Время было позднее, все работники магазина, забрав из вестибюля высушенные за день зонты, разбрелись по домам. Ливень зарядивший с утра, сделал значительный перерыв, и снова к вечеру вышел на улицы города. Влажный осенний воздух проникал в открытые «на проветривание» окна и вытягивал директора на улицу, чтобы промочить ему ноги или немного простудить. Директор сопротивлялся.

Сегодня был необычный день. Все продавцы шли домой, неся своим близким рассказ об одном прохожем. Он решил переждать дождь в магазине пуговиц. Ему стало плохо. Он потерял ориентацию в пространстве и не мог найти выход. С ужасающим криком и стонами, пятясь, врезался в стекло и разбил его. Кровоточащие ранки. Потом скорая, приезд стекольщиков и даже полицейских, которых вызвал кто-то из покупателей. Вся эта кутерьма развеяла скуку сегодняшнего буднего дня. Последнее время работа угнетала однообразием и повисшим в воздухе всеобщим безразличием к общему делу. Ожидать чего-то другого, когда один учредитель магазина просто повесился, а второй опаздывал каждый день на час, а то и два, не приходилось. Происшествие в магазине взбодрило и немного развеселило каждого работника. Появилось, что обсудить и о чем поговорить.

Суматоха с кровяными пятнами на полу все же не отвлекла продавца пуговиц от затеи найти отгадку тошнотворному ребусу. Алексей как будто решил, что лишь от его упорства и результата всех рассуждений зависит вся дальнейшая жизнь. Он тогда в парке за несколько минут попытался упростить себе задачу достичь важной цели в жизни, незаметно упростив саму цель. Трудностей на этом пути он никак не ждал.

Алексей, ломая голову над рисунками, отметил про себя, что в две тысячи сто тридцать (пол десятого) и ему пора покинуть кабинет и подчиниться упрямому дождю.

«А что если отрицание солнца, его закат, тьма, отсутствие означает выключение? — подумал он, оставляя дежурный свет в отделах магазина. — Выключение в ребусе? ОFF! Сложно, но что-то в этом есть!»

Дождь обрадовался Алексею и припустил чуть сильнее.

Обычная погода для середины ноября.

«Возможно, этот ребус, как чернильное пятно, для каждого будет означать что-то свое, — думал Алексей. — Ну, есть же общие правила разгадывания ребусов. Например, запятая после картинки убирает последнюю букву. Волнистая линия — может это „тильда“? Может быть именно от тильды нужно убрать первую букву, а не отрезать ее от человечка? Ильда? Или да? Вот и гадай!»

Всю дорогу Алексей придумывал новые и новые варианты трактования отдельных символов, но связать все в одну реплику не получалось. Он был так увлечен, что даже не заметил у подъезда машину бывшей жены. Хотя это все равно ничего бы не изменило. Алексей также поднялся бы по лестнице и открыл дверь ключом.

— Привет, дорогой! Не пугайся! Прости, что не предупредила. Я пиджак принесла. Ключи ты в кармане оставил. Вот я и воспользовалась, — Анна стояла перед Алексеем в атласной рубашке цвета напитка крем-брюле с множеством прекрасно сочетающихся друг с другом разных пуговиц по всей длине и улыбалась. — Заходи у меня для тебя сюрприз.

— Вижу, — тихо сказал Алексей. Ребус начал медленно выходить из головы. «Ты» превратилось в «она». Контур человечка заполнился самим продавцом пуговиц, запятая развалилась на многоточие, а собака обрела пол и убежала ни то сукой, ни то кобелем. Остался только большой восклицательный знак, который сейчас означал — «Да!». И чуть дальше, в перспективе маячило довольное солнышко.

Алексей снял верхнюю одежду, разложил сушиться зонт. Он поглядывал на Анну и представлял, как расстегнет все пуговицы по очереди, почувствует кончиками пальцев их фактуру и размер и доберется до тела бывшей жены. Он любил пуговицы, они возбуждали его. Он знал за собой эту слабость и давно учился контролировать себя. Делать это было неприятно, поэтому ничего и не получалось. Он мог начать читать стихи или отвлечься разговорами, подумать о чем-то противном или, наоборот, переключиться на другие удовольствия — полистать книги с картинами великих художников, например. Срабатывали эти приемы только тогда, когда не было никаких перспектив завершить начатое, и то в редких случаях. Конечно, он не бросался на каждую женщину, которая надела рубашку или блузу с пуговицами. До маньяка ему было не то, чтобы далеко, но и не близко. Тут немного другое. Все сложнее. Алексей знал, как были застегнуты пуговицы, сразу определял, собиралась ли хозяйка спасти каждую из душной петли сама или ожидала помощника. Его интересовал только второй вариант.

Анна по-прежнему ревновала к пуговицам. Ей хотелось, чтоб Алексей был без ума исключительно от ее тела. Но женщина знала, что теперь это единственный способ соблазнить бывшего мужа.

Грудь Нюры приподнималась от частого дыхания, пуговицы переливались, играя блестками на свету. Анна схватила пальцами верхнюю из них и сильно сжала, как бы желая избавиться, но не сразу. Алексей застыл в нерешительности. Он хотел эту женщину, даже часто ждал ночного звонка, но боялся возобновить старые разрушающие его планы отношения. Сегодня же, как впрочем, и вчера и позавчера, особые планы растворялись в кислотах самоуничижения и жалости. Терять время было даже выгодно. Оно все равно ни для чего не было нужно. Просто тянулось, как длинные ленты из шляпы фокусника — не понятно откуда взявшиеся и куда исчезающие.

Анна расстегнула первую пуговицу. Допустить дальнейших действий Алексей не мог. Он уже был готов наброситься на жену. Ее движения приравнивались Алексеем к пытке: перед человеком, который не ел две недели, начинают медленно откусывать сочный, обжаренный до золотистой корочки жирненький кусок стейка.

Сейчас обезболивающий ребус был не нужен, и мысль о нем выветрилась, как неприятный запах из комнаты с открытой форточкой. Обезболивающего и без него хватало. Анестезия. Вот она. Перед тобой!

Коренастый блондин с вьющимися волосами взял Анну за руку и повел в комнату. Тут под картиной неизвестного художника, уже была приготовлена кровать, застеленная новым постельным бельем, накрыт шампанским и конфетами столик. Горели свечи. В углу комнаты на стуле лежал пиджак Алексея, без каких либо следов масляных пятен. Все пуговицы на нем были целы и невредимы, тщательно пришиты и даже завернуты в тонкую бумагу, кальку. Это позволяло самому пиджаку оставаться невидимым и не замеченным, словно белому медведю, прикрывшему черный нос лапой, в снегу.

Анна гладила себя рукой, проводя изящными пальчиками по каждому упругому бугорку на тонкой ножке. Пуговицы были дорогие, не только как трусики выпускницы для влюбленного юноши, но и так изысканные вещицы ручной работы. Пуговицы впитали все томящиеся желание молодой женщины, которое накопилось за несколько месяцев ночных мечтаний и фантазий. Каждая была выбрана с учетом гармонии с другими и куплена за довольно высокую цену.

На скользкой простыне цвета блестящего горячего молочного шоколада Алексей ласкал отвергнутую им женщину. Ласкал больше пуговицы, чем ее. При этом чувствовал себя самым счастливым человеком. Ему было не до пиджака. Только утром, он сначала обрадуется ему, потом заметит, что пуговицы, спрятанные в душные мешки, отличаются от родных. Будет кричать и требовать поклясться, что Анна не перешивала их. И она поклянется, что не делала этого, чем окончательно сведет Алексея с ума. Он выгонит ее из дома и следом выбросит в мусорный бак на улице любимый «Brioni».

Третью пуговицу Волков расстегивал зубами, угадывая ее вкус и впитывая запах. Она расположилась на уровне плотных сосков Нюры, и Алексей, освободив от атласной рубашки упругую грудь молодой женщины, поцелуями прокладывал дорожки к ним от мокрой пуговицы.

Соскам досталось немного внимания. Анна застонала от нетерпения и жажды продолжения ласки. И снова пуговица.

Небольшая, с горошину, такая гладкая, что шершавый язык становится отполированным при соприкосновении с ней. Пуговица, словно бусинка, обсыпанная как-то изнутри блестками. Следом такая же, но с небольшим соленым привкусом и запахом новой клеенки, которую стелят на кухонный стол хозяйки, заботящиеся об уюте и чистоте дома.