Фараон перегнулся через меня, обмакнул два пальца в чашу с пальмовым маслом.

— Для чего это? — Я был поглощён его ласками и смутно понимал, что вообще происходит.

Он просунул руку между моих коленей и скользнул пальцами вдоль ягодиц, медленным и бережным движением погружая их внутрь. Я вскрикнул, скорее не от боли, а от непривычности этого ощущения.

— Не бойся, — шепнул Семерхет. — Я делал это тысячи раз, я знаю, как доставить удовольствие, не причиняя боли…

Меньше всего бы я хотел слышать о том, сколько раз или с кем он это делал! Я непроизвольно сжался, кусая губы и умоляюще глядя на него.

— Расслабься.

Его пальцы двигались внутри — как тут расслабишься! Пожалуй, больше от страха, чем от этого, но… Я стиснул зубы:

— Никак…

— Всё хорошо, — ласково сказал Семерхет и слился губами с моими.

Рот мой наполнился сладостью и опьяняющей терпкостью, ведь фараон до этого пил вино и виноградный вкус до сих пор оставался на его губах и языке.

Всё слилось в единый ритм: и его язык, дразнящий моё нёбо, и его пальцы, ласкающие меня изнутри, и наше дыхание, и даже стук наших сердец. Я с трудом справлялся со всем этим и скорее догадался, чем почувствовал, что его пальцы исчезли, а в меня толкнулся твёрдый горячий член. Пальмовое масло несколько сгладило неприятные ощущения, но их острота и новизна захлестнули меня.

Я сжал плечи фараона… не затем, чтобы оттолкнуть или прижать его к себе, — просто сжал, чтобы почувствовать их. Лицо моё полыхало. Если бы он только не смотрел… зачем он так на меня смотрит… Его жадный взгляд скользил по мне, такой же ненасытный, как и губы, которые то и дело накрывали мой рот и дарили один поцелуй за другим. Я чувствовал коленями и бёдрами его влажную кожу, ноги предательски раздвигались, позволяя египтянину опускаться на меня всем телом и входить так глубоко, что дыхание перехватывало. Браслеты бесперебойно звякали: на щиколотках — потому что ноги то и дело разъезжались или непроизвольно поднимались, повинуясь натиску его сильного тела, на запястьях — потому что я не знал, куда деть руки, и то и дело вскидывал или ронял их. Фараон с улыбкой подсказал, я покорно обвил его шею руками и прижался к ней щекой.

— Я хочу, чтобы ты знал… — прошептал он, — сейчас нет никаких причин… ни единой… Понимаешь?

Я заныл, стискивая его шею сильнее. Да, как он и говорил… просто любить его, принадлежать ему… жить одним моментом…

Движения его бёдер стали быстрее, я уже не успевал за ним, ошеломлённо понимая, что больше не могу удержать рук на его шее или ног на его пояснице, — настолько потерял контроль над своим телом. И тем острее я чувствовал его член в себе: от масла больше не было никакого толку.

Семерхет приостановился на мгновение, скользя взглядом по моему пламенеющему телу. Его губы подрагивали прерывистым дыханием, и, пожалуй, впервые на его щеках проступил румянец, ненадолго скрывший природную смуглость. Египтянин сжал моё лицо между ладоней, крепко целуя меня, и снова задвигал бёдрами. Да, с поцелуями было гораздо легче: я отвлекался на них, и острота ощущений сглаживалась.

Через пару минут он дрогнул, выгнулся так, что чётко проступили все рёбра, и отрывисто вскрикнул, стискивая мои колени пальцами. В меня плеснуло горячей волной, я и сам задрожал и вскрикнул от этого — так непривычно… Пальцы фараона расслабились, покатились с моих коленей на ляжки, бессовестно возбуждая меня ещё больше, а потом на живот, добираясь до члена и несильно массируя его. Я таял как воск в его руках. Чувствовать его руки и пламенеть от этих ласк — вот истинное наслаждение! Он подался назад, придерживая мои ягодицы ладонью, высвободился, улыбнувшись моему последовавшему за этим стону.

— Позволь мне испить твоё вино…

— Что? — выдохнул я.

Эрпат довольно жёстко сжал мои колени, широко раздвигая и едва ли не прижимая их к ложу, и припал губами к моей плоти. Я невольно приподнялся. В глазах затуманилось, мышцы живота сводило томительной негой, из губ рвались какие-то бессвязные восклицания… В эти мгновения мой член был центром вселенной, и я не чувствовал ничего, кроме клокочущей по венам крови и горящей похотью, налившейся головки. Его язык делал такие вещи… Я никогда не смог бы повторить — умер бы со стыда! О нет… Какой стыд! Я упал обратно на ложе, чувствуя, что кончаю. Бёдра вздрагивали сами собой, перед глазами плыло и в ушах шумело. Что ж, Винни, вот ты и лишился девственности… во всех смыслах.

Семерхет выпрямился, провёл языком по краю губ. Мне хотелось провалиться сквозь землю, так неловко я себя чувствовал.

— И стану я чашей для твоего вина, — хрипло сказал фараон, опускаясь на меня сверху и прижимаясь лицом к моей груди.

Наверное, нужно было что-то сказать… должны же найтись подходящие слова… Что вообще в таких случаях говорят?.. Но в голове было по-прежнему пусто. Я неуверенно коснулся его влажных волос. Фараон приподнял голову и поцеловал меня куда-то в подбородок, потом ненадолго снова уткнулся лицом мне в грудь, горячо щекоча дыханием всё ещё чувствительную и истомлённую ласками и поцелуями кожу.

— Ты в порядке? — спросил он, проведя ладонью по моей щеке.

Я только кивнул. Хорошо, что он не спросил меня о моих впечатлениях! Как будто я бы смог выговорить такое…

— Пить хочешь? — И, не дожидаясь ответа, он нашарил чашу, наклонил её над моими губами так искусно, что вино медленно закапало мне в рот.

Я шевельнул губами, проглатывая эти терпкие тягучие капли, и хрипло выговорил:

— Я же опьянею…

— Ты будешь пьянеть лишь от моей любви, — не терпящим возражений тоном сказал он.

Я залился краской и угловато попытался свести колени, а потом и вовсе повернуться на бок. Фараон между тем допил вино и бросил чашу на пол, без лишних церемоний перевернул меня обратно на спину и устроился рядом, положив руку мне на талию. Я раскраснелся ещё больше: вино ударило в голову… а может, и не из-за вина.

— Душно… — пробормотал египтянин и дважды прищёлкнул пальцами.

Тут же двери распахнулись, вошёл прежний нубиец, встал возле изголовья и стал обмахивать нас опахалом. Поначалу я боялся даже пошевелиться: я лежал голый, весь мокрый, легко догадаться о причинах… а он стоит и смотрит, и наверняка делает выводы… Но потом я понял: нубийца это вообще не волновало, он стоял прикрыв глаза и размеренно махал опахалом. Ладно, тогда и я… попытаюсь представить, что он… всего лишь кондиционер.

Фараон с удовлетворённым вздохом перекатился на спину, запрокинул голову, потянулся… Я искоса посмотрел на него, невольно скользнул взглядом по его телу — не оторвёшься, настолько оно прекрасно!.. Но когда взглянул на его член, то непроизвольно зажмурился. Ох… мы с ним только что… Он теперь мой… мой!.. Никогда не подумал бы, что эта мысль может привести меня в такое умиротворённое состояние.

— Тебе не больно? — Фараон наклонился ко мне, его губы почти коснулись моих.

— Нет… — выдохнул я.

Честно говоря, боль я чувствовал, но об этом, наверное, не стоило говорить: первый раз, да и вообще, само собой разумеется… когда с тобой такое делают, что… ох! Эрпат вновь обмакнул пальцы в масло и скользнул рукой между моих колен. Я замер: прямо сейчас? снова? Египтянин мягко провёл пальцами вдоль ложбинки, масло приятно охладило ноющий анус.

— Не нужно стесняться, — сказал фараон, легко целуя меня в губы. — Ты можешь говорить мне всё, как есть.

Наверное, он догадался о том, что я чувствовал…

— Устал? — Он лёг и привлёк меня к себе на грудь, мягко и нежно.

— Немного, — тихо признался я.

— Тебе нужно поспать. Переход не мог не отразиться на тебе… — Эрпат накрыл нас невесть откуда взявшимся покрывалом. — Завтра будет долгий день.

— А что будет завтра? — Я сонно потёрся носом о его грудь.

И тут я вспомнил, что видел (они целовались тогда!), и в моём сердце вновь проснулась жгучая ревность. Неужели завтра всё повторится? Неужели наше возвращение никак не повлияло на ход истории?