— Тебе на надоело об этом думать? Давай лучше поиграем в «Тише едешь — дальше будешь»! Помнишь, как в детстве? Отойдем на три муравьиных шага и пару кастрюлек назад.

— Мне уже нельзя тихо ехать. Нужно успеть до отпуска разобраться с этим!

— Ну давай разберемся! — Юна схватила подрамник, и со всей силой треснула по нему ногой. Подрамник согнулся по середине, как мужик, которого ударили в запрещенное место.

— Верх мне нравится, а низ можно выбросить! — Юна не обращала внимание на истерические крики Ульяны и ее непрекращающиеся причитания. — Закрыто на обед — звучит хорошо! А картинка никуда не годится! Этот парень в американской футболке — не факт, что турист, а то, что его волосы длинные еще не говорит о том, что он давно ждет открытие парикмахерской! Уж лучше изобразить крутой ресторан при пятизвездочном отеле и закрыть его на обед! Это подчеркнет и особенную целевую аудиторию покупателей продукции твоего МПЗ. А потом если человек пришел в ресторан на обед, а ресторан закрыт на обед, это уже хорошо! Да хватит ныть! Я тебе все придумаю! И вообще — чем проще, тем лучше. На весь лист объявление «Закрыто на обед с 10.00 по 18.00.» и ниже подпись твоя. Ну, не твоя, а та, что у тебя на плакате. Что ты паришься? Давай пока отнесем это «Закрыто на обед» к морю. Прилепим где-нибудь рядом на променаде, хорошо?

— Хорошо, — Ульяна опустила руки и замолчала. Юна поскакала с куском баннера, который был больше ее самой, в руке. Уля побрела за ней.

Для баннера «Закрыто на обед» нашлось отличное место, рядом с лестницей, которая вела на пляж и сигнальным флагом. Баннер как бы словесно объяснял, почему нет флагов, ни красных, ни фиолетовых, ни черных, ни шахматных. Просто закрыто и все тут. Никто не купается, холодно еще — все обедают до лучших времен!

Вторую часть баннера подруги разломали на небольшие куски и засорили ими несколько мусорных баков.

Обеим полегчало.

— Ну теперь то поиграем в «Тише едешь — дальше будешь»?

В творческой конуре сегодня были открыты шторы. Форточка, обычно неподвижная, стучала от порыва ветра об откос. На карнизе под окном сидели четыре голубя. На улице шел дождь и бедняги прятались от крупных капель, быстро падающих с неба. Голуби то заглядывали в окно, то, воркуя, отворачивались, цепляя стекло перьями хвоста. Сегодня дождя не ждали. Последние дни погода наладилась. Август радовал жарой и теплым морем. Пляжи заполнились людьми. Но погода преподнесла сюрприз: синоптиков и простых смертных ждал сюрприз… Даже голуби, не любящие мокнуть, смотрели из укрытия на дождь с удивлением и недоумением.

Алексей поднял с пола грузную тучную картонную коробку и водрузил ее на маленький, но высокий столик, расположенный не по феншую — чуть справа от окна. На крышке была приклеена бумажка с надписью «Женщина».

Из тучной «женщины» Алексей доставал по одному листочку и внимательно изучал каждый. В коробке были прикрепленные уголками к альбомным листам фотографии, зарисовки простым карандашом, газетные вырезки, картинки с деталями одежды и частями тела, рукописные листы, ворох бумаги разной масти и породы.

Пахло типографской краской и сырыми перьями, дезодорантом Алексея, и еще озоном или скорее, чем-то особенным не на что не похожим. Это особенное австралийские ученые еще в прошлом веке назвали петричором, составив слово из двух греческих, одно из которых обозначает «камень», другое «сукровицу», а точнее жидкость, которая течет в жилах греческих богов.

Алексей рассматривал фотографию. На фотографии молодая женщина, выходящая из подъезда. Хорошо видна фигура, но детали трудно различимы. Продавец пуговиц то подносил фотографию ближе к лицу, то отдалял на расстояние вытянутой руки. Он измерял пропорции женщины пальцами, гладил длинные волосы прекрасной незнакомки и что-то бубнил себе под нос, ворковал, как голуби за окном. На других трех фотографиях были увеличены фрагменты первой. Лицо женщины, ее правая рука, кусочек куртки с застежкой на пуговицах.

На следующем листе та же фигура, но обнаженная, совсем не прикрытая — нарисованная карандашом. На это изображение Алексей смотрел дольше, чем на другие. Он молчал и не моргал. Затем отложил листок в сторону.

В это время его жена, уже не бывшая, а самая настоящая, законная, переносила схватки в роддоме. Анна лежала на кровати и не решалась больше вставать. Схватки были болезненные и частые. Все, что она могла — это чуть подтягиваться от боли за поручень, прикрепленный к изголовью, и сдерживать крики частым дыханием. Коротких перерывов между схватками не доставало, чтобы отдохнуть или хотя бы перевести дух, расслабиться. Такой боли Анна еще никогда не чувствовала. Если бы она знала, что ей нужно будет перенести еще чуть больше и несколько дольше, чем она планировала, тут же отказалась бы от идеи рожать. Но сделать это, понятно, не удалось бы. Впрочем, все ее страдания будут сполна вознаграждены. Крик младенца сотрет из памяти матери все муки родов — нахлынувшее счастье превзойдет все ожидания.

Сейчас же Анна снова переносила схватку. Ее руки вцепились в поручень, лицо исказилось. Анна вскрикнула, но тут же замолчала и вспомнив о наставления в школе для молодых мам, глубоко задышала, сама пугаясь громких звуков вдоха и выдоха.

Алексей медленно отложил рассмотренные рисунки и фотографию в сторону.

Схватка закончилась. К Анне подошел врач проверить раскрытие. Анна застонала: «Подождите, сейчас снова схватка!» Врач выдал устойчивое для него выражение: «Смотрят на схватке! Ноги раздвинула!»

Алексей достал из коробки еще несколько листочков, скрепленных степлером. Он прочел вслух все, что когда то сам и написал: «Ее отца арестовали за хранение и использование наркотических средств в ветеринарной практике. Вина была не доказана, как считали адвокаты. Суды продолжались. Сергей Андреевич вколол коту кетамин, чтобы вытащить проглоченную им пуговицу. Продавал ли врач наркотики или хранил ли их для распространения — следствием не было установлено. Скорее всего, Сергея Андреевича оправдали бы, а если бы и нет, то выпустили по амнистии через годик другой или в ответ на бесконечные акции и митинги, организованные любителями животных и благодарными хозяевами питомцев, которых вылечил за годы работы отец Ульяны. Однако его сердце не выдержало разбирательств в суде, заключения под стражу и всего позора, которые уже начал обрушиваться на его семью. Ульяна тогда была еще совсем ребенком. Ей едва исполнилось 7 лет. Отец умер прямо в камере. Его жена, горячо любящая мужа, не смогла поверить, что ее супруга больше нет. Она не плакала, не кричала, а ходила и рассказывала всем о том, что мужа все-таки посадили и что она не бросит его и будет ждать освобождения, ходить каждый день в тюрьму и носить ему передачи. Она так и поступает по сей день. Все ее разговоры сводятся к рассуждениям на тему освобождения отца Ульяны, воспоминаний, частью придуманных, и убеждениям всех и, прежде всего, саму себя в том, что опытный врач-ветеринар, заботливый муж, отец девочки-красавицы, не умер, а находится в заключении. Кстати, кот прожил немного дольше своего спасителя, но продолжал отгрызать пуговицы с шерстяной кофты хозяйки, осмотрительно выплевывая их к ее ногам».

Алексей вздохнул: «Вырасти без отца и с одной сумасшедшей матерью! Да уж». Он перечитал весь текст еще раз, про себя. Листик отправился в стопку на столе. В руках Алексея появился другой. Страничка, как будто из детской книжки. Сверху и снизу нарядный орнамент, в середине с большой витиеватой буквы загадка:

Внизу в круглых скобках, перевернутое слово — пуговица. На обратной стороне листа плохим, неразборчивым почерком: «см. товарный чек». Товарный чек был аккуратно приклеен на другой лист, который еще лежал в коробке. Чек был выписан на мужской костюм. Это в нем хоронили отца Ульяны. Черный костюм купил дядя Ульяны, родной брат отца, который собственно и организовал похороны и даже поминки. Сергей Андреевич никогда не заботился о внешнем виде своей одежды и такой костюм был надет на него первый раз. Свитера, джинсы — Ольга Викторовна не могла повлиять на мужа и как-то привести в порядок его одежду.