Катя вышла на балкон, чтобы показать гостье, которая собиралась приехать на машине, где припарковаться. Их квартира была на третьем этаже, и Катя слышала, как соседи вечно ссорились из-за стоянки во дворе. По заведенному правилу каждый житель дома парковался на определенном месте, а те, кто ставил машину где придется, всегда нарывались на скандал. Марина Александровна предупредила Катю, что у нее «девятка» красного цвета. Девушка не очень-то разбиралась в автомобилях, но знала, что «девятка» — это «Жигули», а по цвету можно догадаться, кто приехал. Марина Александровна, зарулив во двор, конечно же, припарковала машину на место самого скандального соседа, потому что, по понятным причинам, оно было самым лучшим.

Выйдя из машины и подняв голову вверх, она увидела на балконе Катю и тут же приветливо помахала ей рукой. Женщина была очень красивой, высокой и элегантной. Догадавшись, что это ее гостья, Катя показала, чтобы та переставила автомобиль.

— Это место соседа, — крикнула она с балкона.

Марина, с пониманием кивнув, села за руль и лихо отвела машину под дерево.

— Сосед туда не ставит, там птички гадят, — открыв дверь, со смехом объяснила Катя.

— Я догадалась, — в тон ей ответила Марина.

Кате сразу стало легко с этой женщиной. Та попросила разрешения посмотреть квартиру, потом они пили на кухне чай и разглядывали фотографии, которые мама аккуратно наклеила в альбом.

Вот Кате три годика, она сидит на столе в трусиках — этот нечеткий любительский снимок сделал сосед еще в старой квартире. А здесь уже профессиональное цветное фото в детском саду: хрупкая девочка серьезно смотрит в объектив, прижав к себе кудрявую куклу в ярком кружевном передничке. Катя помнит, что эта кукла считалась у них «парадной» и воспитатели не давали с ней играть. Она всегда стояла на полке — «для комиссии». Когда комиссия приходила в детский сад, то могла любоваться новыми игрушками, а детям полагались лишь куклы без рук, без ног. На Кате разноцветное нарядное платье — в нем она сама похожа на изящную куколку.

— Это платье у меня хранится до сих пор, мама шила его из обрезков, которые приносила из ателье, — со вздохом сообщила девушка.

Марина сочувственно обвела взглядом обстановку, в которой выросла ее дочь: старенький колченогий стул на малюсенькой кухне, перед мойкой «фартучек» из растрескавшегося кафеля и вечно текущий во всех домах кран.

Катя поймала ее взгляд и смущенно, словно оправдываясь, сказала:

— Слесарь из домоуправления приходил, предлагал новую «елочку» поставить, но у меня деньги на другое отложены.

Марина сжала ладони так, что побелели косточки на пальцах. А Катя, не понимая причины ее волнения, перевернула страницу альбома и простодушно, по-детски, продолжала:

— А здесь меня в пионеры принимают.

— Да, я тоже и пионеркой, и комсомолкой была, — сказала Марина. Затем, с грустью посмотрев на Катю, промолвила: — Ты выросла очень хорошей и красивой девочкой. Твои родители должны тобой гордиться.

Катя покраснела.

— Скажете тоже! Это вы красивая. — И, зардевшись еще больше, добавила: — И… очень модная. Если бы вы на мою прежнюю фирму пришли, то я бы решила, что вы жена «нового русского», а не журналистка.

— А что, журналисты не модные? — засмеялась Марина.

— Да нет, не то чтобы не модные, но те, что брали у нас интервью, когда я участвовала в конкурсе, всегда были в джинсах, непричесанные. А вы… — Катя с восхищением посмотрела на тонкий шерстяной костюм, который Марина недавно купила в «Пассаже» за 700 долларов, на стрижку, стоившую тоже немалых денег.

Марина старалась следить за собой. Занималась на тренажерах, делала специальную гимнастику по утрам. «Внешность — это единственное, что у нас есть в жизни, — любила повторять такая же незамужняя подруга Рита, которая вместе с Мариной переживала все неприятности. — Увидел бы тебя сейчас твой Ален, в каком ты порядке! Ты ведь ничуть не изменилась. Даже лучше стала!»

«Да, как же, настоящая Нефертити! — с горечью думала сейчас Марина. — Я-то, может, в полном порядке, а вот дочь, брошенная мною, сидит рядом, как беззащитный котенок, уткнувшись носом в фотографии совершенно посторонней замотанной жизнью женщины, но воспитавшей ее и ставшей родной, плачет по ней, называет мамой, а мне лишь делает вежливые комплименты».

— А я тоже в школе мечтала журналисткой стать, — прервала Катя ее размышления. — Хотите, я вам свои сочинения покажу?

— Конечно.

Катя открыла книжный шкаф, достала с полочки общую тетрадь и прижала ее к груди.

— Только если вы смеяться не будете…

— Что ты! Зачем же я стану смеяться?

— Мне и самой сейчас они кажутся смешными, наивными.

Марина полистала тетрадь, где красивым детским почерком Катя старательно выводила слова о дружбе, любви, привязанностях.

— А можно я возьму тетрадь домой? — осторожно спросила Марина. — Мне интересно ее повнимательнее почитать.

— Пожалуйста, — удивилась Катя.

«Господи, спасибо Лидии Сергеевне, что она отдала мою дочь в такие добрые и хорошие руки, а ведь могло быть все, что угодно». — Марине не хотелось уходить: ей так тепло и уютно с дочерью. Катя была похожа на нее — высокий рост, такие же длинные руки, пухлые губы, только скулы… и глаза как у Алена — огромные, широко поставленные, чуть раскосые. Это придавало почти европейскому лицу Кати некий диковатый шарм, особенно когда она, как тигренок, свернувшись калачиком на тахте, нежно мурлыкала о чем-то, еще не ощущая силу своей необыкновенной привлекательности и красоты.

— Мне так тяжело одной, — вздохнула Катя.

— А подружки у тебя есть или друзья? — осторожно поинтересовалась Марина.

— Да, есть. Вместе работали, — неопределенно протянула Катя, то ли по наивности не поняв вопроса, то ли не захотев отвечать.

«И так много для первого раза. Она должна ко мне привыкнуть, прежде чем откровенничать», — решила Марина и перевела разговор на другую тему.

— Выходит, ты через два дня улетаешь в Сингапур?

— Да, мне очень интересно и страшно в то же время. Я ведь никогда еще нигде не была.

— Ну и хорошо. Этот город должен тебе обязательно понравиться, — веско произнесла Марина и повторила: — Обязательно.

— Почему? — удивилась Катя.

«Потому что это родной город твоего отца, а значит, почти что твоя вторая родина», — ответила про себя Марина, а вслух сказала:

— Очень интересный город, в добрый тебе час! — И на прощание поцеловала дочь в щеку.

— День добрый!

Катя, после многочасовой репетиции присевшая в темном зале отдохнуть, вздрогнула. Рядом с ней примостился парень, увешанный фотоаппаратурой.

— Добрый день. Ты что, русский?

— Нет, я поляк.

Свет со сцены, где репетировала другая часть группы, плохо освещал зал. Но Катя все же сумела разглядеть парня: светловолосый, с пшеничными усами, бесцветными ресницами и светлыми глазами, он действительно был похож на поляка или прибалта.

— Поляк? — удивилась Катя, — но ты же говоришь по-русски.

— А у меня мама русская, — поспешил сообщить ей парень и тут же добавил: — Была.

— Почему была? — участливо поинтересовалась Катя.

— Умарла, — по-польски ответил он.

— Умерла?

— Так, — кивнул он.

— У меня тоже, — вздохнула Катя. — А отец жив?

— Жие, — грустно произнес парень.

— У меня тоже.

— Я Анджей. — Парень протянул девушке руку.

— Катя, — представилась она, сунув ему в темноте узенькую ладонь с длинными пальцами.

На них зашикали сидевшие у рампы люди.

— Пойдем пересядем на задние ряды, там спокойнее. — Не выпуская ее ладони, Анджей потянул Катю к проходу.

— Ты приехал из Варшавы?

— Нет, из Германии. Я там имею работу в журнале. А ты из Москвы?

— Да, — кивнула Катя.

— Я давно былем в Москва.

Парень произносил русские слова, немного коверкая их и делая неправильные ударения.

— Приезжал продавать джинсы и все это. — Анджей показал на свою одежду. — У вас тогда ничего нельзя было покупить. А у нас льзя. — Он очень старался говорить правильно.