— Не надо так, Жора!..

Вера вскоре заснула, хотя и собиралась о многом думать. Георгий зевал и осматривал непонятный ночной мир. Черные лиственницы толпились у обрыва. Волны неслышно подбирались к берегу и, внезапно оживая, с плеском набрасывались на песок. Небо медленно вращало тревожно яркие звезды вокруг невидимой оси — оглобля большой звездной арбы упиралась в тайгу. С одной стороны толкался и ворочался во сне брат, с другой — жарко дышала Вера. Какие-то тени проносились над спящими, земля покачивалась. Потом неистово пылавшие звезды беспорядочно заметались и погасли.

Первым пробудился гнус. Он зазвенел над потухшими кострами, яростно напал на раскрывшихся во сне людей, забирался в щелки и отдушины. Вася, вскочив, заорал на всю реку:

— Подъем! Даешь огонь!

К нему присоединились Леша и два солдата — Миша Мухин и Семен Прикумский. Только они двое поехали в Рудный из всего подразделения бойцов, явившихся в райком: остальные завербовались в Норильск и на Колыму. Игоря пришлось расталкивать, он никак не мог поднять головы. Когда он поплелся умываться, все ахнули: лицо его распухло, правый глаз еле выглядывал сквозь щелку, левый вовсе заплыл. Не лучше было и с руками — пальцы стали толсты и мягки, как сардельки. Дмитрий хотел смазать опухоли марганцовкой, но Игорь не дался. Виталию досталось не меньше: гнус беспощадно обработал его ноги, они не влезали в меховые туфли, а брюки охватывали голени, как резинки.

— Ты пал жертвой стиля, Вик, — посочувствовал Георгий. — Коротенькие брючки и шелковые носочки — это же мечта для комарья. И разве ты не знал, что голубой цвет раздражает мошку, как быка красный?

К довершению беды, у Виталия пропал голос после холодной ночи.

— Как же быть? — просипел он. — У меня нет других брюк.

— Обмотай ноги полотенцем. Могу одолжить махровое банное, первый сорт! Новейший бульварно-таежный шик: багровый пиджачишко, небесные брючки и мохнатые обмотки! А если руки запаковать в шарф с кистями, то все туземцы перемрут от зависти.

— Иди ты! — заволновался Виталий. — Трепач несчастный!

Солнце выкатилось из-за леса, и все ожило. Ветер пригнул к земле дымы разожженных костров, река ворчала, по ней ходили волны. Вода прибывала, как при морском приливе, узенькая полоска пляжа стала еще уже. На обрыве загремели лиственницы и сосны. Соединенные усилия солнца, дыма и ветра разогнали мошкару. Девушки хватались за зеркальца, парни обливались водой, старались столкнуть соседа в реку — «лежбище» топотало, пело, орало, свистело, визжало, хохотало.

Уплетая у костра колбасу с хлебом, Вася радостно сказал:

— Братцы, а ведь неплохо! Речушка мне нравится.

Приятели согласились:

— Речушка подходящая.

С ними сидел Миша — плотный, краснощекий, с белыми, как у Васи, бровями. Только этим он и походил на порывистого Васю — Миша не торопился ни в движениях, ни в словах, он весь был какой-то солидный и уверенный, взрослый не по возрасту. У него был странный голос — такой же солидный, как и сам он, в каждом слове позвякивал металл. Вася окрестил его Мухой, он усмехнулся, но отзывался с охотой: видимо, и раньше не раз переиначивали его фамилию.

Второй солдат, Семен, пристроился к Светлане и Вале, знакомство там завязывалось прочное — он таскал воду для чая, резал хлеб, раскрывал консервы. Рядом с ними расположился — вокруг расстеленной скатерти — другой кружок: Вера с Надей, оба Внуковых и Виталий. На скатерти появилась бутылка с водкой, к ней жались граненые стаканчики. Первый Георгий поднес Вере, второй Наде, остальные разобрали порции без приглашения.

Вера выпила залпом. Виталий на этот раз справился хорошо. Георгий обернулся к сидевшей неподалеку Лене.

— Вы, случаем, не хотите? У нас грамм полета имеется.

Лена с негодованием отвернулась. Вася хмуро глядел на Внуковых.

— С утра наливаются! Паршивая овца заведется, все стадо испортит.

Миша спросил, прожевывая жесткий, как ремень селедочный хвост:

— Союзная молодежь или так?

Вася презрительно махнул рукой.

— Таких ни в одном коллективе не потерпят! В том-то и штука, что беспартийные.

— Ничего! — сказал Миша. — Комсомольская организация воздействует. В нашей части я был комсоргом — и не таких перерабатывали.

— Я предложу тебя в секретари, — пообещал Вася. — Там ведь будем разворачиваться на голом месте.

Миша заверил, что доверие оправдает. Васе явились новые мысли, он загорелся. Дело не в одних выпивках, но и в заигрываниях. Любезничать можно и в Москве, без комарья — не для этого они поехали сюда. Он не против девчат, как таковых, но надо смотреть печальной правде в глаза — одна легкомысленная девушка способна развалить большой мужской коллектив, если станет поощрять увивания.

Короче, он предлагает сплотиться в группу и всяким фантикам-мантикам, сюсюканиям о переживаниях и нюханьям цветочков объявить борьбу. Никаких девчат — вот его призыв!

— Я на девушек даже смотреть не собираюсь! — поспешно сказал Игорь, и его опухшее красное лицо еще больше покраснело.

— Мы теперь вроде трех мушкетеров! — с увлечением говорил Вася. — Трех мушкетеров тоже было четыре, как и нас. Великолепное содружество. Между прочим, их, как организованную группу, погубили женщины.

Мишу покоробило замечание о мушкетерах, название отражало давно пережитый уровень техники. Если уж именоваться по-военному, так звеном автоматчиков. И к сути ближе: два держат оборону с фронта, двое защищают фланги.

Соображения его показались основательными.

Из-за поворота, как бы прямо из леса, выплыл катер. На его корме, боках и носу виднелась четырежды повторенная надпись: «Лихой». Катер промчался мимо поселка и, завернув, понесся назад. На мостике грузный старшина суденышка, не то полупьяный, не то рассерженный, громовым голосом клял небо, землю и воду. Он соскочил на берег до того, как закрепили веревку, и погрозил кулаком Дмитрию.

— Какого дьявола по радио трезвонили? — заорал он. — Не могли денька два погодить? Теперь пропадай с вами!

— Нельзя ли повежливее, капитан! — сказал Дмитрий, раздражаясь. — Здесь сто человек, их надо доставить на стройку. Когда собираетесь везти?

— В верховьях тают горные снега, — ответил старшина, смягчаясь. — Лара бесится, как девка на выданье. Тащите монатки — через час отправляемся.

Катер оправдывал свое название — он лихо пер на волну, зарываясь носом и подпрыгивая. Две его машины тяжело стучали, винты выкручивали воду, как белье, — пенистые жгуты тянулись за кормой. Но всех усилий машин хватало лишь на то, чтобы противостоять напору реки. Чем выше поднимался катер, тем становилось труднее. В одном месте берега так близко сошлись, что полуденное солнце пропало за жесткой щетиной тайги, стало холодно и сыро. Древние зеленовато-рыжие диабазы мрачно поблескивали по бокам, тонкая водяная пыль пеленой стлалась над волнами. В этом ущелье река два раза пересиливала катер. Заваливаясь, он начинал беспорядочно покачиваться на клокочущей воде, берега уходили вперед. И оба раза старшина, не стесняясь женщин, сквернословил и стучал кулаком по перилам. В сопении машин появлялся надрыв, они неистовствовали, как старшина, берега останавливались у бортов, потом опять ползли назад.

А затем стены раздвинулись, и скорость возросла — впереди открылась широкая гладь.

— Первые «щеки» проскочили, — сказал старшина стоявшему рядом Дмитрию. — Серьезный шиверок, однако. Знаешь, как его зовут? Лесной орешек. Напорешься на такой орешек — амба!

— Дальше — Бородач?

— Бородач. Тот еще похлеще. Говорил, проспали бы ночку в Боровом, пока спадет вода. Ладно, проскочим, не раз проскакивали!

После получасового сравнительно спокойного плавания катер приблизился ко вторым «щекам» — такому же древнему сужению реки. Тут диабазы берегов сходились еще ближе, река с ревом прорывалась сквозь узкие ворота. Все кругом носило знаки многовековой борьбы камня и воды. Ни деревцо, ни травка не оживляли почти Отвесные стены, отполированные волнами, ветрами и ледоходами. Белая вода мчалась по каменному ложу, образуя пороги — «шивера». Старшина направил свое суденышко вдоль правого берега — здесь пролегала более спокойная полоска.