Дьюар слегка помрачнел:

— Не так уж это просто, Селестен.

— Выше нос! — Юноша сверкнул жемчужинками зубов. — Ален, всё ведь прекрасно. Весна уже пришла. Весною всё должно быть хорошо! Не печальтесь, вы меня убиваете своей меланхолией.

Вообще Алену показалось, что Селестен неестественно весел. Ему подумалось, что, может быть, юноша влюбился в кого-нибудь и был совсем не в театре, как он сказал, а где-нибудь в другом месте — на свидании. Дьюар твёрдо решил это выяснить, пусть даже нарушив данное музыканту обещание не спрашивать его о личной жизни.

— Так вы ходили в театр? — угрюмо переспросил он.

— Я же говорил. — Труавиль снова коснулся клавиш.

— Один? — Ален страшно ревновал и боялся того, что может ответить юноша.

Селестен резко повернулся и пристально, с непонятным выражением лица посмотрел на лежащего:

— Какой странный вопрос! О чём вы, Ален? У вас такой тон… Что вы хотите сказать?

Мужчина, краснея, продолжил:

— Извините, что я снова переступаю черту, но… я хотел спросить. У вас, наверное, есть кто-то… невеста… возлюбленная? Просто интересно… Может, все эти беседы со мной вас отвлекают?

— «Все эти беседы» с вами меня ничуть не отвлекают, — довольно-таки сухо сказал юноша, но тут же в его глазах что-то опять озорно сверкнуло, и он продолжал уже не раздражённо, а несколько лукаво: — Поверьте, мне с вами приятно общаться.

— Но… у вас есть… — начал Ален. — Простите, если…

— То, о чём я вас просил, касается моего прошлого. О настоящем можете спрашивать, не боясь задеть. Есть.

«Это больно», — подумал мужчина, а вслух попросил:

— Расскажите о ней. Вы с ней счастливы?

Труавиль скрестил руки и, глядя куда-то мимо Алена, слегка пожал плечами:

— Рассказать? Я не знаю, что вам рассказать. Она замечательна, но непредсказуема. Она может быть радужной, может быть печальной, может меняться до неузнаваемости. Каждый раз она другая. Её нельзя понять, нельзя разгадать её тайны. Она может дарить надежду, а может довести до безумия. Как бы то ни было, это часть меня… и то, что я чувствую, когда я…

— Не смейте больше при мне говорить о ней! — Ревность переполнила чашу, и Ален не мог больше сдерживать себя. — Я больше не могу этого слушать! Вы меня каждым словом убиваете! Молчите!

— Ален! — воскликнул поражённый Труавиль. — Что это такое вы говорите?

Дьюар вспыхнул и замолчал. Селестен, пристально глядя на него, сказал:

— В последнее время вы очень странный, Ален. Ведёте себя странно и говорите странные вещи. Вы сами начали этот разговор.

— Я не думал, что мне будет так тяжело… — буркнул Дьюар. — Оставим эту тему. Извините меня.

На губах музыканта появилась улыбка.

— Знаете, что? Похоже, вы меня приревновали.

Ален покраснел ещё больше:

— Нет!

— Похоже, так и есть. Вы слишком ко мне привязались и теперь во всяком, с кем я общаюсь, готовы видеть «соперника», — продолжал Селестен, всё улыбаясь.

«Соперника? О да!» — подумал Ален.

— И похоже, что вам теперь не по себе от моих слов, да? В таком случае я хочу вам кое-что сказать. — Музыкант немного помолчал и продолжил: — Вообще-то я говорил о музыке. А вы поняли всё буквально и соответственно прореагировали. Я вам скажу вот что: ни соперников ни соперниц у вас нет.

Вздох облегчения вырвался из губ Алена. Такого облегчения и такой радости он давно не испытывал.

Юноша опять отвернулся и вновь взялся за полонез. Губы его слегка подрагивали.

— Наши разговоры становятся всё странней и странней, Ален, вам не кажется? Но я вас понимаю. Я сейчас для вас единственная отдушина. И вам страшно от того, что это может вдруг прерваться. Но я уже вам говорил: не беспокойтесь, пока я вам буду нужен — я останусь здесь, с вами. В этом можете не сомневаться.

Дьюар совершенно успокоился: «Как я мог про него плохо подумать?» — мужчине даже стало стыдно.

— Я ужасно себя вёл, — сказал он наконец. — Я не имел никакого права так себя вести и говорить так.

— Оставим это, — предложил музыкант. — Поговорим о другом.

— О чём?

— О чём вам будет угодно.

— О театре?

— Хорошо. Тем более что мы уже начали эту тему.

— Вы говорили, Селестен, что там идёт «Гамлет»?

Труавиль наклонил голову.

— Вы как думаете, — спросил Ален, — в чём там смысл?

— Какой коварный вопрос! Каждый выбирает то, что ему по вкусу, Ален.

— А наиболее яркий? На ваш взгляд?

Музыкант ненадолго задумался:

— Как насчёт монолога Гамлета?

— Какого именно? Я, признаться, уже не слишком хорошо помню текст. — Дьюар потёр лоб, пытаясь собраться с разбежавшимися мыслями.

Похоже, Селестен знал всё на свете на память. Он запрокинул подбородок вверх и процитировал первую часть монолога таким голосом, каким актёры читают роли на профессиональной сцене.

— И так далее, — сказал он уже своим голосом. — Дальше, если честно, я не помню. Как вам?

— Да уж, мрачные это идеи, — задумчиво сказал мужчина.

Юноша двусмысленно изогнул бровь:

— «Мрачные»? Что ж поделать? Все вы, люди, смертны.

Дьюар вскинул на него удивлённые глаза. Селестен тоже удивился:

— Почему вы так на меня смотрите? Я разве что-то не так сказал?

— Может, мне только послышалось, — осторожно сказал Ален, — но… отчего-то кажется, что себя вы не причисляете к… Это вздор, конечно, но вы уже не в первый раз говорите нечто подобное.

Труавиль покраснел, потом побледнел, но сказал без запинки:

— Вы будете смеяться, но я уже в который раз оговорился. Смешно сказать, я путаю эти два слова: «вы» и «мы». Я так и не научился их правильно произносить. Во всём французском языке это единственное, что мне никак не даётся.

— Так вы что, не француз? — удивился Дьюар.

— Пожалуй, нет. Не спрашивайте меня об этом, Ален, хорошо?

— Хорошо. Просто… вы бы мне не сказали, я бы никогда не подумал, что вы не из Франции. Без акцента говорите. Вы много языков знаете?

— Достаточно, — уклончиво, как показалось мужчине, ответил Селестен. — Но это не важно. Вернёмся к Шекспиру?

— Вернёмся. Уснуть и умереть — разве это не одно и то же?

— С какой стороны посмотреть. Если честно, я не знаю.

— Это страшно. Этого не хочется…

По коже мужчины пробежал холодок.

— Разве вам никогда не хотелось умереть, Ален? — Юноша сделал ударение на слове «никогда».

— Хотелось. Особенно в первые дни после… несчастного случая. — Дьюар поморщился. — Временами, наверное, каждый так чувствует. Но это приходит и уходит. Сейчас мне совсем не хочется умирать.

— Это хорошо. Вас там ещё не ждут, уверен.

— А вам, Селестен, это чувство знакомо? Вы хотели умереть? — полюбопытствовал Ален.

Губы юноши дрогнули, но не в улыбке, а в гримасе боли, и на лице его появилось одно из тех странных выражений, которые приводили больного в недоумение, поскольку такие странные вспышки печали были — казались, по крайней мере, — беспочвенными.

— Вы знаете, Ален, мне безумно хочется умереть, — приглушённо сказал Труавиль.

— Но почему? Неужели в вашей жизни что-то не так? — Мужчина был поражён его откровенностью.

— Не берите в голову. — Музыкант тут же пришёл в себя и, как это обычно бывало, отгородился. — Вы сами только что сказали, что каждый временами хочет со всем покончить. В жизни редко случается так, как хочется. Временами это угнетает и заставляет думать о смерти. Что ж в этом необычного? Главное знаете, что?

— Что?

— Вовремя остановиться и попробовать отыскать в самом безысходном положении что-то такое, ради чего стоит остаться жить, а не безвольно следовать за смертью.

— Хорошо сказано. Вы всё время правы, Селестен. Научите меня думать так же? — попросил Ален.

— К чему? Вы не хуже меня разбираетесь в жизни.

— Но и не лучше. Мне ведь уже 26, а вам… Вы ещё очень молоды, но вашего опыта хватило бы нам обоим и ещё осталось бы. Научите меня учиться этой жизни!

— Только то, чему вы сами учитесь, имеет ценность, Ален. — Юноша откинул с лица упавшие ему на лоб золотистые от солнца из окна пряди. — Пока вы сами что-то не прочувствуете, вы не поймёте, насколько это важно. Поэтому я вас ничему учить не собираюсь. Если уж вам так хочется, сами извлекайте что-нибудь для себя из наших бесед.