Нам доставляло удовольствие в регулярных беседах по телефону вспоминать различные эпизоды детства и юности. Природа не обидела нас памятью. Иногда Валька любил пофасонить. Привязавшись к какому-нибудь слову в разговоре, он начинал декламировать длинное стихотворение. Он знал наизусть множество стихов. Я возвращал его на грешную землю упреком, что опять его мысль уходит по касательной от темы разговора.

Мы познакомились и подружились, учась во втором классе. За семь с лишним десятков лет дружбы ни разу не поссорились. Это выглядит невероятным, однако так и было, значит, возможно. Так случилось, в первую очередь, благодаря Валькиному характеру. Правда, я тоже не большой мастер ссориться. Однако есть в моем характере и жесткость. Не люблю мириться.

Какие только эпизоды прошлого не возвращала нам память! Согласились, что очень счастливым днем в нашей жизни был осенний денек, когда мы, десятилетние мальчишки, сидя на очень широком подоконнике в Валькиной квартире, сером, из шлифованного камня, кололи и ели орехи фундук. У каждого было по молотку, фундука много, его тонкая скорлупка трещала, лаская слух.

Впервые у Вальки, придя к нему домой, я увидел глобус неба. Черный, испещренный звездами, созвездиями. Валька, тыкая в глобус пальцем, называл красивые имена созвездий. Я подумал тогда, что, глядя на обыкновенный глобус, ты как бы видишь земную поверхность снаружи, а звезды правильно видеть только изнутри глобуса.

Научившись играть в шахматы, мы увлеклись. Однажды затеяли сыграть партию с записью ходов. На столе, покрытом скатертью с ковровым рисунком, стояла большая стеклянная чернильница. Вечные перья тогда были редкостью, а карандаши для этого случая нам показались неподходящими. Макая свои перья, мы немного накапали на скатерть. Это, конечно, не понравилось Валькиному отцу, человеку нрава горячего. Он отругал нас и применил выражение вроде: Подумаешь? Великие шахматисты записывают посмертную партию!

Мы знали, что бессмертная партия есть, а посмертной нет, но сочли за благо помалкивать.

Мы с Валькой не были похожи друг не друга. Он часто болел, а я исхитрился из детских болезней отдать дань только кори. И то врач не был уверен – сыпи не было видно.

Валька постоянно освобождался от физкультуры, а мне эти уроки очень нравились. Я любил бегать, прыгать в длину и высоту, гонять футбольный мяч…

Оказалось, что способностей к шахматам у меня побольше. Это задевало Валькино самолюбие, но вскоре он меня простил. Удовольствовался вторым местом.

От Вальки родители требовали отличных отметок. Мне родители давали в этом плане свободу, и я ею пользовался.

Валька рос в литературной среде, читал много, с толком и разбором, а я много, но бессистемно. Валька, когда мы учились в старших классах, мог поговорить с учительницей по литературе об акмеистах и прочих материях, далеких от моих интересов. Он сочинял для школьной самодеятельности инсценировки. Участвовать в этакой «художественной самодеятельности» полагалось безоговорочно. Помню его поставленные в школе инсценировки по мотивам «Хаджи Мурата», а также произведения модного, но затем репрессированного писателя Бруно Ясенского «Я жгу Париж!». Я же мог только более или менее занимательно пересказать на уроке о детских годах Чичикова. И то это выяснилось в старших классах. Сочинения я писал скучные. На конкурсных экзаменах в институт абитуриентам предложили для сочинения три темы. Две литературные, а третья – вольная – «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». Я выбрал последнюю. Не знал тогда, что хоть бронепоезд и на запасном пути, но иногда постреливает.

В десятом классе семья поставила перед Валькой задачу – получить аттестат отличника. Однако Валька вообразил, что у него нет способностей к математике. Между прочим, многие уверены в такой своей слабости. Наверное, это проистекает из-за неудачно сложившихся на первой стадии обстоятельств. Ошибка, другая, испуг и в итоге страх перед математикой. У меня есть одно доказательство этому, но от противного. Девочка в нашем классе в начальной школе вообразила, что у нее хорошие математические способности. И хотя в целом она училась очень посредственно, но по математике успевала.

У маленького Вальки обнаружили музыкальный слух. Родители определили его в какое-то заведение при консерватории, благо близ дома. Музыке он учился параллельно со школой и прошел весь курс.

Некоторое время и мои родители приобщали к роялю мою младшую сестру, я же после первых двух-трех уроков расстался с этим делом раз и навсегда. Однако мне доставляло удовольствие слушать оперы при посредстве имевшейся в квартире так называемой радиоточки. Был такой репродуктор (громкоговоритель) «Рекорд». Черная тарелка из полукартона. Быть может, это чудо экспонируется в наши дни в политехническом музее.

У нас дома стояло дядино пианино. В его маленькой комнате в коммунальной квартире пианино не помещалось. Мне нравилось слушать в Валькином исполнении его нехитрый репертуар: «Неаполитанскую песенку», «Турецкий марш», «Шествие гномов». Валька играл, не чинился. Однажды ему надоело бисировать, а я все просил повторять «Неаполитанскую песенку». Валька, улучив момент, накинул пальто, шапку в охапку и попытался удрать. Я выскочил на морозную зимнюю улицу в рубашонке, настиг беглеца и притащил его к инструменту. Валька сопротивлялся умеренно, смеялся и согласился сыграть еще разок.

В десятом классе Валька проявил примерное прилежание, занимался по математике с репетитором и задание родителей выполнил. Поступать он решил в медицинский. Редкий выбор среди наших знакомых. Модно было идти в инженеры. Пятилетки, романтика созидательного труда…

Решил стать врачом Валька, вероятно, чтобы потрафить своему любимому деду. Он называл его дединькой. Последние свои годы дед жил в семье дочери, Валькиной мамы. Это был седой массивный и широкоплечий старик с добрым лицом и неторопливой речью. До революции он практиковал в собственной водолечебнице в украинском городе Елисаветграде, где пользовался большим уважением горожан. Он имел большой дом, с библиотекой, двумя классными роялями… Обладал хорошим голосом.

Революция избавила его от права собственности на водолечебницу. Кажется, он подарил ее городу. Отечественная война лишила дома. До войны Валька часто жил у деда в летние каникулы. В год поступления в институт его вызвали оттуда телеграммой в Москву на собеседование с директором. Он добирался не без трудностей, с пересадками. На собеседовании его спросили фамилию, и хочет ли он стать врачом. Валька ответил и услышал, что принят.

«И это все? – спросил Валька. – Ради этого я ехал?». Последовал ответ, что таков обычай. «Дурной обычай» – позволил себе резюмировать Валька. И удалился, гордый и довольный.

Не только дединьку Валька любил искренне и сильно. Он горячо любил маму, папу, младшую сестренку…

В шестом классе, когда мальчишки и девчонки, почти все без исключений, стали влюбляться, Валька полюбил одноклассницу Галю, красивую и решительную девочку. Будучи открытым от природы, Валька таить своих чувств не стал и написал Гале записку, где сообщил, что он любит ее «…не платонически, а морально». Текст стал известен в классе, и один малец сказал, что теперь мама не будет Галю одну выпускать на улицу.

Первая любовь осталась именно платонической. Галя с годами превратилась в очень красивую девушку, участвовала в войне, а потом вышла за другого одноклассника замуж. Однако Валька на всю жизнь сохранил к ней теплые чувства и гордился тем, что предмет его первой любви так прекрасен.

Тут я позволю себе маленькое отступление от темы. Как-то я сообщил одному приятелю предположение. Поведение молодых людей напоминает мне детскую игрушку – заводной автомобильчик. Вот он заведен, бодро катится, покоряет девушек. Завод кончился – автомобильчик остановился. И вот тут-то он женится. Не автомобильчик, конечно. Мой приятель сказал, что с ним так и было. Поэтому я решил своей «теорией» поделиться.

В продолжительных телефонных разговорах мы вспоминали, как я «отдал» Вальку в аспирантуру. Окончив институт, он работал врачом в Подмосковье. Наблюдательный, он иногда рассказывал о любопытных пациентах. Запомнился почему-то такой эпизод. К нему – невропатологу – пришел на прием небритый и грязно одетый мужчина. Он снял фуражку, и Валька увидел вошь. Попытался пристыдить пациента, но тот, нимало не смутившись, ответствовал: «Доктор! У каждого человека есть свое засекомое». Доктор решил его не поправлять и не стал спорить.