Мое сердце больно стукает под ребро и пропускает удар. Я хватаю ртом воздух и останавливаюсь. Мягкие подошвы сапог позволяют мне двигаться бесшумно, но Лешка все равно узнает, что я пришла. Он неуверенно поднимается и стоит у диванчика, касаясь его ногами и запрокинув вверх голову. Я делаю несколько шагов, и Лешка подается ко мне, но от диванчика не отходит. Боится потерять ориентир или не хочет приближаться ко мне?

В нерешительности я замедляю шаг, но потребность ощутить Лешку сильнее любых доводов рассудка. Я делаю один шаг, другой, неведомая сила подхватывает меня, несет и бросает ему на грудь. Тут же Лешка обхватывает меня, притискивает к себе, шепчет — кричит:

— Алька! Алька!

Я изо всех сил обхватываю его, узнавая в исхудавшем теле моего Лешку, и поднимаю лицо навстречу его соленым губам. Между нами в этот момент не существует преград. Я целую нижнюю часть лица, свободную от бинтов, стараясь не причинить ему боли, глажу плечи, спину. Лешка забыл о своих страхах, оторвался от диванчика, мы кружим по залу вокруг друг друга, переступаем, сближаемся, стискиваясь; отступаем, чтобы встретиться губами. Еще не сказано ни одного слова, только Лешка беспрестанно шепчет:

— Алька! Алька!

Я ощущаю во рту соленый вкус, наши лица мокры, и я не знаю, чьи слезы глотаю. Поднимаю руки, осторожно обнимаю Лешкину голову. Бинтов намотано так много, повязка мягкая, словно подушка. Лешка замирает под моими руками, только его пальцы вздрагивают у меня на спине.

Майор ждет меня в вестибюле. Это он добился у главврача свидания для нас с Лешкой. Я благодарно улыбаюсь ему:

— Спасибо, Саша.

— Как он? — спрашивает майор.

— Не знаю, — растерянно протягиваю я.

Майор тоже растерян. А я вдруг понимаю, что не сказала ни одного слова и ни о чем не спросила Лешку. Мы просто не успели поговорить. И нацеловаться не успели. Пришла дама в белом и забрала Лешку. Он ушел с ней не оборачиваясь. Какой смысл?

Майор смотрит на меня и начинает смеяться. Прямо покатывается со смеху. Я тоже внимательно смотрю на него и, кажется, впервые вижу: невысокий, ладный, молодой. Его смех сердит меня, я хмурю брови. Это еще больше смешит майора. Он прыскает в ладошку и с трудом выговаривает сквозь смех:

— Целовались? — Я киваю хмуро и виновато, а майор только что с ног не падает. До меня доходит причина его веселья, я невольно улыбаюсь и скоро тоже смеюсь.

— Аля, привет!

— Здравия желаю, товарищ майор!

— Аль, я чего звоню-то... Мне завтра в командировку, а Любаня чего-то квасится. Ты бы ее навещала до меня.

— Само собой. Саш, а ты куда?

— На кудыкину гору.

— Ой, прости!

— Бог простит.

— Возвращайся целым. Ладно?

— Ладно.

Более обшарпанного и вонючего подъезда я в своей жизни не посещала. На лестнице горела примерно половина от необходимого числа лампочек, да и те то ли горели вполнакала, то ли просто были маломощными. Таким образом, темноту нельзя определить как кромешную, но в некоторых местах она сгущалась довольно угрожающе.

Из темноты доносились шорохи и вздохи, она колебалась, наступала на меня, я спешила миновать наиболее темные участки, стараясь не дотронуться до крошащихся стен, липких перил. Я считала повороты, чтобы не ошибиться этажом. Неожиданно моя нога наступила на что-то мягкое. Раздался пронзительный вопль, щиколотку обожгло болью, и я тоже завопила и рванулась вверх по лестнице.

Больше я уже не считала. Просто неслась вверх, пока не достигла сравнительно освещенной площадки. Здесь я остановилась и взглянула на свою ногу. Чулок у самого края короткого сапога порвался и висел клочьями. Это меня не слишком огорчило. В моей сумке неизменно лежит пара нераспечатанных колготок. Просто надо найти место, где можно переодеться. Но в разрыве чулка по белеющей коже струилась темная густая кровь. Моя кровь. Черт! Вот невезуха, надо мне было наступить на кошку. Нога болела и зудела. Очевидно, кошка не только укусила, но и оцарапала меня.

С Любой меня связывало исключительно телефонное знакомство, открывшая мне дверь женщина подходящего возраста молчала, поэтому определить, та ли она, кто мне нужен, я не могла. Я смотрела на женщину, она смотрела на меня.

— Проклятые твари! — в сердцах промолвила женщина незнакомым голосом. Понятно, передо мной не Люба. Не Люба продолжала, стоя в дверях и не делая попытки пропустить меня в квартиру:

— Вовку, моего сынишку, тоже напугали. Хорошо, у него сапоги крепкие, не прокусили. А кожу поцарапали. А вы к кому?

— К Любе. Мы договаривались.

— А, так ты Аля. А я Тамара — соседка. Любка тебя ждет, она на кухне. А я у двери маячу, сейчас мои ребятишки должны прийти. Ты вот так по коридору иди до конца, а потом сразу налево. Разуваться не надо, — остановила меня Тамара, — квартира коммунальная, все так ходят. Моем по очереди один раз в день.

— Аль, привет, тебя где носит, с утра звоню?

— Здравствуй, Светуль, я только вошла.

— Где была? Только не говори, что на работе, я на кафедру звонила.

— Я в женскую консультацию ходила.

— Случилось что?

— Да нет, я Любаню водила.

— А Любаня — это кто?

— Жена Саши...

— Уже понятнее. А Саша — кто?

— Свет, включи мозги. Саша — Лешкин командир.

— Вспомнила. Не голоси. А почему ты ее водила, больше некому?

— Некому. Саша в командировке. Таня — дежурит, а Тамара ребятишек к врачу повела.

— Сколько народу — мрак. Таня, Тамара — это кто?

— Соседки. Они в одной квартире живут, три семьи.

— Понятно. Мрак.

— Да нет, они ладят. Им квартиры во втором квартале обещали.

— А у Лешки ты была?

— Нет, у него сегодня мама, я — завтра...

— Как ты с ней?

— Не спрашивай. Стараемся держаться друг от друга подальше.

— Понятно. А Лешка как?

— Почти хорошо. Поговаривают о выписке.

— Классно! Аль, я чего звоню-то... У нас с Гвоздем сегодня годовщина, он в «Елках-палках» столик заказал, дите оставить не с кем. Посидишь?

— Я, конечно, посижу, но назревает вопрос, с кем собирался оставлять дочку Васька, когда в ресторан мылился?

— Ну с матушкой же свекровью...

— И что?

— Свалилась в жесточайшем гриппе.

— Ладно. Только можно я Людку позову?

— Ага. И Любаню. Пусть потренируется.

Светка сдала нам с рук на руки свое сокровище и убыла на свидание с любимым. Мы потетешкались с малышкой, потом Любаня объявила, что наступило время кормления. Она как-то сразу назначила себя главной нянькой и командовала нами. Мы с Людкой не спорили. Я открыла холодильник и обнаружила в его дверке несколько бутылочек с чем-то похожим на молоко. Людка проследила, как я подогреваю бутылочку в ковшике с водой, протерла ее полотенцем, прижала к щеке. Я благоговейно наблюдала за ее действиями. Установив, что температура напитка соответствует нормативной, подруга проследовала в комнату. Оттуда уже неслись крики: требовательные младенца и гневные Любани. При нашем появлении крикуньи замолчали и уставились на нас одинаковыми круглыми глазами.

Любаня, держа малышку на руках, сунула в крошечный ротик соску. Послышалось чмоканье, мы растроганно переглянулись и заулыбались. У Любы было такое лицо... Материнское. Словно она кормила свою дочку грудью. Я даже немного позавидовала.

Последующие развлечения нас не разочаровали: мы меняли ребенку ползунки, поили его водой, играли с ним при помощи погремушки, пели ему, носили на руках, снова меняли ползунки, снова кормили, носили на руках... Короче, дел хватало. Непонятно, как Светка управляется одна. А ведь мы к тому же не стирали ползунки, просто бросали их в мыльную воду в тазу, не готовили Ваське еду... И себе не готовили, поели по очереди котлет с картошкой, которые Светка оставила... В общем, Светку мы сильно зауважали. А я в себе засомневалась — возможно, мне с ролью жены и матери справиться не дано.