Тоня была скромной тихой девочкой, приветливой, молчаливой. Черноглазая и очень стройная, как сказали бы теперь, худенькая, как говорили раньше. Ее отчим был немец, работал техническим служащим в посольстве Германии, что находилось неподалеку от школы.

Шли годы, и оказалось, что любовь Ляли и Тони была взаимной и настоящей. Очень даже сильной. Но грянула война, и Тоня вместе с матерью, братом и отчимом уехали в Германию.

Лялька окончил юридический институт и стал народным следователем, но остался таким же добрым человеком. Ему, я слышал, удалось однажды повидаться с Тоней, она каким-то образом побывала после войны в Москве, но уехала обратно в Западную Германию. Политика раздавила любовь. Такая судьба. И эта же судьба-злодейка устроила Ляльке еще одну довольно редкую комбинацию. Он вел следствие по обвинению одной девушки. Какое-то служебное правонарушение. Провел следствие честно, девушку осудили на несколько лет лишения свободы. А Лялька ее сильно пожалел, а может быть, даже и полюбил, и писал ей письма в лагерь, слал посылки, за что его и уволили из нашей самой гуманной в мире прокуратуры. Стал адвокатом. Эта профессия гораздо больше подходила его натуре. Вот только лет на земле ему было отпущено судьбой совсем немного.

В школьные годы я познакомился с Гариком в шахматном кружке Дворца пионеров. Он играл неплохо, но больших успехов не имел. Был улыбчив, приветлив и неразговорчив. Много позже, в 1944 году я встретил Гарика в Московском городском шахматном клубе. Я оканчивал Юридический институт, и он попросил у меня на денек мою зачетную книжку. Он прямо сказал, что хочет проникнуть в число студентов-старшекурсников, нарисовав себе в зачетной книжке отметки по предметам, которые ранее не получал. Я дал зачетку, хотя понимал, что соучаствую в подлоге. Однако в военные годы Юридический институт эвакуировали из Москвы и слили его с другим институтом, и вообще была большая неразбериха. Первый опыт Гарика принес ему успех. В дальнейших его комбинациях я, слава Богу, участия не принимал.

Однажды Гарик заявился в шахматный клуб с орденскими планками на пиджаке. Я ткнул пальцем в одну ленточку, и спросил знает ли он какого ордена эта ленточка. Он не знал, а я пояснил – ордена Суворова, полководческого. Этим орденом награждают генералов. Позже я слышал, что Гарик, повздорив с институтским профсоюзным «вождем», уважаемой студенткой, оскорбил ее действием. Но его, якобы заслуженного фронтовика, наказали не слишком строго.

Мой школьный товарищ Олег, знавший Гарика, как-то рассказал мне, что встретил его зимой в одном из арбатских переулков. Гарик, пыхтя, вез на детских саночках платяной шкаф. Олег полюбопытствовал и Гарик объяснил, что выиграл этот шкаф у знакомого, с которым играл в очко на его квартире. Партнеру нечем было расплатиться. Позже при встрече в клубе Гарик поведал мне, что из Юридического института он ушел, поступив в открывшийся Институт международных отношений, особо престижное заведение. Он успешно прошел собеседование при приеме с самим Деканозовым, высокопоставленным чекистом. Тот не смог видеть Гарика насквозь. Я удивлялся, а Гарик, рассказывая, улыбался. Эта ошибка Деканозова не имела серьезных последствий. Прошли годы и близкого соратника Берии, как водится у нас, расстреляли. Однако, несмотря на промахи кадровиков, дипломатом стать Гарику не было суждено. В комсомольской газете появился фельетон под заголовком «Голубая марка». Склонность к рисованию подвела Гарика. Он нарисовал голубые марки членских взносов, наклеил их в профсоюзный билет, сэкономил мелочь, но был разоблачен и из института с треском изгнан. Последний раз мы встретились с Гариком в Риге. Я работал там адвокатом, окончив институт, а как туда попал он, я не знаю. Гарик рассказал мне, что работает в порту, отвечает за правильную загрузку кораблей. Помнится он назвал свою должность красивым иностранным словом стивадор. Любопытная трансформация коренного жителя берегов славной Москвы-реки. Как будто стать специалистом по морским сухогрузам помогла ему мама, ответственный сотрудник ведомства, имеющего отношение к морям и сухогрузам. Однако загружал корабли Гарик недолго. То ли не смог, то ли расхотел. Я поинтересовался, на какие средства он существует, и Гарик рассказал, что у него есть женщина, вроде гражданской жены, он живет у нее, она вяжет шерстяные рейтузы, а он вполне успешно продает их на толкучке. Что было дальше с Гариком, какие он предпринимал новые тактические маневры и насколько успешно, мне неизвестно. Больше наши пути не пересекались.

Как-то мой друг рассказал мне о своем сокурснике, тоже склонном к рисованию. Тот воспользовался своими способностями скромно, зато успешно. В голодное военное время Бауманский институт был эвакуирован в Ижевск. Студенты – будущие инженеры жили впроголодь. Хлеб отпускали по карточкам. И вот этот способный к рисованию студент ежедневно подделывал по одному талончику на 400 грамм хлеба. Фунт хлеба можно было съесть, можно было поменять на рынке на, скажем, молоко. И ни разу этот скромный художник не попался. В отличие от острокомбинационного Гарика, у него была душа осторожного позиционного стратега.

Жила была девочка. Ей было пять лет. Ее уже учили лопотать по-французски, хотя звук «эр» ей еще не удавался, получался «Эл».

Набожная няня как-то привела ее в церквушку, что стояла на углу Большой Никитской и Чернышевского переулка. То есть какое-то время улицы Герцена и Станкевича. Девочка, увидев, как люди крестятся и бьют поклоны, очень удивилась. Она, шагнув вперед, возгласила: «Дулаки! Бога нет! Есть одна плилода!».

Перепуганная няня схватила ее на руки и вынесла из храма. Что после этого в храме произошло, мне неизвестно. Знаю, что через несколько лет там устроили небольшое общежитие. В духе эпохи. Однако та эпоха завершилась, и ныне там вновь церковь.

Тем временем девочка росла, прекрасно училась, окончила институт и аспирантуру, стала доктором и профессором, очень видным специалистом в своей гуманитарной области и… православной.

Почему из десятков вариантов веры в Бога она выбрала именно этот? Быть может, потому, что большая масса притягивает?

Вечно с этими евреями что-то случается.

– Почему в Конституции сказано, что судьи выборные, а выборов судей не было? – спросил на уроке конституции ученик седьмого класса Леня в 1937 году.

Прошла война, закончил ее Леня – офицер-переводчик – в Вене. Потом арестовали его генерала и Леню вместе с ним. Предъявили генералу какое-то страшное обвинение, стоившее ему жизни. Когда было окончено следствие, Леня увидел в материалах дела, предъявленного ему, как положено по закону для ознакомления, свой детский вопрос. Оказалось, что учительница сообщила о находчивом мальчике куда надо.

Леня не отсидел положенных ему двадцати пяти лет. Его освободили, реабилитировали. Он получил комнату в Москве, высшее образование, позднее кандидатскую степень и прекрасно работал. Правда, стал слаб здоровьем, да избегал разговоров даже со знакомыми. Прожил семь десятков лет.

Учительница в свое время вышла на пенсию, на заслуженный отдых.

Судей много раз выбирали.

В последнем классе школы появилась астрономия. Математика, рисование, литература, физкультура и другие предметы давно стали родными, а эта астрономия – вроде белой вороны. И преподаватель астрономии был не похож на настоящих учителей. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Быть может, звезды были ему понятнее, чем ребята и школа. Небольшой, лысоватый и раздражительный человек с усиками под Чарли Чаплина. Он надеялся учить нас, нас, которые стали почти взрослыми. После школьных вечеров и товарищеских вечеринок ребята ходили с девочками под ручку, знали танго из удивительного заграничного фильма «Петер», и еще множество полезных и бесполезных вещей. У нас были свои идеи и свои заботы. Перед всеми простиралось загадочное блестящее будущее. Мы пели: «Если завтра война / Если завтра поход…» и понятия не имели, что года через три будут петь грустную «Землянку»: «До тебя мне дойти нелегко / А до смерти четыре шага». И дальше про гармонь, про ускользнувшее счастье.