— Нет, нет, нет! — вмешалась Лидия. — Никакая это не шутка! Вовсе нет. Посмотрите! Посмотрите!

Дункан с трудом перевел дыхание, наблюдая, как на лице Брук медленно появлялась улыбка. Не надо было ему смотреть на Брук, не надо видеть, как распахиваются эти голубые глаза с длинными черными ресницами. Это должно быть привилегией Джеймса.

Но — помоги ему Господи! — отвернуться он не мог!

Дрожащими руками он поставил подносы рядом с подносами Брук, едва не перевернув один из них.

— Я не могу в это поверить, — произнесла Брук. — Я повесила их только сегодня утром.

Она провела кончиками пальцев по отвороту носка.

Ногти у нее были короткие, покрытые бледно-розовым лаком, под легкой кожей руки просвечивали голубоватые вены. Пальцы неуверенно начали ощупывать носок. Похоже, само предвкушение подарка доставляло Брук большое удовольствие.

Наконец она забралась внутрь и вынула из носка грушу. И улыбнулась.

Что-то сдавило сердце Дункана. А уж он всегда считал себя слишком очерствевшим, чтобы реагировать на чьи-то чувства. Выходит, он ошибался?

Брук повертела завернутую в бумажное кружево грушу, осмотрела сверху донизу, потрогала кончиками пальцев прикрепленное к фрукту птичье перышко. Подняла взгляд на Лидию, на Нетти. А затем на него. В последнюю очередь — на него.

Она держала грушу на ладони как великий дар.

— Посмотрите, — сказала она, и в ее голосе прозвучали одновременно удивление ребенка и благоговейный ужас женщины. — Куропатка на груше! В первый день Рождества!

Ах, черт! Дункан почувствовал, как внутри у него все сдавило.

Джеймс и не представляет, с чем ему предстоит столкнуться. Он знает Брук лишь поверхностно; он видел лишь то, что может у нее взять, даже не дав себе труда задуматься, какая она на самом деле.

Слава Богу, это проблема Джеймса, а не его, Дункана!

Брук на минутку закрыла глаза, затем снова открыла, и лицо ее засияло ярче елки.

Когда Дункан наконец вспомнил о необходимости дышать, он выругался про себя. Потому что теперь это была его проблема.

— Брук, дорогуша! Будь серьезной, — говорила Салли, переходя из кухни Брук в гостиную. — Ну зачем мне было класть тебе в носок грушу с перышком куропатки?

Брук посмотрела на свою подругу. Никто больше не может быть такой белокурой, такой умной и выглядеть так хорошо в этом свитере с дерзким геометрическим разноцветным рисунком, облегающем изумительно стройные бедра!

— Потому что это вполне в твоем духе, вот почему!

— Это мог быть любой из наших жильцов, — терпеливо объясняла Салли, теребя ворот свитера. — Вчера была суббота. Жильцы все время входили и выходили. Теперь все знают, как ты любишь этот праздник! Прими подарок как жест признания, чем он, я уверена, и является.

Брук, подобрав под себя ноги, устроилась на черной подушке стула.

— Это нечестно! То есть я хочу сказать, сюрпризы я люблю. А вот анонимность ненавижу!

Салли провела рукой по волосам и сменила тему:

— У тебя все готово для сегодняшнего вечера?

— Да. Но не пытайся заговорить мне зубы.

— Но ведь нам надо обсудить обед. Ты ведь за этим меня позвала?

Брук действительно позвала ее за этим. Но она еще хотела спросить Салли о груше. Посмотреть в большие карие глаза подруги, когда та будет отвечать. Неужели Салли действительно не знает, чей это подарок?

Для Брук было невыносимо оставаться в неведении. Она не привыкла к сюрпризам. Дома она всегда сама наполняла рождественские носки всем домочадцам, в том числе и себе самой, фруктами, орехами и леденцами.

И она всегда твердо знала, что еще найдет в носке со своим именем. Большинство Бейли страдало от полного отсутствия воображения. Брук обычно получала в подарок невероятное количество завернутых в золотистую бумагу шоколадок.

— Хорошо! — Она подняла руки в знак поражения. — Если ты клянешься, что это не твоих рук дело…

В глазах Салли появился озорной блеск.

— Брук, лапочка! Это же Рождество! Я никому ни в чем не должна клясться!

— О, прекрасно! Тогда не жди в своем носке ничего, кроме уголька!

— Замечательно! — Подбоченившись, Салли склонила голову набок и хитро улыбнулась. — Мне же нужно чем-нибудь обогреть квартиру!

— Ты действительно видел, как Брук нашла грушу? — спросил Джеймс между двумя глубокими размеренными вдохами-выдохами во время пробежки в парке.

— Да, — выдохнул в свою очередь Дункан.

— Что она сказала?

— Не очень много.

В Сиэтле Дункану приходилось заниматься упражнениями в помещении. В клубе, расположенном в нескольких кварталах от его квартиры, имелась прекрасная внутренняя беговая дорожка. И бассейн.

— Она удивилась?

— Да. По-настоящему удивилась.

— Поинтересовалась, от кого это?

— Она не спросила.

Конечно, он всегда мог хорошо потренироваться. Нет ничего хуже, чем обрюзгшее тело в тридцать пять лет. Особенно у доктора, который проповедует своим пациентам здоровое питание и физкультуру. Ему нужно было…

Джеймс взял Дункана за руку и остановил его.

Дункан вырвал руку.

— Какого черта?

— Послушайте, доктор Кокс! Я хочу получить прямой ответ! — Положив руки на пояс, Джеймс делал глубокие вдохи и выдохи, чтобы нормализовать дыхание. — Что сказала Брук, когда нашла грушу? Если ты, конечно, можешь вспомнить.

О, Дункан хорошо это помнил! Сомневался, что когда-нибудь забудет — не столько слова, сколько взгляд. Возбужденный блеск ее глаз. То, как она сначала погладила кончиками пальцев носок, затем завернутую в кружево грушу. То, как ее губы раздвинулись во внезапном вздохе, а потом расплылись в улыбке, до сих пор живущей в его мечтах.

— Ну? — настаивал Джеймс.

Дункан уперся руками в колени и опустил вниз голову.

— Я вспоминаю.

Он думал о Брук. А этого ему не хотелось. Надо думать о том, какая славная погода, о том, как он хорошо пробежался. Мысли же о Брук были нарушением границ. Предательством дружбы с Джеймсом. Предательством идеалов самого Дункана. Он был глубоко предан своем убеждениям, обету никогда не поддаваться чувствам.

Брук же заставляла его чувствовать .Будь все проклято!

Он выпрямился.

— Она сказала: «Куропатка на груше. В первый день Рождества».

Джеймс нахмурился, переваривая информацию.

— Так и сказала?

— Да. — Дункан повернулся и направился обратно.

Он не собирался рассказывать больше. Рассказывать о том, как удивительно звучал ее голос, какой благоговейный ужас появился на ее лице. Рассказывать о своих чувствах к ней.

— Хорошо развлеклись? — спросила Брук. — Как прошел вчерашний вечер с Джеймсом?

Салли плюхнулась животом на груду подушек цвета зеленого винограда, покрывающих сооружение, служащее Брук диваном, устроилась поудобнее и оперлась подбородком о ладонь.

— Он великолепен! Как ты и говорила.

— Да? Правда? Хочу подробности! Обед в правлении был…

— …типично политическим!

— А Джеймс был…

— …имел оглушительный успех!

— И ты тоже, не сомневаюсь! Очаровала всех, кто может быть тебе полезен?

Нахмурившись, Салли уткнулась в подушку.

— Ух-х!

— Сал?

— Это был вечер Джеймса! Не мой! И ты это знала!

— Да, я это знала. Но ты, конечно, все-таки кое с кем встретилась?..

— Да, встретилась с несколькими людьми. — Салли поджала губы.

— И что же? Вы беседовали о твоих идеях благотворительности?

— Не совсем…

Брук, ошеломленная, откинулась на подушку кресла.

— Салли Уайт! Предоставь тебе возможность сделать золотую карьеру, и ты все это бросишь!

— Я рекламировала Джеймса! А не Салли Уайт.

— Салли, ты всегда занимаешься рекламой только Салли Уайт! Утром, днем и вечером!

— Нет, вчера вечером я… развлекалась!

Развлекалась? Салли?

— Джеймс?

Салли вздохнула.