— Согласен, конечно.

В дверях Седюка остановил Сильченко. Он сказал, пожимая руку:

— Зайдите ко мне завтра, товарищ Седюк. — И, улыбнувшись, он заметил: — Вы так торопились уехать из Пустынного, что опоздали в Ленинск на пять дней.

Седюк в недоумении посмотрел на него. Сильченко пояснил:

— Мы послали за вами наш комбинатский самолет, но он пришел через несколько часов после ухода каравана. Ваше присутствие было здесь очень нужно, особенно проектанты настаивали. Вот Караматин стоит — он вас сейчас перехватит.

Караматин действительно ждал Седюка. Он взял его под руку и отвел в сторону.

— Вы нам до зарезу нужны, — сказал он своим странно густым голосом, глядя в сторону, на Седюка блеснули только отсветы его непроницаемых очков. — По плавильному и электролизным цехам есть некоторые варианты, нужно согласовать с вами. Как вы сейчас — не можете? У нас в проектном раньше двух часов не расходятся.

— Я сейчас еду с Дебревым на промплощадку.

— В таком случае настоятельно прошу прийти сюда, в отдел, завтра утром. Будете?

— А куда я денусь? Конечно, буду.

Мимо Седюка прошел Зеленский, беседуя с высоким, сутуловатым человеком — крупное, изрезанное глубокими складками лицо этого человека было полно иронии. Склоняясь, он говорил Зеленскому с почтительным сожалением:

— Вот и похоронили вашу блестящую идею, Александр Аполлонович. Закрыто наглухо великое открытие Зеленского — как делать скоро и плохо и получать благодарности за быстрые темпы ничегонеделания.

— Отстань, Ян, не до тебя! — отмахнулся Зеленский.

В коридоре прохаживалась красивая девушка, та, что расспрашивала Григорьева о Седюке. Зеленский и его спутник остановились возле нее, но она недовольно отвернулась.

Выходя на лестницу, Седюк пропустил вперед Дебрева и оглянулся. Девушка стояла все на том же месте у стены и разговаривала с Караматиным.

— Ты что здесь делаешь, Лидия? — спрашивал Караматин.

— Просто прогуливаюсь — и все! Почему это всех интересует? — с досадой отвечала девушка.

На улице была уже ночь, и шел холодный дождь. Люди, выходя из управления, торопливо поднимали воротники, прятали руки в карманы и наклоняли головы, чтобы смягчить удары дождя.

Дебрев сел на переднее сиденье «эмки», Седюк с Лесиным разместились сзади. Седюк весело заметил:

— Три погоды за один день. Утром валил снег, днем мы загорали на ярком солнце, а вечером нас поливает дождь, какого я прежде не представлял, — морозный дождь!

Чопорный Лесин ничего не ответил.

Седюк, касаясь лбом холодного стекла, с интересом рассматривал поселок. Улицы были ярко освещены. Это казалось странным. Еще совсем недавно он видел города, погруженные в глубокую тьму. Здесь, видимо, электроэнергии хватало.

За линией домов вставали невидимые сейчас в темноте горы — они угадывались по электрическим огням, разбросанным на склонах. Горы теснили поселок, кривили его улицы. Проехав последний ярко освещенный дом, машина некоторое время шла в полной темноте, прорезанной только светом фар. Она шла тяжело, сипло дышал мотор — по-видимому, машина преодолевала крутой подъем. Затем сразу открылись многочисленные огни, показались разбросанные кругом палатки, навесы, какие-то деревянные строения, похожие на бараки. Машина проезжала мимо железнодорожных платформ, мимо людей с лопатами и кирками, мимо костров и стоявших под паром паровозов.

Лесин сказал бесстрастно:

— Площадка медеплавильного.

Дебрев вылез первым и потопал затекшими ногами. С того места, где они остановились, площадка была видна отчетливо. Она расположилась у подошвы круто поднимавшейся горы, — поверхность ее то полого падала вниз, то пересекалась бугорками, рытвинами, руслами горных ручьев, то вздымалась холмами. Седюк не был строителем, но одного взгляда на эту площадку было достаточно, чтобы понять — Лесин прав, планировка ее требовала выемки огромных масс грунта.

Дебрев пошел на огни костров, широко шагая по скользкой от дождя земле. У первого костра сидели трое в новых полушубках и сапогах и дремали, склонив головы на руки, чтобы защитить лицо от дождя. Костер, аккуратно сложенный из кусков угля, тлел и парил — лишь изредка в этом пару появлялось красноватое пятнышко жара.

Услышав шаги, рабочие встрепенулись и вскочили.

— Как спится, дорогие товарищи? — с недоброй лаской осведомился Дебрев. — Все ли сны в руку? Не снится ли вам, что даром хлеб едите?

Рабочие растерянно молчали. Дебрев повысил голос:

— Я спрашиваю — как вам отдыхается?

— Плохо отдыхается, — угрюмо ответил один из рабочих, коренастый и бородатый. — И, по-моему, вам тоже понятно, товарищ главный инженер, не до отдыха тут.

— А чем плохо? Огонек разложен, к ветерку спиною — можно отдыхать.

Рабочий наклонил голову вперед и всмотрелся в лицо Дебрева.

— Не отдыхать мы ехали сюда, — сказал он со злобой. — По вашей милости отдыхаем мукой ледяной. Руки ноют по работе, а работы нет! Книги читали, в институтах учились, в руководители выдвинулись, а для чего? Чтоб болтать на своих заседаниях, мучить людей без толку, когда каждый человек за целый полк идет?

— Брось, Иван! С ума спятил! — послышался испуганный шепот.

— А чего еще бросать? — уже с яростью крикнул бородатый. — Что, мы не одно дело делаем? Это они должны работу организовывать — так пусть знают, чего стоят. «Как вам спится, ребятки? — передразнил он Дебрева. — Все ли сны в руку?» Один сон снится! — крикнул он с вызовом. — Сплю и вижу, что начальники мои работать научились и меня ставят не на безделье, а на дело.

Дебрев молча смотрел на него тяжелым, испытующим взглядом, и рабочий встретил этот взгляд прямо и дерзко. Дебрев заговорил, он был хмур и спокоен. Он спросил:

— Оттаиваете грунт?

— Оттаиваем, товарищ главный инженер, — поспешно сказал маленький, худой человечек, отталкивая бородатого и выступая вперед.

— Всегда так плохо костер горит?

— Сегодня, однако, дождь, хуже обычного. Но и так штука мало пользительная. Час раскладываем, пять часов оттаиваем, часок кайлим. Вот взгляните, товарищ начальник, третий час уголь жжем.

Рабочий перебросил лопатой горящий уголь и с силой ударил киркой в нагретое место. Острие кирки углубилось на несколько сантиметров и застряло. Быстро раскайлив тонкий слой нагретого грунта, он подбросил его лопатой. Дебрев взял кирку и ударил. Кирка звенела и упруго отскакивала, как при ударе о монолитный камень.

— На мягких грунтах, например на песке, рабочий вырабатывает в день семь кубометров, — сказал Лесин спокойным голосом лектора. — На крупноскелетных грунтах один кубометр — это уже хорошая норма. А на этой вечной мерзлоте и двух десятых куба не выработаешь!

Дебрев повернул к нему вспыхнувшее гневом лицо, но сдержался и снова обратился к рабочим:

— Вот вы жалуетесь, что работы нет. А почему вы не работаете в другом месте, где уже оттаяло, пока тут оттаивает? Ведь не везде земля сразу поспевает.

— Вы же сами не разрешаете, — возразил бородатый. — Обезлички боитесь. Наши прорабы день готовы морить нас без толку, чтоб только в обезличку не впасть. За тремя закреплено двадцать костров, мы их обслуживаем, а если ходить с места на место, работы каждого не учтешь. А по-моему, товарищ начальник, — добавил он насмешливо, — назови хоть обезличкой, хоть певчей птичкой, а только чтобы дело шло.

— Как твоя фамилия? — спросил Дебрев, помолчав.

— Бугров, — ответил рабочий и подозрительно посмотрел на Дебрева. — На карандаш возьмешь?

— Может, возьму. Член партии?

— Однако беспартийный.

— Почему?

— Достойнее меня имеются — работают лучше, начальству не грубят, в политике разбираются.

— Сейчас у всех одна политика — помогать фронту. И без книжек можно разобраться. — Дебрев молча прошелся вдоль линии костров, потолкал уголь ногой. — Вот что, товарищи, завтра ваш начальник будет проводить совещание с инженерами и стахановцами — приходите на это совещание. И не стесняйтесь, ругайте покрепче, говорите все, что вот тут нам сказали. И сами подумайте, как работу организовать получше.