— Я знаю, Джефри, но со мной все в порядке. Правда, — сказала я, усердно пытаясь поверить собственным словам.

После ужина и легкого разговора, приправленного знаменитым хреном, мы пошли домой пешком. Поскольку я никогда не забывала о старых временах, то всегда испытывала разочарование, глядя на линию горизонта, изрезанную новыми зданиями. Маленькие магазинчики и величественные старые отели уступили место современной архитектуре.

— Помните, как дети играли на променаде перед отелями "Челси" и "Амбассадор"? — спросила я Джефри.

— А старики сидели в креслах у перил? Ну, они тогда казались старыми. Теперь я думаю, большинство из них были нашего возраста. А вы ходили на "Стальной пирс"?

Протянувшись далеко в океан, "Стальной пирс" был целым городом, в котором каждый мог найти себе развлечение по душе. На один билет в главное здание вы могли попасть в любой из нескольких кинотеатров, бальный и театральные залы, где выступали заезжие знаменитости.

Также на пирсе были различные аттракционы, где мы оставляли все свои карманные деньги. И водолазный колокол, опускавший любопытных на дно океана. Когда мне было около восьми, Ларри, брат-близнец Эви, убедил меня спуститься в этом колоколе, пообещав приключение в стиле Жюля Верна с прозрачной водой и экзотическими разноцветными рыбами. Я помню, как задыхалась в тесноте железной сферы и не видела сквозь грязные окна ничего, кроме мутной воды и зеленых скользких водорослей. И испытывала лишь страх. Ларри потом долго поддразнивал меня этим путешествием, быстро прерванным из-за моих истошных криков.

Я помню паноптикум в главном здании: женщину с бородой и змеиной кожей, мужчину с половиной лица, мужчину толщиной с двух мужчин — жертв жестокого веселья природы. Я помню свой ужас и угрызения совести из-за этого ужаса.

И еще там был "Павильон смеха": здание внутри главного здания. Над входом длинного, исчезающего в кромешной тьме коридора висело лицо смеющегося клоуна. Нащупывая дорогу как слепые котята, мы вскоре оказывались в одной из ярко освещенных комнат. Сначала комната, где все было наклонным, включая пол и потолок. Только люди были прямыми, но мне всегда казалось, что комната правильная, а не я. И комната с зеркалами, где я снова теряла чувство равновесия и самое себя, тщетно выискивая во множестве кривых зеркал истинное отражение.

— Помните "Павильон смеха"? — спросила я Джефри.

— "Павильон смеха"?

— На "Стальном пирсе". Когда была маленькой, я и представить не могла, что заглядываю в мешок с шутками жизни.

— Вы смущаете меня, Алисон. О "Стальном пирсе" мне напоминают только запахи сахарной ваты и орехов, — сказал Джефри, перепрыгивая через трясину моих воспоминаний к своим собственным. — Для меня это был летний цирк. Я обычно радовался одному виду длинных гирлянд лампочек, качающихся в небе.

— Мой кузен Ларри рассказывал мне и своей сестре Эви, что это прожекторы, которые ищут бомбардировщики, и мы ему верили.

— Он был садистом?

— Как и все мальчишки.

— Вы действительно так думаете?

— Да, и некоторые большие мальчики тоже.

— Я должен принять это на свой счет? — спросил Джефри, робко улыбаясь.

— Нет-нет, извините, Джефри. Не знаю, почему у меня это вырвалось.

— Расскажите мне побольше о вашей семье.

— Ну, это только мои родители, бабушка Эллис — мама моего папы — и семья моей кузины Эви.

— Вы часто видитесь с родителями?

— Они живут во Флориде. Я нечасто общаюсь с ними, что сводит их с ума, но сохраняет мое душевное здоровье, — холодно ответила я.

— Итак, вы не очень близки, — сказал Джефри.

— Нет… да… Вообще-то я не знаю, почему так сказала. Не то что мы далеки, просто мне кажется, что мои родители не понимают меня. У меня комплексы, не так ли?

Джефри улыбнулся.

— Я была близка с бабушкой, но она давно умерла.

— Она вас понимала?

— Может, и нет, но она не судила меня.

— А родители судили?

— Мать, в основном. Думаю, она желала мне только хорошего… Больше всего ее тревожило мое одиночество. "Любой женщине необходим муж… Мальчику нужен отец", — повторяла она при каждом нашем разговоре. Я даже перестала говорить с ней о своей жизни, потому что если я упоминала какого-нибудь мужчину, даже мимоходом, она уже готова была рассылать свадебные приглашения.

— Как любая еврейская мама.

— Возможно… — нехотя согласилась я. — … Да, так я рассказывала вам о бабушке. Я помню летние недели с ней в Атлантик-Сити как самые безмятежные в своей жизни. Мы сидели на веранде после обеда и смотрели на небо. Мне не разрешалось выходить на пляж в течение часа после еды. Она боялась, что я пойду купаться, и у меня начнутся судороги. Мы смотрели на облака и представляли их разными существами, и она придумывала чудесные истории.

Джефри рассмеялся.

— Тест на романтичность. Я тоже любил это в детстве.

— Я до сих пор люблю.

— А где ваши кузены?

— Я не вижусь с ними, — ответила я, мрачнея.

— Ну, я могу понять, почему вы не общаетесь с Ларри…

— А вы даже и половины не знаете.

— И что же с ним стало?

— Я точно не знаю. У него были какие-то неприятности в школе. Мне сказали, что он жульничал на экзамене. И потом его послали в военную академию, то есть мне так сказали. Я уверена, что это неправда. Моя семья обожала секреты. В моей школе ходили слухи о мальчике, исключенном из другой школы за неприятности с девочками. Не знаю, почему я решила, что это Ларри, но ясно помню, что была убеждена в этом.

— А Эви? Похоже, вы были друзьями, — сказал Джефри.

— Эви умерла.

— Извините.

— Когда ей было пятнадцать лет, она прыгнула с моста в океан как-то ночью в середине февраля. Температура была ниже нуля. Это было ужасно, — тихо и обстоятельно объяснила я.

— Это ужасно, — повторил он. — Мне очень жаль. Я не хотел расстраивать вас своими вопросами. Это не мое дело. Наверное, я профессионально назойлив.

Я молча улыбнулась.

— Должно быть, это была для вас большая потеря, но это было… сколько?… двадцать? двадцать пять лет назад? Это большой срок. И время затягивает все раны, — успокаивал он.

— Не все, — сказала я, отстраняясь от него.

— Но почему мне кажется, что вас еще что-то тревожит, что-то более недавнее?

— Что именно? — настороженно спросила я.

— Возможно, какая-то другая потеря?

— Возможно, — призналась я. — Мой сын уезжает в колледж в конце лета…

К середине дня, немного расслабившись, я отправилась на пляж.

— Спасибо, — сказала я юноше, воткнувшему мой белый зонтик в песок.

Когда я опускала деньги в его ладонь, мне показалось, что он слегка сжал мою руку. Однако прежде чем я успела осмыслить его жест, появилась Робин, намазанная маслом для загара и покрасневшая от солнца, чуть припорошенная песком, принесенным прохладным морским бризом.

— Сегодня просто великолепная погода, Алисон, — сказала она. — Где ты пропадала?

— Мне было не по себе с утра.

— Снова головокружение?

— Да, но сейчас все прошло, — солгала я, надеясь, что тошнотворное чувство оставит меня, если не буду обращать на него внимания.

— Тебе действительно надо сходить к врачу.

— Хорошо, но сейчас все в порядке.

— Итак, как прошел вчерашний ужин… с Джефри? — спросила Робин, устраиваясь на песке перед моим шезлонгом.

— Мы ходили к Барни, ели крабов. Там было тесно и приятно, как обычно…

— Мне не нужен отчет о ресторане, Алисон. Как Джефри?

— Что значит "как Джефри"?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Он хороший партнер?

— Он не партнер. Мы должны были ужинать все вместе, но ты увильнула.

— Я была в панике.

— Знаю. Но тогда почему тебя не было дома, когда я вечером звонила тебе?

— Я ходила к Стейнерам.

— Разве Мэгги не в городе?