Миссис Клауд так и ухаживала за молодым пилотом до самой выписки.

Джон прибежал сразу же, как только узнал, что Мицуру очнулся. Долго не мог ничего сказать, только крепко сжимал руки своего второго пилота.

— Джон…

— Никто не погиб… Представляешь? Ни один человек не погиб, даже почти никто не пострадал, так, мелочи всякие, синяки, ушибы… Мицуру, ты понимаешь, что ты сделал?

— Самостоятельно посадил самолёт. Ты бы мне никогда не разрешил, если бы под креслом не валялся.

— Дурень… Хватит шутить. Мицуру, ты спас всех. Ты меня спас. Я… У меня теперь два дня рождения, Мицуру…

***

Второму пилоту самолёта, совершившего посадку в экстремальных условиях, по решению руководства авиакомпании выдали премию в размере полугодового жалованья. Но Мицуру совсем не обрадовали эти деньги. Он не вернулся в своё кресло второго пилота.

Из-за перегрузки и сильной вибрации в его голове лопнул мелкий сосуд, проходивший рядом со зрительными нервами. Теперь при любой мало-мальски сильной тряске перед глазами Мицуру вспухали гигантские радужные пузыри, мешавшие чётко различать предметы.

Было ясно, что вернуться в пилотскую кабину с таким зрением Мицуру не может — по крайней мере до тех пор, пока не пройдут последствия травмы. Но не летать он тоже больше не мог. Промаявшись две недели в реабилитационном центре, Мицуру удрал оттуда и заявился к Джону — просить совета, как жить дальше.

Через пару месяцев после чуть не произошедшей трагедии частная авиакомпания, в которой работали Джон и Мицуру, объявила о своём слиянии с набирающей силы «С-триал». Джон сразу получил в своё распоряжение новенький «Боинг-777-300», а Мицуру отправился переучиваться на бортпроводника с досрочным зачислением прямиком в новый экипаж пилота Джона Уайта.

Как Джону удалось всё это провернуть, Мицуру никогда не узнал — пилот молчал, сколько бы новоиспечённый стюард к нему не приставал с расспросами. Иногда они оказывались в разных экипажах — когда где-то срочно требовалась замена пилоту или бортпроводнику. Но Джон старался не выпускать Мицуру из вида. И не только на работе. Джон таскал его с собой в тренажёрный зал. Заставлял проходить сложные трассы на обучающих симуляторах. И без конца твердил, что Мицуру обязательно снова будет летать. Они будут летать вместе.

Иногда Мицуру думал, что они с Джоном могли бы стать отличной парой — не просто напарниками по работе. Но… Не возникало между ними того, что заставляет людей очертя голову бросаться в омут любовной лихорадки. Слишком крепкой была их дружба, чтобы уступить первенство любви. Слишком глубоким было взаимопонимание, не оставлявшее места даже для намёка на романтику.

Наитие Мицуру, позволявшее стюарду принести чашку кофе командиру экипажа за секунду до того, как тот нажимал кнопку вызова, не было случайностью. Он просто знал, что Джон не может себе ещё хоть раз позволить потерять сознание из-за падения кровяного давления. И накачивается кофеином под завязку — до полёта, во время полёта, и так до самой посадки. Сработает этот метод или нет, Мицуру понятия не имел. И ему не представлялось случая это проверить.

С того страшного дня все рейсы Мицуру проходили на удивление гладко. Будто судьба решила, что вставлять палки в колёса и подбрасывать неприятности парню, так упрямо лезущему в небо, больше не стоит.

========== Танигава Кохей. Москва—Токио, три часа до посадки ==========

Четыре года назад у вертолёта спасательной службы отказала хвостовая тяга. Вертолёт закрутило волчком и швырнуло на деревья. В момент падения в вертолёте находились пилот, радист, пациент с травмой грудной клетки и молодой врач-стажёр Танигава Кохей.

Пилоту невероятным образом удалось совершить чудо — они не разбились и не взорвались. И даже не сильно пострадали: сам пилот вывихнул руку, радист отделался ушибами, Кохей разбил нос и, кажется, сломал ребро. Но пациент, которого они должны были срочно доставить в больницу, перестал дышать.

Два часа, пока до места падения вертолёта добиралась вызванная радистом подмога, Кохей делал своему пациенту искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Нельзя было сильно давить на грудную клетку — она и так была раздроблена, в лёгких булькала пропитавшая их кровь. Кохей извёл кислородные подушки и под конец уже дышал своему пациенту прямо в рот через марлевую салфетку. Сердце под его ладонями то начинало биться, то снова замирало. Приходилось то и дело тампонировать открывающиеся наружные раны — зажимать кровоточащие края, искать наощупь сосуды, чтобы наскоро скрепить их скобами. И качать, качать, качать останавливающееся сердце.

Когда раненого загружали в прилетевший аварийный вертолёт, он напоминал персонажа из триллера — залитый кровью, с торчащими из груди зажимами и комками ваты. Но он дышал. И у него билось сердце.

Кохей ещё успел вправить пилоту выбитую кисть и залепить пластырем ссадину на лбу радиста. И только потом понял, что не может поднять правую руку. Ребро он действительно сломал.

***

Его продержали в больнице на постельном режиме несколько дней — иначе ребро не срослось бы правильно. Заняться в районной больнице было совершенно нечем, смотреть телевизор Кохею надоело на третий день, и он решил вечером, когда в отделении остался только дежурный врач и ночная медсестра, пробраться в палату к спасённому им пациенту.

Того благополучно прооперировали, откачали кровь из лёгких, зашили раны. Отмытый от крови, парень был похож на зеленоватое привидение, но он спокойно дышал и кардиомонитор у изголовья умиротворённо помаргивал зелёной точкой.

— Добрый вечер… Можно войти?

— Входите… Я вас помню!.. — молодой человек уставился на Кохея расширившимися глазами и его губы растянула широкая улыбка.

— Ну да, помните. Как вы себя чувствуете?

— Как пазл.

— Э? — Кохей ещё только учился разговаривать на русском языке с его носителями. Это было совсем не похоже на беседы с преподавателями на языковых курсах.

— Ну, пазл, знаете? Картинка из кусочков. Не понимаете? А… Вы же не русский, да?

— Нет, я японец. Поясните, пожалуйста, почему как пазл?

— Меня будто на кусочки разрезали и перемешали, — раненый снова улыбнулся. — Я знаю, это вы меня спасли. Спасибо.

— Не надо благодарить, это моя работа. Только я всё равно не понял, при чём тут пазл… Вы имеете в виду, вы чувствуете дискомфорт? У вас что-то болит?

— Болит, но не очень сильно. И дело не в этом. У меня в голове сейчас сплошной пазл… мешанина из кусков. Понимаете… — парень попытался привстать, но Кохей поспешно придержал его за плечо, не позволяя совершать резких движений. — Забылся… Да, так вот! Понимаете, я же, получается, чуть не умер. По сравнению с этим так много всего, что раньше было важным, стало таким… глупым. И наоборот. На какие-то вещи раньше внимания не обращал, думал, так и надо, а они важные. Вы меня понимаете?

— Кажется, да… — Кохей медленно усваивал мысль, высказанную раненым, предварительно переведя её на японский. Авария, в которую попал этот человек… Авария, в которую попал когда-то он сам… Осознание жизни с другого угла зрения — от порога двери, ведущей за грань. Что было важным — стало несущественным. И наоборот. Он же правильно понял, да?

— А у вас нет потери памяти? Вы всё помните из своей жизни?

— Всё помню, — парень невесело усмехнулся. — Лучше бы забыл.

— Почему?

— Я как раз перед выездом со своей девушкой поругался. Из-за какой-то ерунды полаялись и разбежались. Она у меня гордая… была… Теперь ни за что не простит.

— А вы ей не сообщали про аварию?

— А зачем? Чего её дёргать, переживать заставлять? Всё равно мне её уже не вернуть… Вот и пазл получается. Оказывается, я без неё жить не могу, а всё время говорил что-то не то… Обижал её. Надо было совсем другие слова говорить. Теперь-то понимаю, а что толку? Ладно, хорошо, что живой остался, а то бы помер и даже не извинился перед ней. Спасибо, доктор. Вы меня спасли, я век вам буду благодарен. И пазл свой теперь сложу как надо. Спасибо.