую. Мистер Оливер удивительно обаятельный мужчина. Была бы я чуть постарше…

Долорес попросила:

— Ох, Кора, прекрати!

— Кроме того, я чувствую, что ты ему нравишься, — нараспев произнесла Кора.

— Ему нравится, как я готовлю, — решительно ответила Долорес.

— И ноги. У тебя потрясающие ноги.

— Он ни разу не видел моих ног! Когда ты наконец замолчишь? — Долорес выбралась из машины и хлопнула дверцей чуть сильнее, чем требовалось. Кора осталась при своем мнении, но промолчала, как подобало примерной дочери.

Следующие несколько часов Долорес занималась приготовлением обеда, по мере надобности привлекая на помощь миссис Шеффер и Кору. Она видела Эдвина только мельком: тот вернулся с работы и заглянул, чтобы поздороваться.

Они готовились подавать первое блюдо, когда на кухню зашла девочка-подросток с плоской коробкой, в которой лежали остатки пиццы. У нее были длинные темные волосы и большие карие глаза. Дочь Эдвина, Лина, волнуясь, подумала Долорес. Девочка была облачена в обычную подростковую униформу — джинсы и майку на несколько размеров больше, чем нужно, так что очертания ее тела надежно скрывались в складках материи. Не найдя места в буфете, она положила коробку на стул, но не встретила должного понимания у миссис Шеффер.

— Выкинь эту штуку прямо в мусорное ведро, радость моя, — посоветовала экономка.

— Тут остался еще один кусок. Я заверну его в бумагу. Джон сказал, что съест его на завтрак.

— О Боже, куда катится этот мир? — запричитала миссис Шеффер. — Пиццу на завтрак!

Кора засмеялась и бросила на девочку понимающий взгляд.

— Я и сама люблю пиццу на завтрак. — Она взяла поднос с бокалами, наполненными минеральной водой, и понесла его в столовую. Лина же завернула треугольный кусок пиццы и положила его в холодильник, не сводя с Долорес любопытных глаз.