По левому борту, милях в трех, тянулся невысокий ровный берег, окаймленный узкой песчаной полосой. Видневшийся вдали лесок казался с судна дремучим и непроходимым. Время от времени на берегу показывались становища — рыбацкие поселки в несколько домов, приютившиеся в устьях небольших речушек.

Нежаркие лучи заходящего солнца вдруг вспыхивали ослепительными молниями, натолкнувшись на окно рыбацкой избы. Легкий ветерок доносил слабые запахи берега и приятно холодил загорелые лица моряков.

Увлеченные своим делом, курсанты сосредоточенно трудились, не обращая внимания на тихую прелесть северного летнего вечера.

Дробный перестук шагов донесся на корму со стороны средней надстройки. Боцман насторожился и посмотрел на ходовой мостик.

Вот шум раздался уже ближе, и на ботдеке показалась маленькая щуплая фигурка матроса первого класса Алексея Аленушкина. Ему было всего двадцать лет, но весь комсостав судна, в том числе и боцман, уважительно называли его по имени-отчеству — Алексей Андреевич. Круглое конопатое лицо Аленушкина с чуть вздернутым маленьким носом и озорные с лукавинкой карие глаза так и светились неистребимой жизнерадостностью. Когда он улыбался, то ямочки на щеках, белые ровные зубы, мягкий блеск искрящихся глаз делали его лицо обаятельным.

Матрос вихрем пронесся мимо спасательных вельботов, на секунду остановился у трапа, ведущего с ботдека на главную палубу, и, легко подпрыгнув, лихо скатился по поручням вниз.

— Привет труженикам пеньки и свайки! — прокричал Аленушкин, подбегая к курсантам. Он подмигнул боцману и наклонился к одному из практикантов:

— Что, брат, свайка никак не лезет в прядь?

Юноша улыбнулся и кивнул.

— Так она же деревянная! Ты попроси боцмана, — проникновенно продолжал Аленушкин, — у него палец железный, это я точно знаю, он им стальные тросы протыкает.

Курсанты негромко засмеялись, осторожно посматривая на боцмана. А тот, сдерживая улыбку, покачал головой:

— Вроде и взрослый ты стал, Алексей Андреевич, а все дурачишься. Пора бы перестать.

Аленушкин выкатил глаза, щелкнул каблуками и, приложив руку к фуражке, выпалил:

— Рад стараться — перестать!

Все опять засмеялись.

А Аленушкин, весело подмигнув курсантам, подбежал к выпущенному за кормой лагу и четкими движениями быстро выбрал его из воды. Столь же стремительно он уложил лаглинь в аккуратную бухточку, шутливо помахал боцману рукой и убежал обратно на мостик.

Боцман проводил его теплым взглядом и повернулся к курсантам.

— Видали, как надо работать? То-то. Все у него горит в руках, все он делает красиво. Таким и должен быть моряк, ловким, быстрым, умелым и, конечно, веселым.

— Не каждый же рождается таким, — со вздохом ответил один из курсантов.

Боцман посмотрел на него и кивнул:

— Верно, не каждый. Да не в этом дело. Он море любит, по-настоящему любит, вот в чем суть.

— А если бы мы не любили море, то, уж наверное, не пошли бы в мореходку.

Боцман задумчиво покачал головой.

— Тут годы пройдут, пока поймешь, что без моря тебе нет жизни. Алексей тоже не родился моряком. Да что там «родился». Когда он пришел на судно, его целый год, кроме как салажонком, никто и не называл. И имени-то его никто не знал толком. А теперь вон каким отличным моряком стал.

— Это кому как повезет! — бойко выкрикнул сидевший поодаль курсант.

Боцман нахмурился:

— «Повезет». Не дай бог, чтоб так везло, как Алексею. Это неумные люди на «везет» ссылаются. На море, брат, если сам не везешь, то тебе ни в жизнь не повезет, запомни. Так и останешься салажонком и всю жизнь будешь на подхвате или убежишь на берег. Если вам рассказать историю Алексея… Да на нем места живого нет, вот как ему везло в первый год…

Боцман вернулся на свое место, засопел, разминая в руках новую папиросу, и начал рассказывать.

— Прибыл Аленушкин к нам на судно три года назад. Стояли мы тогда у девятого причала в Мурманском порту, заканчивали последние приготовления к отходу в рейс на остров Вайгач. Дело было уже под осень, погода стояла дождливая, часто штормило. Короче, рейс предстоял нелегкий, тем более что разгрузку на таких островах всегда приходится делать своими силами — там ведь нет ни грузчиков, ни причалов. В таких условиях каждый человек на счету, а у нас двух матросов не хватало по штату.

Перед самым отходом в рейс, смотрю, поднимается по трапу мальчуган, маленький, тощий, одет, прямо скажем, не по сезону: в парусиновом костюме и сандалиях. Поднялся он на борт, положил свой рюкзачок на палубу и стоит молчит, по сторонам пугливо поглядывает. Подошел я к нему, спрашиваю строго:

— Кто такой? Почему без спросу на палубу лезешь?

Паренек торопливо подхватил рюкзак, протянул мне бумажку и сказал чуть слышно:

— Меня послали… Сказали, тут матросов не хватает…

Поглядел я — действительно, все как положено: отдел кадров направляет в распоряжение капитана судна Аленушкина Алексея для использования в качестве матроса второго класса.

Вызвал я старпома к трапу, докладываю: вот, мол, так и так, прибыл новый матрос на судно. Старпом прочитал направление и смотрит на меня.

— Где же матрос?

— Да вот, — говорю, — на трапе пока стоит.

Старпом поглядел на паренька, потом опять на меня и говорит:

— Ты что же, старик, шутки шутить со мной вздумал?

— Никак нет, — говорю, — все как есть правда. Это и есть новый матрос.

Старпом окинул взглядом мальчугана и в сердцах сказал:

— Они там с ума посходили! Это же не детский сад, это пароход! Нам в Арктику идти, а они салажат шлют!

А мальчуган стоит, слушает и глаз испуганных со старпома не спускает.

Покричал, покричал старпом, а только выхода не было, пришлось зачислить Аленушкина в штат матросом второго класса. Было ему тогда семнадцать лет, и, кроме десятилетки, ничего он еще не видел. Само собой понятно, о матросской работе он имел самое туманное представление.

Вышли в рейс. Идем по заливу, вроде бы и качки нет, а новичок наш весь позеленел, едва ноги передвигает. Вижу, подбежал к борту, отдал рыбам весь свой обед, постонал, помычал, но, однако, снова за работу принялся. Откровенно говоря, это мне понравилось — хоть и страдал тяжко, а от работы не убежал.

Вечером вызвал меня старпом к себе.

— Как там твой салажонок, жив еще?

— Все нормально, — говорю. — Травит, как и положено, до жвака-галса.

— Ты смотри за ним позорче, боцман. Нам его надо живым назад привезти, понял?

— Понял, — отвечаю, — отчего не понять. Доставим назад в лучшем виде.

До острова Вайгач шли мы трое суток. Качало не очень сильно, но Аленушкину туго пришлось. Уж так укачивался он! Одна тень зеленая осталась, ни есть, ни пить не может, глаза мутные стали, то и дело к борту бегал. Совсем было духом упал парень. В таких случаях лекарство одно — работа на палубе, да потяжелее, чтоб забыть и о качке и о болезни своей. Я и прописал ему побольше этого лекарства. Смотрю — парень стал пореже к борту бегать, в глазах живой огонек появился.

На третьи сутки вроде полегче ему стало, привыкать начал к качке. А тут и Вайгач показался. Зашли мы в бухту Восточную, стали на якорь, спустили на воду две моторные шлюпки и начали выгрузку своими силами. Остался на палубе один бессменный вахтенный матрос — Аленушкин наш. Конечно, большой пользы от такого вахтенного матроса не было, да куда же его девать при рейдовой выгрузке? На шлюпку не пошлешь, к лебедке тем более не поставишь. Вот он и бегал от носа судна до кормы, на якорь-цепь посматривал и, как говорится, наблюдал за обстановкой.

Выгружали всю ночь. Под утро первая шлюпка подошла к борту судна. Матрос бросил швартовый фалинь на палубу парохода. Аленушкин замешкался, прозевал момент и только-только успел схватить фалинь за самый кончик.

Ну, прозевал — и ладно, ему бы бросить фалинь, и дело с концом, еще раз подали бы со шлюпки. Только не догадался Аленушкин, не бросил. Вцепился в фалинь обеими руками, пытается удержать шлюпку, да разве удержишь! Шлюпка тяжелая, а быстрое течение так тащит ее вдоль борта судна, что и вдвоем без кнехта не удержать. Ну, значит, течение тащит шлюпку, шлюпка тащит фалинь, а фалинь тащит Аленушкина вдоль борта к корме.