Анне прокололи пузырь. Отошли воды. Теперь схватки стали еще больнее и чаще. Врач счел лучшим оставить роженицу одну. Когда некому жаловаться, меньше и криков. Анна терпела, дышала и молчала. Но только до тех пор, пока не начались потуги. Нюра закричала. Прибежала акушерка, сказала, что тужиться рано, что можно навредить не только себе, но и ребенку. Говорить то легко. Анна снова закричала. Весь живот тянуто вниз. Стало не так больно, но препятствовать потугам было практически невозможно. Зашел врач. Приказал готовить кресло и намекнул акушерке, что надо очень аккуратно поменять местоположение роженицы, чтобы не дай Бог…!

Алексей вернулся к просмотренным листкам, достал из стопки фрагмент с пуговицами. Добродушная улыбка расползлась на его лице. «Почти! Почти!»— подумал он вслух.

Из коробки продолжали выкладываться листы бумаги. Некоторые сразу уходили в стопку на столе, другие подолгу задерживались в руках продавца пуговиц. Квитанция из химчистки. Гербарий из осенних листьев.

Анна послушно выполняла все указания акушерки, делала все, как говорил ей врач. Еще раз на схватке потужиться, и не в себя. И еще. Только очень медленно и аккуратно. Нюре дали погладить головку малыша, который уже почти родился. Это предало ей сил и… Крик новорожденного — самый приятный звук, который когда либо слышала или будет слышать Нюра в своей жизни.

Алексей засветился изнутри. Он радостно сложил все бумаги в коробку, быстро закрыл ее и поставил под стол рядом с другими. Подписи видны были только на двух: «Собака» и «Мужчина». Третья коробка была почти пустая. А еще с десяток других запечатаны и задвинуты глубже к батарее. Продавец пуговиц задернул шторы, спугнул голубей, зажег свет. С коридора донесся телефонный звонок. Алексей выскочил из тайной комнаты и закрыл дверь.

— Да!

— Добрый день! Это акушерка. Вы Алексей Павлович?

— Да.

— У вас родился сын! 3450, 54! Все хорошо!

— Да?

— Поздравляю вас, папаша! С Аннушкой тоже все в порядке. Устала только. Скоро сама вам позвонит. До свидания!

— Да!!!

Алексей несколько раз высоко подпрыгнул. Станцевал ведомый только ему танец. Дверь тайной комнаты открылась и продавец пуговиц исчез, оставив только доносящиеся крики радости и смех, которые вскоре превратились в отдельные фразы, по котором можно только догадываться о происходящем за дверью. Драцена навострила листики.

«Хороша! Наконец, ты здесь! Вижу тебя, дорогая! Отлично! Это ты! Я знаю тебя! Получилась!»

«Немного подправлю. Потерпи! Ты мне еще спасибо скажешь!»

«Девочка моя, как ты хороша! Но работы еще много!»

«У меня сын! Сын! Я стал отцом! Мы больше не бездетные эскимосы!»

И еще:

«С мужиком бы еще разобраться! Ни жив ни мертв! Три раза уже переделывал! То один, то другой! Начну сначала! Тише едешь, дальше будешь!»

«Я специально перенес сеансы на другой день и отменил групповую терапию… Стоит ли говорить, чего мне это стоило? А кто-то незаметно, скорее всего, ночью или поздно вечером, после работы пробрался к самому морю, и оставив вывеску „Закрыто на обед“, исчез, — в голове Марка смятение боролось с негодованием, и они почти согласились на ничью. — Сегодня море закрыто. Как так может быть? Кто его закрыл и почему?»

Утомленный психотерапевт опустился на песок. Он сел, вытянул длинные ноги в закатанных джинсах, откинулся назад, подставив длинные руки под оголенную, розовеющую на солнце спину, но тут же вскочил: «Нельзя этого так оставлять!». Крупинки песка поспешили спрыгнуть с одежды Марка, пока он не стряхнул их сильными и грубыми ладонями в порыве гнева.

Марк принял позу оратора и вслух произнес речь, любуясь каждым подобранным к месту словом, наслаждаясь оборотами и собственной эрудицией:

«В 1492 году Колумб открыл Саргассово море, назвал его виноградным именем, и никому не пришло в голову взять его и закрыть. Еще бы! Как закрыть море, у которого нет земных границ? Не обнесешь же часть океана забором? Да и вот просто воткнуть табличку в теплый Гольфстрим не выйдет! А наше море закрыли! Как книгу, дочитанную до конца. Хлоп! И жди теперь неизвестно сколько. Ведь „сегодня“ может длится и очень долго….». На этом месте Марк сделал многозначительную паузу и погрозив пальцем тому, кто выставил табличку в паре метров от него, продолжил:

«…А судя по потрепанной ветром, съежившейся от дождя бумаге и дописанной шариковой ручкой корявой надписи — „Весна?“ прошел ни один и ни два дня!»

Марк кажется продолжал злиться, и даже вроде бы специально глаза налились краской, как у быка на корриде, и можно сказать, что он решил воспользоваться несколькими известными ему приемами, чтобы вымести из себя труху, в которую минуту назад превратились старые тетради лекционных записей по теории адаптации к потере ориентиров и практике обретения смысла во второй половине жизни или по какому-то предмету похожему на это, но носящему совсем другое название, более общее, которое было трудно сходу вспомнить.

Он сцепил руки в замок, сделал глубокий вдох, затем выдох, такой словно часть воздуха потерялась где-то и так и не сумев найти дверь, через которую можно вернуться, просочилась в окно, произнес одну из любимых дзэнских поговорок «Тот, кто торопится, так никуда и не приходит» и смирился с мыслью — всему свое время. Как говорится: «тише едешь — дальше будешь!»

Марку хотелось и дальше как можно сильнее испытывать раздражение, ненависть, злость, или даже ярость. Он хотел оскорбиться, обвинить всех и каждого, но в душе у него тихо пели птички, и даже бабочки сели на цветы и перестали щекотать фетровыми крылышками живот. И этим спокойствием Марк обязан отнюдь не релаксирующих упражнениям или мудрым восточным изречениям. Чувства, когда время осуществления твоей мечты откладывается, напоминает облегчение после слов учителя «Контрольную перенесем на следующую неделю», когда ты считаешь, что не вполне готов к ней сегодня. Но вот к любому экзамену по сопромату или высшей математике подготовиться легче, чем, не моргнув глазом, схватить мечту, замученную годами. Тем более, что ее осуществление по прежнему связано с неимоверными усилиями воли, которые надо приложить несмотря ни на что.

«Закрытое» море как ни в чем не бывало кидало на берег мягкие волны, забирало их обратно и снова отдавало — оно и не догадывалось, что, увы, не открыто и что следует в силу обстоятельств вести себя как-то по-другому. Кроме того, в море купались люди, плавали бананы и плюшки, резвились скутеры. Табличку «Закрыто на обед» никто будто не замечал. Ее видел один только Марк Северин, психотератевт, который чуть было не решился сегодня зайти в море.

— Тише едешь — дальше будешь, — прошептал он и поплелся домой.

Маленький Федор Алексеевич важно сидел в коляске известной английской фирмы и сосал два пальца. Это не мешало ребенку улыбаться прохожим и показывать рукой на птиц и собак. Панамка то и дело сползала малышу на глаза, и тот протяжно давал сигнал о помощи отцу. Алексей Павлович, останавливая коляску, приводил в порядок своего сына: убирал пальцы изо рта, сажал малыша ровно, одергивал ему штанишки. Так увлекался аккуратностью, что забывал поправить панамку и снова слушал протяжный сигнал. Малыш то и дело вертел головой, отчего первая часть прогулки заполнилась частыми остановками.

В итоге Алексей Павлович не выдержал, сняв панамку с голову ребенка, засунул ее в секцию на капюшоне. Теперь важно было выбирать теневую сторону улицы. Алексей чувствовал, что Анна следит за ним с начала прогулки. Ему казалось, что она сидит в коробе за спиной, как Маша из русской народной сказки. Только если для Маши было важно, чтобы медведь не сел на пенек и не съел пирожок, дабы не обнаружил ее саму, то для Анны имело значение абсолютно все. До выхода на улицу Алексей получил столько наставлений, что последние начали выталкивать из головы первые, а те сопротивлялись, хватались руками и зубами за последних, и в итоге вместе с ними вывалились прямо на пороге квартиры.