Единственное, что напрягало Софию, так это то, что на нее иногда косились, кто-то сочувственно, кто-то осуждающе, но девушке была безразлична эта реакция. После бессонной ночи в коридоре на уроке Софии захотелось спать. На первом уроке второклассница очень даже неплохо подремала на парте, однако, на втором уроке, на географии, который вела довольно вредная учительница, девушке поспать не удалось.

Увидев, что девица внаглую спит на занятии, мадам Юрьева не захотела терпеть такое неуважение к своему предмету.

- Мадемуазель Собольникова, вы что себе позволяете? - услышала София сквозь сон, - О чем я только что говорила?

- Про почву пустынь, - со всех стороны раздались голоса одноклассниц, пытавшихся спасти положение подруги.

- О почте гусынь, - сдуру ляпнула София, не расслышав подсказку.

- Вы еще и дерзите! - возмутилась мадам Юрьева, - Встаньте к доске и стойте там до конца урока.

София выполнила требование учительницы. Девушке определенно не везло в последнее время. Прямо стоя, облокотившись о стену, София уснула.

В этот день на уроке географии с классом сидела вторая классная дама, Анна Алексеевна. Увидев, что София не придуривается, а действительно спит, женщина вывела Софию из класса.

“Ну все, допрыгалась, сейчас точно исключат. Да здравствует Томск, Сибирь и медведи!”, - подумала девушка, - “Поеду поднимать целинные земли, отучусь на акушерку и буду работать. За пределами Москвы жизнь не заканчивается, везде русские люди живут”.

- Вы почему спите днем, на уроке, чем вы занимались этой ночью? – спросила классная дама Софию.

- Мадам Муратова, прошлой ночью я сбежала из института, мадам Пуф меня наказала, забрала передник, оставила стоять в коридоре, - ответила девушка, умолчав то, что она была в полиции.

- Ложитесь спать, - услышала София и поблагодарила свою классную даму.

Режим дня Софии сбился совершенно. Проснувшись около часа ночи, девушке снова захотелось выйти на улицу. София, как это было вчера, чисто интуитивно пошла неведомо куда. Девушка шла довольно долго, как вдруг стала свидетелем странно и шокирующей картины: за кирпичным забором было движение. Это привлекло внимание девушки, вдруг там бандиты и пора бежать куда подальше? София прислушалась. За забором раздавались голоса:

- Ну что, мразь, скажешь напоследок?

- Ты что позволяешь себе говорить старшему по званию, щенок! Я своей грудью Россию защищал, когда ты еще не родился.

- Ну дозащищался до того, что народ на смуту подбиваешь.

Разговор как разговор, только вот один голос показался Софии знакомым. Она подошла к забору и заглянула в щель. У стены стоял Лев Пантелеймонович. Девушка протиснулась во двор.

- Папа! - вскрикнула София и хотела подбежать к нему, как кто-то из солдат схватил ее и удерживал, чтобы та не вырвалась.

- Силантьев! Сколько раз я говорил заделать эту щель! Что это такое?

- Господин фельдфебель, кто ж знал, что эта девица здесь окажется!

- Папа! - попыталась вырваться София, - Что происходит!

- Ничего. Возвращайся к себе, тебе нельзя это видеть. Что стоите, девицу уводите! - крикнул он ефрейтору.

- Так, мадемуазель или кто ты там, возвращайся к себе домой и чтобы никому никогда не смела рассказывать то, что здесь видела, - приказал Софии военный и вытолкал ее обратно на улицу.

София вышла на улицу и услышала сразу несколько голосов одновременно.

- Прощай, Соня! - от отца.

- Караул, в ружье! Пли! - от военных.

София примкнула глазом к другой щели и увидела, как отец упал на землю. Девушка с трудом устояла на ногах. После чего облокотилась к стенке и услышала следующую фразу:

- Значит, щель завтра заделать, про девицу никому не говорить. Иначе сами как та собака под трибунал пойдете.

София перевела взгляд на небо. На дворе было чуть меньше 4 часов утра, скоро должен был быть рассвет, яркая полоска озаряла небо. Но Лев Пантелеймонович его уже не увидел.

Когда София вернулась в Смольный, девушка не могла заснуть, у нее поднялась высокая температура. Кое-как заснув, наутро София не проснулась. Одноклассницы, испугавшись за подругу и не сумев ее добудиться, пошли за классной дамой. С трудом добудившись девицу, Анна Алексеевна отвела Софию в лазарет.

Температура у девушки никак не спадала, начался бред.

- Тятенька, миленький, забери меня отсюда, - говорила София в бреду, - Мамочка, плохо Соне без тебя, без тятеньки, без Ванечки. Мамочка, забери меня отсюда… Будешь внучку нянчить…

- Мадемуазель, вы что говорите? – спросил подошедший врач к Софии, надеясь, что девушка придет в себя.

- Мама умерла, Ваня погиб, отца сволочи расстреляли. Что за жизнь то такая… Как там моя доченька? Что с ней? Не хочу одна оставаться. Вдвоем веселее будет. Мама, забери меня к себе. Будешь внучку нянчить… – продолжала София.

В себя девушка пришла только на следующий день, проснувшись утром довольно поздно. Вскоре пришел врач:

- Ну что, как вы себя чувствуете? - спросил он.

София не знала, что ответить, потому что хоть и чувствовала себя удовлетворительно, на душе у нее было очень плохо.

- Понятно, значит, не очень хорошо, - сказал за Софию врач. - Мадемуазель, а вы в последнее время не нервничали, случайно? А то я не вижу ни одной причины, чтобы у вас была температура.

“Как же, не нервничала, побег из института, дом предварительного заключения, сколько мыслей о Сибири, потом еще один побег, отец, погибший на моих глазах. Да тут вены вскрывать пора, а не с температурой в лазарете валяться”, - подумала София, но ответила немного другое:

- Да, было дело. Об отце тревожилась.

- Вот теперь все понятно. Ну что, будем нервы лечить, так что отдыхайте, лежите, набирайтесь сил.

Врач ушел, а София, вдруг опять вспомнив об отце, горько заплакала.

Девушка пролежала немало времени в лазарете, как вдруг сознание Софии сузилось до одной психотравмирующей идеи: она осталась одна, она не может больше так жить. Девушка подошла к стеклянному шкафчику, хотела его разбить рукой и вскрыть вены осколками стекла, как вдруг что-то помешала ей это сделать, возможно, природное любопытство. Поняв, что если у нее ничего не получится с суицидом, то ее перенаправят в Кащенко, к специалистам, которые как раз занимаются этим профилем, девушка решила пока что остановиться.

Вдруг она услышала довольно тихий разговор врача и медсестры в соседней комнате:

- Юля, слышь, в газете чего пишут, Собольникова вчера ночью расстреляли.

- Ага, жалко мужика. Лет пять назад в этой же газете про него писали как про талантливого военного.

- Так смотри, я не про это. Болящая наша сегодня утром раскололась, что тревожилась об отце. Классная дама сказала, что та утром проснулась уже больная. А соседка моя по большому секрету рассказала, что их сын их соседа - Силантьев - сейчас сидит на гауптвахте якобы за то, что сходил в самоволку, а на самом деле за то, что щель в заборе не заделал и какая-то девица к тому самому Собольникову рвалась, когда его расстреливать выводили.

- Да ты что… Она что, дочь его? Получается, видела все. Ну что, жалко девку, такое пережить. И Силантьева жалко, ни за что, ни про что на “губу” попал.

- Ну что, будем начальству докладывать, почему болеет их воспитанница, или нет?

- Я бы не стала. Зачем человека лишний раз травмировать? Будут спрашивать, зачем из института сбегала, попадет еще. А, может, ее на Канатчикову дачу отправить? Пусть полечится, отдохнет на природе.

- Да ну, пусть здесь отдыхает. Если за месяц не выздоровет - тогда отправим. Пошли обедать, воспитанницы поели, нам тоже пора.

София услышала, что комната опустела и тихонько прокралась туда, чтобы прочитать заметку. Она была очень короткой и гласила:

“Вчера, 24 октября, в 3-30 утра был расстрелян государственный преступник Л.П. Собольников, в прошлом талантливый военный, который предпочел скользкую дорогу государственной измены”.