Глаза Дэйра заискрились смехом. Ревность настолько ослепила Халберта, что он видел только эту реальную опасность, исходившую от его бывшего рыцаря. Ах, барон абсолютно ничего не подозревает о том, что предмет его темных желаний – Элис, его дочь, сидящая сейчас рядом с отцом со смиренно опущенными глазами и честно пытающаяся быть образчиком покорной женственности.

Элис почувствовала на себе пристальный взгляд и испугалась, что может выдать себя перед отцом: настолько сильный отклик вызвало в ней близкое присутствие Дэйра. Руки у нее так сильно дрожали, что она не смела поднести к губам ни кусочка пищи, ни глотка жидкости, боясь неуклюже уронить еду себе на колени или разлить вино на белую скатерть. Отец будет смущен, если его дочь вдруг окажется такой неловкой при гостях и хозяине замка, а Дэйр поймет, какой уязвимой она становится в его присутствии.

Чтобы предотвратить такое ужасное зрелище, она сидела прямо и неподвижно, большим усилием воли сохраняя самообладание. Ее душа была объята противоречиями: стремлением быть наедине с Дэйром и чувством вины за то, что она, будучи замужней женщиной, желала близости с другим мужчиной, а не с мужем. Чтобы предотвратить предательскую дрожь, которая будет заметна, начни она вдруг инстинктивно разглаживать концы барбета, она крепко переплела пальцы. У нее было сильное ощущение, что, если Дэйр вскоре не отведет глаза, нервы ее не выдержат такого напряжения и произойдет неприятная сцена. Спастись от надвигающегося ужаса она может, только если Дэйр отвернется. Но он упрямо смотрел прямо на нее, а она не могла защититься от его взгляда. Она ничего не могла поделать, кроме как молиться, чтобы кто-нибудь заговорил с ним и отвлек от нее его пристальное внимание.

Но ее мольбы не получили желаемого отклика. В течение всей трапезы, казавшейся ей бесконечной, когда пажи, преклонив колена, предлагали то одно, то другое необыкновенно приготовленное блюдо, ни слова не было адресовано Дэйру. Он как будто бы не обращал внимания на эту грубость – не удивительно, если знать, как мастерски он владеет своими чувствами. Она же, напротив, так расстраивалась из-за него, что чуть было намеренно не спровоцировала сцену, еще худшую, чем та, которой она боялась вначале. Как смеет его семья так подло с ним обращаться? Он ничем не заслужил такого холодного приема. Ведь сейчас он находится в замке Уайт впервые с того дня, как еще мальчиком был послан в Кенивер. И что бы он ни сделал потом, до своей высылки из Кенивера он не совершил ничего дурного. Это была их вина!

Хотя ее отец в прошлом несколько раз посещал Уайт, ни граф, ни ее супруга никогда не бывали в Кенивере, и до своего приезда сюда прошлой ночью Элис никогда не встречалась с родителями Дэйра. Видя, как днем они отреагировали на его приезд, Элис поняла затаенную правду. Они предпочитали избегать любого места, где могут оказаться в обществе своего младшего сына. Это раздосадовало Элис и разожгло ее темперамент. Да, она слышала, как и все, историю о том, что граф Сирил проклял Дэйра. Но она всегда считала, что леди Элинор, по крайней мере, должна питать к сыну материнскую любовь и что только подчиненное положение, которое занимали женщины, не позволяло ей объявить всему свету, что он невиновен и любим ею. Теперь же, вспоминая не только холод их первой встречи с Дэйром, но и то, с каким бесстрастным лицом леди Элинор нарочито отвернулась от Дэйра, хотя Габриэль приветствовал его, Элис поняла со всей очевидностью, что эта женщина ничего не дала ему, потому что ей нечего было дать. Бедный Дэйр. Нежное сердце Элис кровью обливалось от жалости к нему.

Она была достаточно умна и проницательна, чтобы понять, что такое отношение к нему родителей вызвано чем-то более глубоким, нежели его требование, чтобы Габриэль отказался от своей клятвы. И то, что Дэйр все эти годы был нежеланным гостем в родном доме, доказывало, что источник этого кроется где-то в темных глубинах прошлого. Возможно, так глубоко, что никто не сможет найти его и вынести на свет Божий и раскрыть его тайну. Страшная мысль. Но вместо того чтобы успокоить Элис своей безнадежностью и невозможностью изменить родительское отношение к Дэйру, эта мысль лишь разожгла в ней яростный огонь.

Чтобы отвратить себя от внезапных и непродуманных действий, она сжала руки так крепко, что ногти впились ей в ладони. Однажды, поклялась она, однажды она сумеет излечить рану Дэйра, нанесенную ему отцовским проклятием, когда он был еще невинным младенцем. И хотя после сегодняшней церемонии она, возможно, никогда больше не увидит Дэйра, она будет считать эти слова своей клятвой, данной так же торжественно, как Габриэль произнес свою клятву крестоносца.

Снедаемая сильными и горячими чувствами, она взглянула на Дэйра из-под опущенных ресниц. Это была ошибка, которую ей следовало бы предвидеть. Она тут же встретилась с его взглядом, и у нее перехватило дыхание. Боясь выдать свои чувства, она опустила глаза, но Дэйр уже успел заметить, какой живой огонь горел в их зеленых глубинах. Он был чрезвычайно этим польщен.

Когда тарелки, освобожденные от орехов, изюма, яблок и ярко-желтого сыра – последнего блюда трапезы, были отодвинуты, господа и их рыцари переместились к громадному очагу, занимавшему большую часть стены за почетным помостом. Пока мужчины устраивались поудобнее, Дэйр решительно отвел брата в густую тень с одной стороны мерцающего огня. Повернувшись спиной ко всем, даже к даме, которая только что была объектом его пристального внимания, он решил высказать Габриэлю то, что было предназначено только ему. Он не знал, что его затея под всевидящим оком Сирила обречена на неудачу.

– Габриэль, – воззвал Дэйр к разуму брата, которого он бы хотел видеть свободным от религиозного пыла и отцовского влияния. – Я умоляю тебя остановиться и обдумать все очевидные потери, связанные с твоим опасным предприятием.

Хотя братья были примерно одного роста, Дэйр был гораздо мощнее и обладал большей физической и интеллектуальной силой. Не отвергая сразу же аргументов брата, Габриэль наклонил светловолосую голову и молча слушал. Помимо всего прочего, он любил своего смуглого и, как было принято считать, опасного брата. Он согласен выслушать его, просто чтобы доставить ему удовольствие, но даже ради Дэйра не откажется от своей клятвы. С приятной улыбкой он кивнул брату, чтобы тот говорил.

Дэйр сдержал чувство удовлетворения, зная, каким непрочным оно может оказаться, и продолжал:

– Правда, я моложе тебя, но у меня за плечами годы военного опыта, и поэтому я вправе предупредить тебя. Умоляю прислушаться к моим словам.

– Из любви к моему сыну и наследнику я усомнился в правильности моего решения относительно тебя. Ради него я терплю твое общество, и так-то ты платишь мне за гостеприимство? – Кустистые белые брови, как облака, нависли над бледно-серыми глазами графа, теперь потемневшими от ярости. Он смотрел на обидчика так пронзительно, как будто хотел нанести ему смертельный удар.

Любовь к сыну? Как будто только один из них был его сыном. Дэйр вздрогнул от горьких слов отца, но это движение было таким незаметным, что мгновение спустя никто бы уже не мог точно сказать, было ли оно в действительности.

– Хотя чего же еще ждать от дьявола, – холодное презрение Сирила опять покоробило Дэйра, – как не того, что он постоянно пытается разрушить предначертания Господа!

Почувствовав, что над большим залом повисла мертвая тишина, Дэйр повернулся, чтобы встретить обвинение с гордо поднятой головой, прищурившись и невесело улыбаясь.

– Я пытаюсь только продлить жизнь моему брату, – продлить жизнь вашему наследнику. – Он говорил не для того, чтобы защитить себя, но чтобы усилить свои доводы единственно возможным для этого способом.

– Ха! – Сирил рассмеялся над этим заявлением. – Ты думаешь только о себе, о своей земной жизни, а мой бесценный Габриэль посвящает себя великой цели.

Дэйр медленно покачал головой, и неровные концы черных волос, неумело подстриженные каким-то его товарищем по оружию, коснулись его широких плеч.