Второй абонент, позвонивший почти сразу же, подтвердил, что лейтенант Истомин служит в группе майора Капустина Александра Александровича и что группа в данный момент на выезде.

Следовало сделать еще один шаг, и можно будет (если повезет) все узнать. Именно в этот момент решимость оставила меня. Я не была готова услышать ответ на свой вопрос — УБИТ. Похоже, я не смогу пережить такого ответа. А если подумать, этот ответ наиболее реальный. То есть, как сказал бы настоящий математик, вероятность близка единице.

Я вышла на кухню. Там никого не было и все сияло чистотой, как в те времена, когда мама постоянно жила дома. Только тут я вспомнила, что не видела маму больше суток. Она помогла мне принарядиться к банкету, сказала, что попозже сходит к Куликовым, и закрыла за мной дверь. Значит, по обыкновению, заночевала у дяди Сережи. В другой день я бы разозлилась, сегодня порадовалась. Объясняться еще и с мамой — это уже слишком.

Мама как-то на удивление равнодушно отнеслась к тому, что Лешка перестал появляться у нас и звонить. Спрашивала ли она о нем хоть раз? Не помню.

Севка сидел в маминой комнате и смотрел телевизор. Рядом с ним с одной стороны сидела Лелик, с другой стоял телефонный аппарат. Значит, Светлану с Леночкой сменил Севка. С Леликом. Не знала, что их отношения настолько продвинулись. Парочка синхронно оторвала глаза от экрана, повернула ко мне головы, посмотрела, ничего не сказала и опять же одновременно вернула внимание экрану.

Я разбудила Колю и сказала ему, что пора звонить домой майору. Коля просыпался очень тяжело. Тянулся, закинув руки за голову и выставив из-под одеяла голую левую ногу, хлопал ресницами, мотал кудлатой головой и снова проваливался в сон. Я терпеливо и безжалостно хваталась за жилистое плечо и встряхивала Колю. Сознание мало-помалу возвращалось к нему, наконец Коля перестал засыпать сразу, как только прекращалось микширование, и теперь лежал широко раскрыв глаза. Я ждала.

— Уйди, я оденусь, — сипло приказал он, глядя на меня с отвращением и жалостью одновременно. Я ушла из комнаты, раздумывая над странностями Колиного отношения ко мне, и потрогала чайник на плите. Чайник оказался чуть теплым, и я зажгла под ним газ, невольно закоптив начищенный кем-то бочок. Тряпку тоже кто-то тщательно выстирал и разложил на краю мойки для просушки. Я взяла тряпку и уголком поводила по чайнику. Копоть только размазалась. Я расстроилась и, сглатывая слезы, тупо продолжала водить по эмалированной поверхности.

Коля равнодушно взглянул на меня. Отстранив мои руки, снял с огня чайник и налил кипятку в подготовленную мной смесь растворимого кофе и сахарного песка. Отпил, кивком одобрил и благожелательно заметил:

— Чайник ты уже оттерла. Видишь, чистый?

Бочок чайника действительно сиял ослепительным бело-голубым светом. От облегчения я расплакалась еще горше.

— Хорошо, что ты меня разбудила. Будет лучше, если я позвоню.

Коля сам так решил, и я плакала от благодарности к нему. И еще от страха. Майор был там, когда погибал Лешка. Что он скажет?

Мне в голову не приходило, что майора может не оказаться дома. Я думала, он сам подойдет к телефону. Откуда взялись эти бредовые мысли? Ведь мне было известно, где еще вчера вечером находился майор и его команда.

Хорошо, что позвонил Коля, потому что к телефону подошла какая-то женщина и объявила, что майор в командировке. Коля не растерялся и спросил: «Когда майора ждут домой?» «Всегда», — ответила женщина. «Понятно, — сказал Коля. — А в ближайшее время? Завтра?»

Женщина оказалась подозрительной и начала пытать Колю. Коля ничего не скрывал и отвечал на все, даже самые странные вопросы чистую правду. Этим он расположил к себе женщину. Но думаю, если бы разговаривала я, мы бы не узнали, что майор прилетел ночью, но дома еще не был, хотя уже два раза звонил. Один раз ночью и сказал, что сам развезет по больницам троих раненых, а второй полчаса назад из управления с обещанием вернуться домой еще сегодня.

Я вынеслась из квартиры раньше, чем Коля закончил разговор. Он догнал меня уже у машины. Дорога в центр одна по Каширскому шоссе.

— Чего ты носишься? — ворчал Коля, выруливая на проспект. — Куда ехать-то знаешь?

Я не знала. Коля достал из кармана большой мобильник старой модели. Я позвонила домой и велела Севке узнать адрес управления. Мы подъезжали уже к «Тульской», когда Севка сообщил адрес. Колька выругался матом, а я снова заревела. Управление располагалось на набережной, и нам пришлось вернуться к Автозаводскому мосту. Всю дорогу Коля на нервах почем зря крыл меня за торопливость и бестолковость. Я понимала, что он боится. Боится узнать правду о Лешке. Я тоже боялась. Я боялась так, что сводило скулы.

Я чуть было не сбила с ног какого-то мужчину. Не теряя времени на извинения, пронеслась мимо и рванула на себя тяжелую дубовую (наверное) дверь. От рывка дверь неожиданно легко отворилась и под собственной тяжестью совершила полуоборот вокруг своих прекрасно смазанных петель. Меня, вцепившуюся намертво в ручку, дверь, естественно, потащила за собой.

Под действием центробежной силы я слегка отклонилась от вектора вращения и завершила движение в дальней точке от входа. При этом еще раз толкнула несчастного мужчину, который почему-то не спешил отходить от дверей.

Проникнув наконец в помещение, я сразу за дверью ступила на красную ковровую дорожку и оробела. Слева вблизи от дверного проема помещалась деревянная тумбочка примерно в два раза выше прикроватной. У тумбочки помещался человек в военной форме и с красной повязкой на рукаве.

Я поймала вопросительный взгляд часового (это ведь был часовой?) и шагнула к нему. На мой вопрос часовой ответил, что майор только что прошел через его КПП и странно, что мы с ним не столкнулись.

Почему же не столкнулись? Очень даже столкнулись. Выкрикнув на бегу: «Спасибо!» — я толкнулась всем телом в дверь, не встретила никакого сопротивления и со страшной скоростью вылетела на крыльцо.

По всем правилам механики мое движение должно было перейти в падение с лестницы и завершиться серией вращений по земле где-нибудь на середине проезжей части.

Ничего этого не случилось. Майор по-прежнему терпеливо стоял сразу за дверью. Он сделал точно рассчитанный жест, и я замерла в его объятиях. Нисколько не удивившись, я сразу спросила о главном:

— Жив?

Майор тоже не удивился, он кивнул, и я обмякла на плече подоспевшего Коли.

Потом я плакала в машине, потом плакала в вестибюле госпиталя, потом плакала у каких-то крашенных белой масляной краской дверей.

Потом мы сидели в каком-то полутемном помещении, майор курил, я плакала, Коли не было, потом курил Коля, я плакала, не было майора.

Потом меня вывели на улицу, улица тоже тонула в полумраке, я удивилась, решила, что от слез потеряла цветовое зрение, но майор чертыхнулся, пожал нам руки и ушел. Коля объяснил, что уже начало седьмого, майора ждет семья.

К этому времени я знала, что Лешка ранен, но его жизни ничего не угрожает. Просто он может потерять зрение. Я не знала, как сказать об этом его матери. Коля вызвался пойти со мной. Сначала я согласилась, но, когда машина остановилась у подъезда, я велела Коле уезжать и пошла к Марии Алексеевне одна.

Я боялась к ней идти, даже хотела просто позвонить по телефону, но заставила себя. Лучше бы мне было все-таки позвонить. Никогда не буду вспоминать этот ужас. И никогда его не забуду.

Домой я вернулась нескоро, упала на свою постель прямо в пальто и сапогах и уснула. К счастью, мама опять дома не ночевала, но я установила это уже утром следующего дня.

Бесконечно длинный больничный коридор. Я иду по нему, стараясь не перейти на бег.

В конце коридора небольшой овальный зальчик. В нем несколько низких узких диванчиков. Сюда пациенты госпиталя выходят на свидание с посетителями. Сейчас зальчик пуст. Не совсем. На одном из диванов застыла фигура в больничном наряде. Обвязанная бинтами голова напряженно повернута в сторону входа.