Не было сил шевельнуться, и, хотя я понимала, что следует отодвинуться, а лучше пройти в комнату и сесть так, чтобы не спровоцировать Лешку на объятия, мое тело не подчинялось разуму. Сейчас я понимала людей, которые не могли устоять и шли на противоестественные связи.

Лешка одной рукой обнял мои плечи, притянул меня к себе и прижался губами к виску. Меня обдало жаром, я непроизвольно прижалась к Лешке, притиснула лицо к шершавому сукну мундира. Счастье — как сон, как опьянение, как наркоз... Один короткий миг, и я взяла себя в руки:

— Хочешь чаю?

— Ага. Лучше кофе.

— А тебе можно?

— Можно. Аль, а вот у вас еще пирожок такой бывает, яблочный. Нету?

— Нету.

— Жалко.

— Есть мягкий батон, лимон, масло и земляничное варенье. Будешь?

— Ага. И еще яичницу с колбасой.

— Тогда на кухне. В комнату я все это не дотащу.

Лешка получил две котлеты с картофельным пюре, салат из свежей капусты и банку зеленого горошка. Моментально расправившись с едой на тарелке и салатом, он некоторое время сосредоточенно выгребал из банки горошины. Я понаблюдала за его стараниями, потом отняла у него банку.

Лешка банку отдал неохотно, смотрел на меня единственным глазом укоризненно, по-птичьи склонив голову. Он был так мил, что я не удержалась, провела ладонью по теплой, чуть шершавой щеке. Лешка сильнее наклонил голову и поднял плечо, зажимая мою руку. Я подергала руку, высвободила ее и, подойдя к раковине, слила в нее лишний соус из банки. Лешка доел горошек и спросил:

— А яичница?

Я послушно встала к плите.

— К тебе вернулся аппетит?

— Откуда вернулся? Какой-то совершенно новый пришел. Я в жизни столько не жрал. Мету все подряд и все равно все время голодный.

— Думаешь, наращиваешь мышечную массу?

— Толстею, что ли?

— Пока не заметно.

— А пощупать?

— Что пощупать?

— Меня пощупать. Определить, толстею или нет.

Предложение поставило меня в тупик. Лешка явно пребывал в игривом настроении, что неудивительно, принимая во внимание обстоятельства нашей встречи. Лешка только вчера выписался из госпиталя, визит ко мне — его первый выход в город. К тому же у него появилась возможность предстать передо мной в военной форме. Да и сама форма радовала. Лешка нарядился в нее едва ли не в первый раз. Повседневной одеждой для членов их команды неизменно оставался камуфляж.

Единственный черный глаз ожидающе уставился мне в лицо. Выручила яичница. Я сняла с конфорки сковородку и поставила перед Лешкой. Глаз хищно блеснул, рука ухватила вилку.

Чай мы пили вместе. От еды Лешка ослабел. Его лицо устало заострилось, на висках выступила испарина. Бедный мой, как же тебе досталось!

— Леш, у меня тут дела кое-какие, а ты пойди у меня в комнате на кушетку приляг.

Он без возражений и ненужной бравады встал и, не очень уверенно ступая, покинул кухню. Я по многодневной привычке немного поплакала. Послушный Лешка оказался не под силу моим ослабевшим нервам. Я изо всех сил старалась не любить и не хотеть его. Моим уделом должна стать верная дружба, сестринская привязанность и материнская нежность. Ни на что другое я не имела права, никакие другие чувства не должны были кипеть и плавиться в моей груди.

Лешка спал. Он разулся, закутал ноги в край покрывала и лежал на боку, согнув все, что можно, чтобы поместить на короткой кушетке свое длинное тело. Голова свесилась с подлокотника, но лицо хранило выражение радостного покоя.

Я отвела взгляд, чтобы не разбудить его. От кого-то слышала, что спящий чувствует взгляд.

Я сидела за столом и пыталась читать, и пыталась не смотреть на Лешку, ловила себя на том, что смотрю, отводила взгляд и снова смотрела. Начинало темнеть, его лицо смутно белело, я уже не так боялась его разбудить, но все равно отводила взгляд.

И не увидела, как Лешка открыл глаз, встретила его взгляд, когда в очередной раз взглянула на него. Даже не встретила, почувствовала. Он сделал неуловимое движение рукой, я поняла, подошла к нему, опустилась на пол у изголовья. Он взял мою руку.

— Аленька... Знаешь, я очень тебя люблю.

— Не надо так говорить.

Я испугалась, и слова вырвались раньше, чем я поняла, что говорю. Смутно различимое лицо в нескольких сантиметрах от моего дернулось.

— Почему? Разве мы не помирились?

Помирились? Смешной Лешка. Разве мы ссорились? Он решил, что я на что-то обиделась (понятно на что — вспоминая сцену на автобусной остановке, я до сих пор дрожала мелкой дрожью), прогнала его, потом он попал в беду, я его простила, и теперь все хорошо. Он действительно так думал. Подтверждение не заставило себя ждать. Лешка поцеловал мою ладонь и сказал как о решенном:

— Мне дадут пенсию. Мы поженимся.

Я отошла от него и встала лицом к окну. Меня колотило. Что за человек? Почему он вечно спешит? Неужели нельзя было просто жить рядом? Зачем сразу выяснять отношения?

— Я не готова. Не хочу... Боюсь, Лешенька...

— Так ты что? Не выйдешь за меня?

— Леша, о чем ты говоришь? Тебе надо поправиться.

— Больной я тебе не нужен?

— Ты мне всякий нужен.

— Значит, выйдешь за меня?

— Я не могу.

— Почему? Разве мы не помирились?

— Леша. Не спрашивай.

— Когда ты сможешь отвечать?

— Сейчас. Леша, я буду с тобой всегда, сколько захочешь. Но замуж не выйду.

— Почему? Потому что я инвалид?

— Ты не инвалид. Но это не важно.

— Верно, я был здоровый, а ты меня прогнала. Сейчас опять. Сколько можно?

— Я не гоню тебя. Меньше всего я хочу, чтобы ты ушел.

— Мало понятно, чего ты хочешь. Я тебе не нужен. Зачем же ты таскалась в госпиталь, целовала меня, плакала? Пожалела? Вину заглаживала? Думала, все из-за тебя? Правильно думала...

— Перестань, Леша. Ты не должен ненавидеть меня.

— Правда? А я бы очень хотел. Больше всего в жизни. Только не могу.

— Леша...

— Все, Аля. Ты свое дело сделала. На ноги меня подняла, к жизни вернула. Честь тебе и хвала, добрая девочка. А что мне делать с этой моей жизнью?

— Леша...

Я провожаю Колю. Вокзальная суета и маета всегда действовали на меня угнетающе. Хотелось плакать. Коля занес вещи в вагон и вышел ко мне на перрон. Мы отошли подальше от толстушки проводницы, ловко сортирующей грузопассажирский поток, и пристроились в сторонке от мечущихся толп.

Я провожаю Колю одна. Официальные проводы, с приглашением всей группы, состоялись неделю назад в общежитии. Наутро уехал Толя. А Коля задержался еще на несколько дней по делам фирмы, в которой собирается работать.

Коля закурил и тоскливо глянул в сторону головного вагона:

— Черт! Даже не верится, все позади. Шесть лет жил, сцепив зубы. Терпел эту вашу московскую жизнь — еще четыре года, еще два, еще месяц — и домой! А теперь думаю, а может, это самые счастливые годы в моей жизни были?

— Может. — Я сглотнула слезы и взяла Колю под руку. Он посмотрел на меня с неодобрением и вытянул из кармана носовой платок. Очень хороший, между прочим, китайский носовой платок. Я сама ему подарила дюжину платков. До этого Коля пользовался трогательными детскими платочками с мишками и кисками, вывозимыми из родного города.

Коля обмотал указательный палец кончиком платка и ткнул обмотанным пальцем мне в левый глаз.

— Обалдел? — отпрянула я, с облегчением понимая, что глаз удалось спасти.

— А ты не реви! — строго приказал Коля и повел меня вдоль перрона. На ходу он поглаживал мои пальцы, лежащие на сгибе его руки, и говорил: — Вот ведь жизнь какая, удивляюсь, несправедливая. Вот вы с Лешкой, я думал, вместе будете. Всегда так думал. С первого курса. А уж после того караула, какой ты подняла с его ранением! И вот вам пожалуйста, уехал Лешка, а ты со мной под ручку ходишь.

— Я не хожу. Я тебя провожать приехала, — возразила я, желая увести разговор от Лешки.

— А Людка не приехала, — печально и ни к чему заметил Коля, вздохнул и снова провел кончиками пальцев вдоль моих.