Это мой бывший механик-водитель. Ещё из первого экипажа. Меня когда под Августовым подбили, думал, что один уцелел, Ан нет. Вот и он нашёлся! Парень смотрит на меня, затем его лицо озаряется слабой улыбкой:

— Товарищ капитан!

— Уже майор.

— Извините, товарищ майор, не знал…

— Да ничего, Коля, ничего. На халате петлиц нет, откуда же ты знал? Как тут оказался-то?

Парень мрачнеет, затем начинает рассказывать…

После того, как в танк попали, он сумел распахнуть люк и вывалиться наружу. От ожогов потерял сознание, очнулся — уже в плену. Его наш врач лечил. А какое лечение? Лекарств — нет, еды — нет. С водой, и то туго… Но выжил. Месяц проболтался в лагерном лазарете, и выжил. Потом их повезли в глубь страны, на Запад. Заставили работать на каком-то заводе. Восстанавливали. Они обнаружили туннель, через который удалось сбежать. Попали к партизанам. Там воевал, как говорится, не за страх, а за совесть. Был опять ранен, вывезли самолётом на Большую Землю. Вылечили, и снова в бой. Он побоялся признаться, что танкист, назвался водителем, попал в автобат. [10] А потом, уже под Ленинградом, ехал за снарядами, да угодил под бомбёжку. Очнулся уже в санбате, и без ног. И уже четыре месяца по госпиталям кочует. Культи плохо заживают…

Страшно. Молодой парень, сколько ему? Двадцать вроде. А уже калека.

Николая увезли. А я лежу, курю папиросу за папиросой и смотрю в потолок. Сколько мне ещё лежать? Месяц? Два?..

…Начало марта. Меня, наконец, выписывают. Вручают предписание и я еду в Москву, в ГУБТ. [11]Там меня принимают, внимательно смотрят бумаги и выписывают направление… в Нижний Тагил. Удивлён до глубины души. И это ещё мягко сказано! Что я там забыл?! Выясняется, что еду я в «Танкоград». Место, где находится крупнейший в стране танкостроительный завод.

Получаю документы, добираюсь на трамвае до вокзала. Шагаю прямиком к военному коменданту вокзала. При виде моих грозных бумаг с множеством печатей и подписей подполковник пугается и вручает мне посадочный талон на литерный поезд, отправляющийся поздно вечером. С непроницаемым видом беру картонный прямоугольник и выхожу прочь. До отправления ещё почти пять часов. Чем бы заняться?

Вспоминаю, что в Москве живёт Алёна Пилькова, жена Валерия. Съездить, что ли, к ней в гости? Впрочем, неудобно. Она сейчас одна, без мужа. Что соседи потом Валерке напоют? Хотя хочется узнать, как с ним, что слышно? Ладно, на обратном пути, может, удастся…

Не отправиться ли мне на Красную Площадь, к Мавзолею? Сказано — сделано! И вот я шагаю по легендарной брусчатке… Лобное место. Именно здесь казнили крестьянских вожаков, поднявших восстание против царизма — Степана Разина, Емельяна Пугачева. Собор Василия Блаженного. Неземная красота витых куполов. Хоть и церковь, символ мракобесия, но построено! Какое-то благоговение переполняет меня. Благодарность к тем, давно умершим труженикам, возведшим такое чудо! И это всё хотели уничтожить?! «Правда» уже писала о планах Гитлера затопить Москву. Уничтожить всех жителей. Я горжусь, что и мне, одному среди многих, удалось помочь сорвать его людоедские планы! Не зря проливал кровь, дрался с фашистами, ведь это же Москва, Столица первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян!

Воздух густой. Весной пахнет. Снег уже ноздревато-серый, сложен в какие то кучки, ещё бы, весна по календарю. Да и по погоде. Скоро станет теплее, будет легче гнать коричневую чуму прочь из нашей страны. Как там писал карикатурист? Вроде: не бывать фашистской свинье в нашем советском огороде? Кажется так…

К моему сожалению, Мавзолей закрыт. Стоят часовые с винтовками «СВТ». Я постоял возле небольшой коричневой гранитной пирамидки, где покоится тело Великого Человека, поднявшего угнетённый народ на борьбу за светлое будущее. Затем пошёл прочь. Куда? А просто, побродить по Москве. Посмотреть на неё. Полюбоваться. Стоит наша столица, и стоять будет! Как бы не хотели фашисты и империалисты всего мира её стереть с лица земли, чтобы и памяти о ней не осталось. Науськивали Гитлера на нас, науськивали, а он им отомстил! За всё! Сперва Францию уничтожил, а потом и Англию в спину, можно сказать, пырнул. Теперь то Черчилль нас лучшими друзьями называет, чуть ли не спасителями всей Британии, а я ещё помню, как англичане нам ультиматум выдвигали! И авиаэскадрилью агитационную «Наш ответ Керзону», вторую тоже, так и назвали «Ультиматум». А ещё помню, как Максим Горький приезжал к нам в Мурманск. Мне как раз шестнадцать лет исполнилось…

И чего это меня на историю потянуло? А Москва изменилась. И хотя в небе по-прежнему аэростаты воздушного заграждения, но сам народ изменился. С лиц людей ушло выражение ожидания. Того, неуловимо страшного, ожидания решения своей судьбы, жить им, или умереть? Отстоят или неотстоят их город? Мне рассказывали, что восемнадцатого числа октября прошлого года рванули все Шариковы-Швондеры и прочие — соны, — аны, — вичи со своими подпевалами отсюда бегом, через шоссе Энтузиастов, колоннами. На машинах, вывозя наворованное у народа, утаенное от Комиссии Партийного Контроля. А простые люди остановили их и разогнали, заставили силой вернуться в Москву, а иначе бы сдали город. Чего им его защищать? Один товарищ Сталин не побежал, остался в Кремле. И не отдал врагам сердце страны! [12]

С такими мыслями я бреду по Москве. Люди улыбаются мне, военные отдают честь. Может, зайти в ресторан? По аттестату я получил кучу денег… Но есть пока не хочется. Посмотрев на часы, с огорчением направляю свои стопы на вокзал. До поезда осталось чуть больше двух часов. Зато посмотрел город.

Едва приближаюсь к площади трёх вокзалов, как мимо мчится кортеж. Несколько чёрных «ЗиСов», пара «Эмок». Невольно замираю на тротуаре и отдаю честь. Автомобили пролетают мимо, затем вдруг берут к обочине и останавливаются. Из одной выходит лощёный офицер НКВД и направляется ко мне. За три шага переходит на строевой и, отдав честь, спрашивает:

— Товарищ Столяров?

— Так точно!

Лейтенант с облегчением улыбается неожиданно открытой улыбкой и продолжает:

— Вас просят пройти в машину.

Понятно, что там кто-то из очень высоких чинов, но на всякий случай я шёпотом переспрашиваю:

— А кто?

— Лев Захарович. Мехлис.

Вот это номер! Узнать на ходу, остановиться! Похоже, что он мой ангел-хранитель! Подхожу к «101-му», дверца уже предупредительно распахнута. Залезаю внутрь. Ну, ничего себе! В машине не только товарищ Мехлис, но и ещё один человек, известный всей стране, Лаврентий Павлович Берия! Лев Захарович долго трясёт мне руку в крепком рукопожатии, затем представляет:

— Знакомься, Лаврентий: это и есть тот самый Столяров, спаситель мой на Финской Войне. Себя подставил, но командира — защитил!

Берия неожиданным баском выдаёт:

— Ай, молодец! Коммунист?

— Так точно, товарищ Верховный Комиссар НКВД!

— Э, дорогой, просто давай: Лаврентий Палыч.

— Так точно, Лаврентий Палыч.

Берия улыбается, а затем вновь спрашивает:

— Танкист?

— Так точно, Лаврентий Палыч!

— На чём воевал?

— Вначале — на «Т-28», затем на «КВ» пересел.

— А где?

— Карелия, Особый Западный, Украина, Подмосковье, Мясной Бор.

Он мрачнеет.

— Сейчас там тяжело. Вот, понимаешь, хотим Мерецкова сменить, послать туда Власова. Слыхал?

— Слышать — слышал, Лаврентий Павлович, а воевать вместе — не пришлось.

— И ладно. Хороший командир. Обещающий. А сейчас, что в Москве делаешь?..

Не нравятся мне эти вопросики, да и совсем «товарищ НКВД» инициативу в разговоре перехватил. Льву Захаровичу слова вставить не даёт. Но с ТАКИМ человеком не поспоришь, и я послушно отвечаю на вопрос.