– Уж я-то знаю, когда кто врет, а когда говорит правду! – сказал мне поздним вечером громко, чтобы слышали и другие товарищи, в чьей компании мы только что поужинали в ресторане и вывалились тепленькой гурьбой на затихшую и стылую центральную московскую улицу, адвокат Юрий Сергеевич.

Он сказал это своим обычным адвокатским голосом. Таким же, вероятно, голосом говорили и его дед и отец, присяжные поверенные в прошлом, которое еще помнили многие старики в коллегии адвокатов.

Людям свойственно хвалить себя. Не таким способом, так другим. Трудно скрывать внутреннее убеждение в собственном уме, убеждение, которым щедро наделены философы и дураки. Однако я нутром почувствовал, что Юрий Сергеевич не хвалится, а на самом деле овладел волшебным кристаллом…

Что помогало ему? Природный ум, гены, как теперь говорят, профессия и опыт отца и деда? Адвокат, как и судья, живой инструмент, который регистрирует по шкале – «врет, не врет». И он должен слышать фальшь, как музыкант с абсолютным слухом. Но абсолютный слух на ложь это еще не все, что нужно адвокату, вернее, чтобы не только называться адвокатом.

– Не можешь назначить микст вперед? Тогда иди в монастырь!

Так сказал в веселый обеденный час Юрий Сергеевич молодому товарищу-адвокату. А микст на адвокатском жаргоне это деньги за ведение дела, которые клиент дает адвокату помимо платы в консультацию; возбраняемое вознаграждение. Такого слова не было до революции, тогда клиент просто законно платил адвокату.

Дед и отец Юрия Сергеевича микста не ведали. Отец защищал революционеров в царском суде.

Когда в 1914 году началась война, Юрий Сергеевич был мальчишкой. На Кузнецком мосту толпа громила магазины, принадлежащие немцам. Били витрины, тащили товары, проявляли черносотенный «патриотизм». И Юрий, глядя на интересное зрелище, прихватил домой большую яркую жестянку чая, свою долю контрибуции. Отец единым словом пристыдил его, да так пристыдил, что он помнил весь эпизод и через сорок лет.

Все помнил, но вел игру по тем правилам, которые диктовала жизнь.

Он сказал мне, что адвокат Г. получил за ведение дела, которое слушалось в зале по соседству с нашим залом, где мы участвовали в заседании утром, ни много, ни мало – 140 тысяч от подпольного воротилы, попавшего под суд.

– Не могу себе простить. Как я опростоволосился! Ведь ко мне же по этому делу обращались, а я отказался! Идиот.

– Да врет, наверное, Г., – пытался я утешить патрона, – хвастает.

И вот тут-то он и объяснил мне свои возможности.

Он был адвокатом, во время войны офицером, адъютантом маршала, потом снова адвокатом, защищал подсудимых, сам был подсудимым дважды. Один раз обвиняли в контрреволюционном преступлении, и зря. Выпустили. Снова работа, снова выпивки и острые слова, снова четкое сознание происходящего, оценка и спокойное нежелание что-либо менять. В другой раз посадили за адвокатские грехи. Отсидел, вышел, пришла пора пенсии, а жена тем временем, пока сидел, нашла другого мужа. Тоже яркого человека, необычной судьбы. Может быть, я к ней несправедлив, но мне кажется, что бывают такие бабы, которые имеют предназначение пить талантливую кровь.

Когда я уходил по доброму желанию из адвокатуры, Юрий Сергеевич сказал:

– Вы поступаете правильно, я одобряю и рад за вас, но как человек я скорблю.

– Почему?

– Мне жаль, что мы теперь почти не будем встречаться.

– Почему же не будем? – возразил я с пылом. – Живем-то ведь рядом!

– Да, но такова жизнь…

И он оказался прав. Каждый шел по своей колее.

Я свалился с неба, не прочувствовав путешествия, не понюхав гор, арыков, барханов… Ничего. Просто меня изъяли из загона, где сидели пассажиры и ходила стюардесса. Зелень аэропорта оказалась пыльной и противной. Садовник накрутил из нее какие-то арочки. На мой вкус восточная роскошь великолепна лишь в сказках Шахерезады. А вот мухам здесь нравится, особенно в буфете.

Я прибыл по делу, а точнее – читать дело и не простое, а уголовное. Однажды в суде я слышал, как один подсудимый сказал: «Мое дело, граждане судьи, шибко уголовное». Самокритично и романтично.

Вокруг – жара. Самая обыкновенная, ташкентская, июльская. Терпеть жару не могу. Все время хочется пить, пью часто, но жажда неутолима. Яростно не желаю потеть, да не тут-то было. Начинаю борьбу со стихией: покупаю чесучовые брюки и белую шляпу в основном из дырочек. Все три дня в Ташкенте в этом и ходил, восхищаясь своей изобретательностью. А потом чесучовые клеши долго хранились дома. Носить невозможно, выбросить жаль.

Я запомнил огромный каменный тюльпан – фонтан посреди центральной площади. Высоко в раскаленное небо бьет могучая струя воды. Да еще, говорят, горной, ледяной. Однажды пьяный, а в жару там тоже, как ни странно, пьют, залез на верхушку тюльпана и насладился холодным душем, а потом замерз и захотел слезть, но не смог, потому что протрезвел. Оказалось высоко и страшно. Так и замерзал в жару, пока его не сняли пожарники.

Это отличный, на мой взгляд, сюжет. Дети могут видеть, как отвратительно и нелепо пьянство. Взрослые в очередной раз отметят, что пьяному море по колено и ко всему великолепный финал: появляется пожарник, легендарный добрый гений детских книжек – картинок со стихами, тот, что спасает из огня ребенка и котенка.

Сам я этой сцены не видел, о чем жалею. Но она несомненно была, я так отчетливо ее представляю.

На краю площади в теньке сидит хитрющий старикан, похожий на московского чистильщика сапог. Но он чистил одежду, выводил пятна. Сидел на земле, как говорят по-турецки, рядом стояли пузырьки с химией. Химчистка. Сам приемщик, сам рабочий, сам себя эксплуатирует. Все сам, да еще с прибаутками.

Я остановился и наблюдал, тихо взмокая и просыхая под лучами. Старикан был отличного коричневого цвета. Точнее, руки и морщинистое лицо. Он загорел раз и навсегда. Седая щетинка обнаруживалась на его щеках и волосатых руках с быстрыми пальцами. Он чистил что-то белое. Полил большое грязное пятно из пузырька, подул, поколдовал, и черное пятно исчезло, зато появилось светло-желтое, побольше размером. Заказчик выразил неудовольствие, а старикан сказал: «Я тебе обещал, что желтого пятна не будет? Нет, не обещал. Я обещал – черного не будет. Вот черного и нет. Правильно?».

При этом его глазищи блестели. Ходжа Насреддин и все тут. А пальцы продолжали колдовать над желтым пятном.

Старик показывает этот фокус, вероятно, каждый день. Отработан до предела.

Женщина в белом одеянии, иначе как рубахой не назовешь, держит на руках ребеночка. Боже мой, как ему жарко. Вспотел, преет бедняга… На личике какая-то сыпь. Трудно тут мамам и детенышам. Но ничего, тоже, видать, отработано.

В гостинице с гордым названием «Интурист» я попал в большую общую комнату на первом этаже. В комнате – удобство: водопроводный кран. Моя кровать рядом. Ночью жарко как днем, но соседи закрывают окна. Чтобы не залезли мои вероятные клиенты. Ведь я адвокат. А мой сосед – инженер. Он прилетел сюда не в первый раз. Все время летает и что-то возит на завод. Говорит, что на этот раз привез дистиллированную воду. Самолет – водовоз, похоже на бред от жары.

Вечером перед входом в гостиницу вижу немирную группу. Не дерутся, но видно, что хотят друг друга бить, а может быть и убить. Один небольшого росточка ладненький парень пристает к верзиле: «Хочешь меня убить? Можешь резать. У меня есть товарищи!». И ничуть не трусит, видно уверен, что товарищи отомстят, а не побегут за милиционером. При этом условии ему загнуться приятно и радостно.

Может быть, правы мои соседи, когда закрывают душной ночью окна? Сомневаюсь, наверно, из-за духоты и жары.

На следующий день читаю в трибунале дело. Парень выстрелил приятелю в голову. Приятель остался жив. За несколько лет до этого приятель прыгал в плавательном бассейне, но угодил не в воду, а в камень. И тогда не умер. Трещина в черепе и все. Тоже смахивает на какой-то бред, но все святая правда.