— О Боже, — обреченно вздохнула она и тщетно попыталась замаскировать истерзанную кожу, впитавшую запах его одеколона и страстную влагу губ, — подтянула лиф платья повыше и набросила на плечи накидку из золота волос. В глубокой долине между торчащими грудками, напрягшимися под холодным шелком, все еще виднелось красное пятнышко; она тихонько потерла его и судорожно всхлипнула — так свежо было воспоминание о его бесстыдных руках, губах, о его могучем, отвердевшем от ее ласк теле!

Она слепо моргнула и, отчаянно тряхнув головой, выбежала из трейлера. Пока она шла к автобусу, стараясь держаться в тени скалистых гор, с ней несколько раз здоровались, и она только кивала в ответ да слабо пожимала чьи-то протянутые в знак приветствия руки. Но когда услышала чей-то намек по поводу помятого вида, гордость и чувство собственного достоинства заставили ее расправить плечи и вложить последние силы в уверенную упругую походку. Твердя, как попугай, заученную фразу — никого не касается, что было между мной и Саймоном! Пусть все убираются к чертям! — она дошагала до автобуса и плюхнулась на дальнее от водителя сиденье.

— Мне подождать вас или вы останетесь завтракать? — сухо осведомился шофер, когда автобус затормозил у стоянки рядом с отелем.

— Я думала, вам дали ясное указание подождать меня. — В ее голосе прозвучало еле сдерживаемое раздражение: шофер не имел никакого права осуждать или не осуждать ее! — Я вернусь через пятнадцать минут.

С нарочитой независимостью она прошествовала к выходу и спрыгнула со ступеньки вниз, больно ударившись плечом о железный косяк. Охнув от злости, она быстро промаршировала в отель.

Уже собирая для Саймона сумку с едой, она, как ей показалось, поняла, отчего шофер разговаривал с ней с такой деловитой сухостью — должно быть, у него вошло в привычку развозить ночных гостей Саймона по отелям, поэтому он отнесся к этому равнодушно, как к закономерности!

Ревность и боль вновь укололи ее, и девушка, с удвоенной быстротой заработав руками, дала себе слово: Саймон никогда не узнает, как сильны для меня его ласки, и какими страданиями они обернулись при отрезвляющем дневном свете! Я не переживу, если он догадается о моей мучительной тайне…

Вернувшись на съемочную площадку, она даже не стала приближаться к своему тайному возлюбленному и прямиком сбежала по незаметной тропке к трейлеру.

Когда задымился кофе и поджарились тосты, с исполненным молчаливого достоинства видом она отнесла поднос с завтраком Саймону. Чтобы встреча выглядела естественной, сказала ему несколько ничего не значащих фраз, умудряясь не обращать внимания на заинтригованные, а то и открыто насмешливые взгляды. Поистине такая выдержка была дарована ей свыше!

Не глядя на нее, Саймон съел все, что было на подносе, и Аннетт приняла из его рук пустую чашку и тарелку. Потом она долго, с методичностью робота, мыла посуду в его кухонке, пока белый фарфор не засиял радужными переливами, но и тогда она исступленно терла мочалкой скрипящую поверхность: ее мысли были бесконечно далеко. Весь день она, не прекращая перемалывала в себе события минувшей ночи и раннего утра, особенно раннего утра, пытаясь найти случившемуся правдоподобное объяснение и решить для себя, как жить дальше, но так и не смогла ничего придумать.

Когда она ходила, погруженная в себя, как лунатик за Саймоном, делая необходимые записи, казалось, что душа девушки пребывает в полнейшем равновесии, а что до мутного взгляда… так это от излишнего усердия и сосредоточенности.

После обеда Саймон начал снимать финальную сцену с Патрицией, и Аннетт сидела подле него, рассеянно наблюдая за происходящим действием. Когда что-то не получалось, он сердился и орал на всех подряд, она лишь вздрагивала и записывала карандашиком его раздраженные приказы.

По сценарию Патриция читала длинный монолог, после чего главный герой ее целовал, и камера следовала вверх по их сплетенным телам к уходящему в синее небо шпилю церкви. Именно с этим заключительным поцелуем и было больше всего мороки.

Патриции и Майклу, ее партнеру, не удавалось достичь требуемого Саймоном идеала. И когда количество отснятых и забракованных дублей перевалило за норму, терпение взбешенного босса кончилось, и он взорвался.

Аннетт огромными глазами со страхом следила за ним. Неожиданно ее затопила удушливая волна — когда он сделал резкий жест рукой, за отогнувшимся воротником черной рубашки показался кусочек плеча с двумя багровыми пятнышками. Она одна знала их происхождение — буквально за секунду до того, как приехал автобус, она впилась зубками в его плоть, понуждая его, содрогающегося, вминающегося в нее, ускорить темп и не бояться причинить ей боль. От этого воспоминания в ее ушах завибрировало, и она не сразу поняла, что Саймон обратился к ней с какими-то словами.

— Что… что мне записывать? — хрипло пробормотала она, уставившись в его натянутое лицо изумрудно-прозрачным взглядом.

— Ничего! — Он был так близко, что она видела, как напряглись мышцы его мощных ног под обтягивающей джинсовкой, — он опять читал ее мысли! — И лучше отвернись. Не играй с огнем, иначе я продемонстрирую всем, как нужно целоваться — здесь, сейчас и с тобой!

— Саймон, — выдохнула она, покрываясь гусиной кожей от этого выпаленного горячим шепотом обещания.

— Отвернись сейчас же, дрянная девчонка, или я отшлепаю тебя! — грозно прошипел он, и она подчинилась, поймав себя на мысли, что сама идея шлепков кажется ей жутко привлекательной и приятной.

Насупившись, как грозовая туча, он взмахом продолжил съемки и некоторое время был целиком погружен в этот процесс. Но вдруг его рука, ведя самостоятельную жизнь, отделилась от напряженного силуэта, как бы невзначай зарылась в блестящую массу волос Аннетт и опустилась на шею, туда, где вился чуть влажный от солнечного тепла и жары пушок. Его пальцы медленно наматывали мягкие золотистые волосы, слегка подергивая их, и она испуганно подняла голову, чтобы утонуть в черном омуте его взгляда. Ей почудилось, что окружающий их воздух затрещал от летающих между ними искр желания.

— Прости, я был неправ, — произнес он хрипло, глядя на соблазнительно набухшие грудки под тесным свитером. Это было ужасно — осознавать, что она всего в каком-то полуметре от него, и не иметь возможности дотронуться до ее страждущего ласк тела. — Ты не дрянная, ты сладкая, как мед, и такая трогательно-нежная…

— П-почему ты не следишь за съемками? — наобум ляпнула она прерывистым шепотом.

— А тебе не приходило в голову, что сидящая рядом маленькая лесная нимфа похитила все мое внимание?

Он рассмеялся глубоким низким смехом, и Аннетт нахмурила разлетающиеся черными ласточками бровки, не зная, шутит ли он или говорит всерьез. Наверное, все-таки шутит, решила она, когда он отвел взгляд и снова сосредоточился на съемках, но на его губах продолжала витать чувственная тигриная улыбка, и это обстоятельство продержало ее в напряжении до самого вечера.

Перед самым отъездом он поймал ее и, незаметно обняв за плечи, увлек за поросший мрачно-зеленым мохом выступ скалы.

Вокруг не было ни души — съемки уже сворачивались; на площадке остались лишь рабочие, тогда как актеры постепенно заполняли автобус. Минуту Саймон и Аннетт стояли, слушая тишину и плеск волн где-то внизу.

— Да, — спохватился он и внимательно посмотрел на нее, — вот что я хотел сказать: завтра мы уезжаем домой. Нам удалось уложиться в один день и более или менее подогнать все хвосты, поэтому… — он вздохнул и с неожиданной добротой усмехнулся, — поэтому завтра мы вернемся к Эльзе. Ты рада?

— Да, очень. — Она тоже вздохнула.

С грустинкой во взгляде Аннетт посмотрела на бескрайние воды океана, купающиеся в багряных лучах заката. Прохладный воздух наполняли крики чаек. Свободные птицы стремительно взмывали в темно-голубые вершины, кроваво краснеющие у горизонта, и с такой же стремительностью падали вниз, чтобы сорвать крыльями соленые брызги и снова умчаться в вышину.

Как быстро все закончилось, уныло подумала Аннетт. Но я должна радоваться: меня ждет возвращение домой, к доброй старой тете Эльзе. Дома все станет на свои места. Я буду счастлива. Эта мысль прозвучала как-то жалко, было глупо обманывать себя, ведь если Саймон уедет с Патрицией, возможно, это будет даже свадебное путешествие, она умрет от тоски, завянет, как один из гиацинтов в саду тети Эльзы.