— Нет, — девушка дёрнулась, намереваясь прошмыгнуть мимо Кохея в салон, и чуть не упала. Оглянулась — подол юбки сзади зажало только что захлопнувшейся дверцей.

— Да что за…

— Погодите, не тяните так. Вы испортите платье. Кажется, за что-то зацепилось… Я вам помогу.

Подол юбки действительно зацепился за какую-то еле заметную трещинку в окантовке двери. Кохей высвободил лёгкую ткань, стараясь не делать затяжек. Девушка из просто румяной сделалась окончательно пунцовой.

— Спасибо…

— Пожалуйста. Будьте осторожнее в следующий раз.

Выспавшемуся и свежеумытому Кохею принесли заказанный обед. Давешняя девушка, застрявшая в двери, всё никак не выходила из головы. И дело не в том, что она красивая… Нет, она красивая, конечно! Но… Совсем не в этом дело. Засела сама ситуация. Ощущение дежавю.

Ведь такое уже было, да? Он кого-то высвобождал… кого-то, кто застрял точно так же… зацепился одеждой за створку двери.

Снова потерянное воспоминание. Профессор-нейрохирург, консультировавший Кохея после травмы, показал ему на томограмме участок его мозга, который был повреждён. Как раз зона памяти. Хорошо, что только крошечный участок коры задело. Детство Кохей не забыл, помнил родителей и сестру. Начальную школу. Провалы начинались с третьего класса средней школы. И почти ничего не осталось от первого года старшей школы — когда он уже жил в Токио. Словно кто-то вырезал кусочки из его воспоминаний, оставив маленькие обрывки — чей-то смех, искры солнца в прозрачных глазах необычного цвета. Зелёные глаза. Кохей больше никогда в жизни ни у кого не видел таких глаз. Зелёные, как вода в океане ярким летним днём… И светлые волосы.

Кохей жевал, не чувствуя вкуса, пытаясь поймать в памяти ускользающий образ. Это же одноклассница, которую он любил? Или кто-то из его школьных приятелей? Он потом смотрел выпускные альбомы. В средней школе с ним вместе учился светловолосый паренёк. Като… нет, Кудо! Точно, Кудо. Сестра рассказывала, они ещё соседями были в Камикаве, пока не уехали. А в Токио у него было три одноклассницы со светлыми волосами — две крашеные, а одна просто светло-русая, кажется, у неё кто-то из родителей был не японцем. Только по фотографиям не разобрать, какого цвета у всех этих людей глаза.

«Одно я могу сказать точно — я очень хотел о чём-то… о ком-то забыть. Всё, что я теперь помню — мирная, ничем не омрачённая жизнь. Но ведь это неправда. Что-то было… Что-то такое, от чего мне было очень больно. И дерево… Я точно помню овраг и дерево на краю. Оно в Камикаве росло, недалеко от нашего дома. Я приходил к этому дереву… часто… Зачем? Я там с кем-то встречался? С девушкой, у которой были светлые волосы и зелёные глаза? Почему мне так не по себе, когда я думаю об этом? Я обидел её? Мы встречались и расстались? Она меня бросила? Или я её? Я что-то закопал под тем деревом… Что-то разбитое… Надо обязательно туда пойти и посмотреть… с лопатой пойти. Откопать эти осколки. Я хочу вернуть свои воспоминания. Пусть даже они грустные, или от них больно. Пусть. Просто мне всё время кажется, что я забыл что-то очень важное. И от этого я какой-то… не целый, вот правильное слово. Без какого-то отломавшегося куска. Как не до конца собранный пазл».

Слово «пазл», прозвучавшее в голове, повернуло мысли Кохея в другом направлении. Он вдруг вспомнил об одном случае из не такого уж давнего прошлого. Подошедшая стюардесса забрала пустые тарелки, осведомилась, не нужно ли уважаемому пассажиру что-то ещё. Кохей поблагодарил и отказался от предложенных напитков. Пазл… Когда это было? Года три назад? Нет, четыре…

========== Кудо Мицуру. Нью-Йорк—Токио, пять часов до посадки ==========

Четыре года назад вылет самолёта небольшой частной авиакомпании из Парижа в Нью-Йорк несколько раз откладывался из-за плохой погоды принимающей стороны. Вывести самолёт на взлётную полосу удалось с опозданием на семь часов. За полчаса до посадки в аэропорту имени Джона Кеннеди самолёт попал в зону турбулентности. Тайфун, уже уходивший к югу, сменил направление, и над Нью-Йорком начал стремительно разворачиваться грозовой фронт. Заново набирать высоту диспетчеры запретили: по коридорам выше уже шли следующие запоздавшие рейсовики. У экипажа не было выбора — только пробивать тучи и садиться. В том злосчастном рейсе всё шло наперекосяк. При очередном крене повредило шланг воздухообменника, вместо того, чтобы добавлять кислород в пассажирские салоны, система начала засасывать разреженный на высоте воздух. Люди не успевали надевать кислородные маски и мешками вываливались из кресел, теряя сознание. Пилоты тоже не успели. Мицуру не грохнулся следом за Джоном только потому, что был гипотоником — человеком с низким артериальным давлением. Эта его особенность, вечно доставлявшая массу неудобств, в тот день оказалась подарком судьбы. Мицуру сумел натянуть кислородную маску до того, как перед глазами всё начало расплываться.

Впрочем, от зрения всё равно не было никакой пользы — по блистеру пилотской кабины сплошными потоками текли ливневые водопады. Вдобавок ко всему пропала связь. Мицуру не знал, готовят ли им посадочную полосу, слышит ли его кто-нибудь. Он продолжал монотонно повторять запрос на аварийную посадку, а пальцы лихорадочно щелкали рычажками, выравнивая крен. Автопилот сбоил — молнии сверкали одна за другой, выводя из строя тонкую технику. От страха хотелось выть. Как посадить самолёт, если непонятно, где земля, где небо?! В салоне кто-то протяжно кричал. Раненый? Умирающий? Столько людей… Красивые, празднично одетые люди, возвращающиеся из самого красивого города на Земле. Бизнесмены в деловых костюмах, женщины в шлейфах ароматов превосходных французских духов. Дети. Мицуру вспомнил нескольких детей, он мельком их видел в салоне первого класса. Совсем маленькие и постарше. Они ведь ещё почти ничего не успели увидеть, почти не жили! Сквозь треск помех пробился голос диспетчера. Пятый терминал… Свободная полоса, аварийная посадка разрешена. Координаты… Мицуру вводил данные, смаргивая падающие с ресниц капли. Слёзы? Нет, это пот. Пот течёт по лбу и заливает глаза. Высоты мало… Он выровнял самолёт, но высота катастрофически упала. Её не хватит, чтобы выпустить шасси до того, как земля ударит в брюхо самолёта… Не хватит! Должно хватить… Если сбросить скорость, самолёт может нырнуть носом… Пусть нырнёт! Пусть будет перегрузка, но этих секунд хватит, чтобы полностью открылись люки, выпускающие шасси. Торможение швырнуло Мицуру вперёд. От перегрузки перед глазами вспыхнули разноцветные пятна. Мицуру всё-таки закричал, и крик отозвался эхом в стремительно наливающейся болью голове. Во рту появился железистый привкус, и тёплая струйка потекла из носа на верхнюю губу. Снова пот? Нет, это кровь…

Когда по глазам ударил свет прожекторов с земли, Мицуру зажмурился. Как ярко… Шасси ударились о бетон взлётной полосы. Корпус задрожал, с ноющим стоном просел амортизатор кресла. Ряды окон аэровокзала наплывали с ужасающей быстротой. Не успеть… Они врежутся в здание. Не успеть!

Нос самолёта замер почти вплотную к окну второго этажа аэровокзала у пятого терминала. Под продолжающим бушевать ливнем к совершившему аварийную посадку самолёту мчались машины «скорой помощи», пожарные фургоны, бежали люди… Мицуру ещё какое-то время видел всё это, но как-то расплывчато, будто сквозь туман. А потом радужные пузыри вспухли перед глазами и всё исчезло.

***

Он очнулся через два дня в больнице. Долго смотрел на полную женщину, расставляющую цветы в вазе, пока не понял, что узнал её. Миссис Клауд, она работает в аэропорту… в той забавной комнате для детишек, которые потерялись или просто ждут, пока родители купят билеты. А почему она тут? Мицуру открыл рот, чтобы спросить, но тут миссис Клауд обернулась и с неожиданной для её грузного тела резвостью бросилась на колени перед кроватью молодого пилота.

Оказывается, миссис Клауд летела на том самом самолёте, который пришлось сажать Мицуру. Первая в жизни заграничная поездка чуть не стала для неё путешествием на тот свет… Если бы не Мицуру… Словом, теперь она никуда не уйдёт, пока Мицуру не поправится! И пусть только кто попробует её отсюда выставить!